Здание райотдела было огорожено высоким бетонным забором и не менее высокими металлическими воротами, на которых красовалась пара ярко-желтых трезубцев на сером фоне. Рядом с воротами – массивная стальная дверь с глазком. Увидев ее, вспомнил хоспис. От этого и без того отвратительное настроение испортилось еще сильнее. Я вдавил кнопку звонка и за забором послышался… даже не звонок, а пронзительный рокот. Щелкнул замок.

Я открыл дверь и оказался в тесном помещении с небольшим турникетом. Справа находилось широкое окно, за которым открывался вид на двор отделения милиции. Слева, за стеклом, сидел дежурный. Он говорил по телефону и жестом попросил меня подождать. Я приготовил паспорт и уставился в окно. Из здания напротив несколько человек в форме вывели наружу мужчину в спортивном костюме. На его руках были надеты наручники. Он, понурив голову, проковылял к будке автозака и безропотно забрался внутрь.

Несмотря на духоту помещения, по спине пробежал табун мурашек. При этом я отчетливо почувствовал, как на моих собственных запястьях защелкиваются холодные браслеты, а спина принимает на себя бесцеремонные толчки нетерпеливых рук конвоиров. Несмотря на плотный обед, в желудке заныло, будто от голода. Я вдруг осознал, насколько необдуманно поступаю, соглашаясь на дачу показаний по делу об убийстве человека, к чьей смерти я, безусловно, причастен. На что я рассчитываю? На то, что у меня деликатно поинтересуются, о чем я говорил с главврачом за полчаса до его убийства? Или на то, что следователь не додумался опросить персонал хосписа? Конечно, додумался! Конечно, опросил! Потому-то меня и вызвал! И охранника опросил, и пожилую медсестру, которая убирала мамину постель… И я сильно сомневаюсь, что, по крайней мере, эти двое описали меня, как адекватного, вменяемого человека. А в таком случае, вопросы будут носить несколько иной характер, нежели те, которые представлялись мне накануне. Да и представлялись ли вообще? Я, вдруг, понял, что вообще не задумывался над тем, что говорить и как говорить.

Под рубашкой заструились крупные капли пота. Я медленно протянул руку к входной двери, но та оказалась запертой. Мысленно выругал себя за собственную глупость и халатность. Именно глупость и халатность! Иначе чем еще можно было оправдать мой визит туда, откуда обратно выйти будет уже невозможно?

Хотя, если посмотреть правде в глаза, было у меня все же одно оправдание. Именно оправдание, а не причина. Причиной это назвать язык не повернется. Вот только думать об этом совсем не хотелось. А заключалась она в том, что я, находясь на волосок от провала, полностью отдался предвкушению большого выигрыша. Деньги! Запах удачи! Азарт! Я настолько проникся возможностью срубить бабла по-легкому, что напрочь забыл о том, для чего оно вообще мне понадобилось! Глупо, бессмысленно и беспощадно в своей бессмысленной глупости! Пройди сейчас я этот турникет, окажись в кабинете следователя… Да меня раскусят в течении первых пяти минут! Что же я творю вообще?! Бежать отсюда! Бежать, пока не поздно! Пусть повестки шлют! Пока они все это будут организовывать, у меня уже будут на руках деньги, и появится возможность бежать.

Дежурный закончил разговор, положил трубку и обратился ко мне:

– Слушаю.

Я снова посмотрел в окно. Автозак медленно подкатывал к воротам.

– Простите, а я в милицию попал? – выпалил первое, что пришло в голову, и сам ужаснулся тому, как от волнения скачут интонации собственного голоса.

– А вы рассчитывали в цирк попасть? – съязвил дежурный.

– Нет, – зачем-то нервно хихикнул я, – Просто разношу рекламу… Комплексные обеды с доставкой в офисы. Если интересно…

Милиционер потянулся рукой к кнопке электрического замка и вдавил ее пальцем. За моей спиной щелкнул замок.

– Не интересно, – сказал дежурный, развалился в кресле и уставился на меня полуприкрытыми глазами.

– Ясно, – бодро выпалил я и улыбнулся, – Тогда прошу прощения. Желаю денег.

Дежурный вальяжно кивнул и снова снял трубку, явно намереваясь куда-то звонить и окончательно теряя ко мне всякий интерес. Я быстро распахнул дверь и пулей вылетел обратно на улицу. Несмотря на расплавленный за день асфальт и тридцатиградусную жару, воздух здесь, по сравнению с духотой пропускной кабинки, показался настоящим альпийским ветром. Отдышавшись немного и утерев пот со лба, я еще раз посмотрел на серые металлические ворота. Те, громыхнув, начали медленно открываться. Я не стал дожидаться появления автозака и быстрым шагом отправился домой. Все же, скоро должен был начаться матч, от исхода которого зависело очень многое. Несмотря на то, что его результат был мне заранее известен, где-то в глубине сознания все сильнее и сильнее суетилась какая-то необъяснимая тревога. Сейчас я бы назвал это чувство интуицией, но в тот момент мне показалось, что причиной всему сильное нервное перенапряжение.

Едва переступил порог собственной квартиры, услышал голос жены:

– Юлия, марш чистить зубы и спать!

– Но мама! Еще рано! Еще даже на улице светло!

– Тогда закройся в своей комнате и не высовывайся! – с угрозой в голосе скомандовала Мария и вытолкала дочь из прихожей.

– Что происходит? – спросил я.

– Нам надо поговорить. Ребенку не нужно все это выслушивать.

– Выслушивать?

– Ты был у психиатра?

– Нет еще.

– Еще?

– Да. Не успел.

– Ну, да! Ты у нас человек занятой… Прости, что сразу не догадалась.

– Не язви. Схожу. Завтра. Возможно послезавтра.

– Мы договаривались, что ты сходишь сегодня, Семенов.

– Мы не договаривались! – не сдержался я, но взяв себя в руки, понизил градус и уже более спокойным тоном добавил, – Мы не договаривались. Ты меня попросила сходить к психиатру, и я схожу. Дай мне время.

– Я не попросила, Семенов! Я требую!

– Значит, продолжай требовать. Прости, мне некогда.

Я отстранил Марию в сторону, прошел в зал, уселся в кресло и включил телевизор. Матч уже начался. Таймер в углу экрана указывал на то, что прошло девять минут после стартового свистка арбитра.

– Ты издеваешься? – жена стояла в проеме двери и смотрела на меня так, будто я явился домой в обнимку с проституткой и провозгласил ее своей законной наследницей.

Комментаторы матча вяло обсуждали происходящие на поле события, но игнорировать Марию и полностью сосредоточиться на игре никак не удавалось. На табло светились цифры «0–0». Пошла одиннадцатая минута.