Сердце бешено забилось, дыхание участилось. Не смотря на то, что уже молчал, я каким-то непостижимым образом продолжал слышать собственный крик. Он не прекращался и даже, казалось, нарастал, превращаясь во всепоглощающий вопль. Он был настолько громким, что стало больно ушам. Я сдавил их ладонями, зажмурился, сильно стиснул зубы и, внезапно, почувствовал прикосновение холодной воды к кончику носа. Открыл глаза, и голова пошла кругом…Я касался носом поверхности воды и видел в ней отражение собственных зрачков. Было совершенно не понятно как это возможно, потому что в этот момент я чувствовал под ногами дно болота, а спина, при этом, оставалась ровной! Этого не могло быть, потому что я стоял! Хотел было отпрянуть, но не успел. В одно мгновение лицо оказалось под водой. Запрокинул голову назад, но там уже тоже была вода. Ноги потеряли твердь и провалились в глубину омута. Размахивая руками в разные стороны, пытался найти какую-нибудь опору, но ничего не находил, кроме вязкой, густой, ледяной воды. Она была повсюду, и я окончательно потерял ориентиры, не понимая где поверхность, а где дно. Холод сковал все мышцы. Не в силах больше сопротивляться желанию сделать вдох, глотнул… Горло свело судорогой, тело боролось за жизнь, пытаясь вырвать заливающуюся в легкие жидкость, но из-за рвотных позывов они все сильнее наполнялись водой. В груди сильно жгло, очередная судорога с силой вытолкнула залившуюся воду. Конечности наполнились свинцовой тяжестью, и я понял, что умираю. Когда приступ судороги прошел, я снова непроизвольно вдохнул… но не почувствовал очередной порции воды, заливающейся в легкие. Вместо этого, с громким клокотанием и болью я вдохнул теплый, сладкий воздух.

Меня рвало. Я жадно хватал воздух в коротких перерывах между спазмами и выкашливал зловонную, зеленую жижу из горящих огнем легких. Она растекалась черной лужей и быстро впитывалась в сухую, твердую землю.

Едва отдышавшись, почувствовал невероятную слабость во всем теле и бессильно рухнул на спину. Надо мной, сияя пронзительной голубизной, нависало огромное, чистое небо, по которому суетливо носились юркие стрижи, а по сторонам, мерно качаясь, золотились спелые колосья пшеницы. Отовсюду лился звонкий стрекот кузнечиков, жужжала мошкара. Я закрыл глаза и отключился.

Проснулся от невыносимой жары. Мокрая куртка нагрелась от жгучего летнего солнца и превратилась в настоящую духовку. Сбросив с себя всю одежду и оставшись в одних трусах, приподнял голову над полем. Это было то самое поле, где когда-то стоял хутор. Здесь я искал монеты. Вот только пшеницы не было.

Всего в полукилометре от меня темнели знакомые старые деревья. Только тогда до меня дошло… Только тогда я, наконец, осознал целиком и полностью, что у меня получилось! У меня, черт возьми, получилось! Я тихонько хихикнул. Затем еще. И еще. Я долго смеялся, будучи не в силах остановиться, со слезами на глазах, пока не заболел живот. Потом плакал. Но плакал от радости. Мне было все равно как… Было абсолютно плевать, что я не могу объяснить что со мной произошло. Я просто стоял на коленях, в теплых лучах солнца и просто старался поверить в происходящее. На миг даже подумал, что это просто был самый реалистичный и самый страшный сон, но боль в груди, а также мокрая и грязная одежда доказывали обратное. Где-то там, совсем недалеко, в каких-то полутора сотнях километров, живые и здоровые Маша и Юлька.

А если я ошибаюсь? От этой мысли у меня все похолодело внутри. В самом деле, ведь я же не могу быть уверен, что перенесся в другое время… Вернее, время-то, конечно, другое, но… если это не прошлое? Что если я на полгода вперед прыгнул?

Просто лежать и рассуждать стало невыносимым занятием. Натянув едва просохшие, грязные джинсы и футболку, я направился в сторону деревни, где жил единственный знакомый мне местный житель. У двора Гены стоял тот самый трактор, на котором он приехал нам на выручку. Вокруг него суетилась все та же шумная, пернатая живность. Был и злобный гусь, который в августе норовил меня ущипнуть, когда я с дикого бодуна выходил во двор в поисках воды. Он и в этот раз, грозно зашипев, пригнул шею к земле, предупреждая, что шутки с ним плохи. Я улыбнулся ему в ответ, будто старому приятелю, и про себя отметил, что это добрый знак. Если гусь еще бегает, значит, на новогодний стол попасть не успел. Новый год, попросту, еще не наступил. И ноябрь тоже. И девчонки мои…

Калитка была отворена, и я заглянул во двор. Гена, склонился над какой-то здоровенной металлической штуковиной, установленной на большом верстаке. Он что-то сосредоточенно выковыривал из нее отверткой.

– Приветствую, уважаемый, – осторожно поздоровался я.

Гена мельком взглянул в мою сторону и, почесав затылок, вернулся к своему занятию, но вдруг замер и медленно опуская руку снова повернулся ко мне. Не отвечая на приветствие, Гена молча, настороженно смотрел на меня. У меня перехватило дыхание. Узнал?

– Здрасти, здрасти… – он скользнул взглядом по моей грязной одежде и тем же настороженным тоном спросил, – Че надо?

Я облегченно вздохнул. Вроде, не узнал.

– Поговорить бы нам, Гена.

Он снова замер и едва заметно качнул головой, но продолжил стоять, пристально пялясь прямо мне в глаза. Было видно, что он хочет задать вопрос, но боится, что будет не правильно понят… Да что там! Я даже догадывался, что это был за вопрос, поэтому, не дождавшись, сам на него и ответил:

– Да. Мы с тобой знакомы. Точнее, я с тобой знаком. И да, я оттуда, – я кивнул в сторону балки.

– Да уж вижу откуда, ели-пали… – он отложил в сторону отвертку, оперся грязными ладонями о верстак и тяжело вздохнул, – Звать-то тебя как?

– Николаем. Сейчас восьмой год?

– Угу, июль, – пробубнил он в ответ и кивнул на душ, стоявший во дворе, – Иди, отмойся. Полотенце и штаны тебе принесу…

– А позвонить от тебя можно?

Он порылся в глубоком кармане, извлек старый, затертый мобильник и протянул мне.

– Только там ненадолго хватит – деньги кончились.

С этими словами Гена удалился в дом. Большой радости от встречи со мной я не заметил. Да оно и понятно. Для него я чужой человек, которого он впервые видит. Да еще и явно со своими проблемами. Но выбирать не приходилось, и я решил в очередной раз воспользоваться добросердечностью этого человека.

Дрожащей рукой набрал Машин номер и, ненадолго замешкавшись, нажал на «вызов». Пошли длинные гудки. Это были самые длинные телефонные гудки из всех, которые мне когда-либо приходилось слышать. Затем щелчок соединения:

– Алло? – дыхание перехватило.

– Маша…

– Алло, кто это?

– Маш, это я!

– Кто – я?

– Машка… Машенька!

В трубке раздался сигнал, предупреждающий об окончании средств на счету и, понимая, что связь скоро оборвется, я затараторил: