Молча разбрелись по церкви. Мы с Юрой спустились в нижний придел. Здесь на белых мраморных плитах увидели золотом писанные звания и фамилии офицеров и безымянное число нижних чинов, погибших на Шипке.

Поляков тихо подозвал меня к одной из плит.

– Посмотри!

На табличке было выбито: «Поручик Лыкошин и 14 нижних чинов».

Мы позвали Сергея. Он долго стоял перед мемориальной плитой, а затем объяснил:

– Это брат моего прадеда. Мы думали, погиб под Плевной, а оказывается, здесь. Вернусь, расскажу отцу.

Эта близкая, телесная сопричастность к истории, к великому подвигу отцов потрясла нас. Никакие силы не могли провести Сергея мимо могилы его героического родственника. Цепь нелепых случайностей выстроилась в неумолимую закономерность.

Вечером руководство Болгарии устроило приём в честь советских молодых писателей. Мы знакомились с нашими сверстниками – литераторами Болгарии. Звучали приветственные речи. И вдруг мы услышали:

– Мы благодарим вас за то, что нашли время посетить великую святыню Болгарии.

От стыда мы опустили глаза. Не было сомнений, что сопровождавшая нас болгарка рассказала своему руководству, какое сражение приключилось в нашей высокоинтеллектуальной группе вокруг посещения Шипки.

Сегодня, вспоминая тех, кто в кромешной тьме поднялся на вершину, я с удивлением отмечаю, что их имена сегодня на слуху у наших читателей, а имена тех, кто остался у подножья, бесследно канули в лету.

Очевидно, что для того, чтобы оставить след в литературе, одного умения складывать слова мало.

Честно говоря, я собирался упустить этот эпизод из повествования о Полякове, как-то он не ложится в юбилейную тематику, но неожиданно Юрий сам вспомнил о том случае, причём в большой и солидной компании. Глядя на меня, он сказал:

– Однажды ты спас мне жизнь.

Юра заинтриговал окружающих, и ему пришлось рассказать о происшествии. Я же когда-то давно записал эту историю и теперь просто повторю её.

Это случилось во время того же путешествия по Болгарии. Мы ехали из Софии в Пловдив. Дорога неблизкая, и нам выдали по пакету с сухим пайком.

Через несколько часов пути мой сосед, тогда ещё не такой известный писатель, Юрий Поляков проголодался. Он раскрыл пакет, придирчиво осмотрел припасы и споро облупил варёное яичко. Покрутил его перед носом, затем скромно приоткрыл рот, чтобы сделать интеллигентный надкус, но тут автобус подбросило на колдобине, и рука вогнала яйцо в разверзшуюся от толчка пасть, словно снаряд в орудийный ствол. Я было захохотал, веселясь от комичности произошедшего. Но Поляков начал судорожно махать руками, жестами показывая, что не может избавиться от ставшей враспор затычки. Через несколько секунд лицо его побагровело, в зрачках заметался ужас. Веселье моё улетучилось. Понимая, что жизнь друга на волоске, я принялся дубасить его по спине, надеясь вышибить злополучное яйцо, но оно оказалось много крупнее гортани, и его заклинило намертво. Лицо Юры стало синеть, глаза вылезали из орбит. Не зная, что ещё предпринять, я толкнул сидевшего впереди прозаика Святослава Рыбаса.

– Юра подавился! – с отчаянием в голосе прокричал я.

Рыбас повернул голову, глянул в фиолетовое лицо Полякова, затем сунул руку в карман и достал испанскую наваху, с которой никогда не расставался. Раскрыв нож, он протянул его мне и спокойным, не терпящим возражения тоном произнёс:

– Полосни его по горлу.

От вида сверкающего лезвия глаза лишённого возможности говорить и дышать Полякова, казалось, готовы были лопнуть. Устрашась перспективы быть зарезанным, тело его пронизала страшная судорога. Волна прошла от самых пяток и, словно бичом, хлестнула в голову. Яйцо выбило, и оно, просвистев над макушками молодых писателей, вдребезги разбилось о лобовое стекло и запорошило ошмётками водителя, сосредоточенно ведущего по горной дороге машину.

Поляков в изнеможении откинулся на сиденье, лицо его стало розоветь, из глаз текли слёзы счастья.

Много позже я рассказал этот весёленький случай своему родственнику, известному хирургу. Тот совершенно серьёзно выслушал и без улыбки прокомментировал:

– Решение совершенно правильное. В таких случаях надо делать трахеотомию, разрезать горло, иначе человек задохнётся.

Кстати, эту историю Поляков напомнил в присутствии владельца навахи Святослава Рыбаса, сегодня известного писателя, автора фундаментальных исторических трудов и, как теперь говорят, видного общественного деятеля. Глядя, как Рыбас заливисто хохочет, вспоминая нашу задорную молодость, меня так и подмывало спросить:

– Слава, а не носишь ли ты и сегодня боевую наваху?

Наша малочисленная группа уже выходила из храма Рождества Христова на Шипке, как в собор вошла женщина и открыла церковную лавку. Первый к прилавку, как наиболее воцерковлённый из нас, подошёл Сергей Лыкошин, по-хозяйски оглядел витрину и не спеша выбрал несколько крестиков и небольших пластмассовых иконок.

– Подарю кому-нибудь, – объяснил он.

Мы последовали его примеру.