Василий кивнул.

– От него километра три, если пилить вдоль просеки, упрешься в участок, огороженный красным забором. Ты его смело перелазь и увидишь: далеко дом такой стоит… художественный. Ну, исписанный краской разноцветной, там не спутать, глаза режет от такой мазни до слез как от залежавшегося лука. Дойдешь до него по полю и вот тут аккуратненько, значит, руки вверх высоко подними и начинай громко звать хозяина. Зовут его Нисим Рокитянский. Звать хозяина надо прям так громко, как будто в плен сдаешься. Как услышат тебя, то выйдут встречать, увидишь их – начинай не звать, а орать членораздельно, а то голову отстрелят и закопают там же в поле. Сами подойдут, будут говорить с тобой. Так ты поприветствуй их бодро и начни сразу докладывать кратко и четко: «Так мол и так, три года тому назад память потерял, сам не местный, откуда не знаю, живу при колхозе работой, добрейшие люди подсказали, что в гостях у Вас исцелитель, помогите голову на место поставить…» и протянешь сумму, что я тебе дал, еще на тебе, – мужичок протянул свёрток в свежем полотенце – пирог скажешь им, что с яблочной начинкой от местной бабы Дуси. Если пирог не донесёшь, потому что потеряешь или раскрошишь его, они тебя пристрелят, доклад твой не дослушав.

В голове Василий возникла такая до невозможности звонкая тишина, что захотелось орать.

– Понял? – Спросил мужик и подмигнул Васи.

Орать пришлось долго. Темнеть стало. В какой-то момент Василий подумал, что пора прекращать звать и надо возвращаться в тот дом, что служил ему опорой последние года и напрасно он, надеясь на чудо, сюда пробирался сквозь заросли кустарника, раздирая руки в кровь, больно ударяясь стопами ног об кочки, редко, но падая прямо лицом в холодную землю. Почему он, взрослый человек, мог поверить в иллюзию найти себя, после того как не смог дойти даже до простого сельского врача. И, возможно, Степан уже сегодня домой возвратился из больницы, а там в тепле можно было бы выпить чего-нибудь покрепче и никогда больше не вспоминать про этот день. Подумав про всё это, он увидел, как вышли из темноты две тени.

Допрашивали его не долго, Василий четко и ясно им проговорил слово в слово то, что ему советовал мужичок из трактира, настоящего имени которого никто не знал, используя «эй, ты», держа сверток впереди себя на вытянутых руках. Кулёк с пирогом сразу забрали, деньги брать не стали, за собой его повели впереди и по рации чего-то передали. Художественный дом остался позади.

Василий теперь ругал себя за то, что припозднился, что надо было сразу сюда добираться, но после разговора с «эй, ты» он вернулся домой, переоделся в ту самую бережно сохраненную им одежду, в которой нашел себя на берегу речки, потом прощальную записку Степану написал, в которой благодарил его и завещал ему то свое добро, что успел нажить, интуитивно понимая, что ничего с собой брать не надо, так как это не понадобится. Оставил записку на столе и хотел было выпить на тот же «ход ноги», но пересилил себя, осознав, что стоит только пригубить, и никуда уже он не пойдет, потому что позабудет. И направился в путь.

Так, пока копался, то потерял свет дня, а теперь было не по себе от темноты, от незнакомых людей, непонятных нравов впереди и главное, что жизнь шла размеренно, а тут такой резкий скачок, прорыв нарыва в неизвестность, что голова шла кругом, что хотелось вернуться и привычно выпить. И еще мысль в голове стала зудливо рвать, почему он десять дней не пил? Не хотелось одному? Одному – не помеха. Ставя трактор в гараж, даже не вылезая с лопнувшего кресла, он ежедневно выпивал сто грамм, чтобы мышечная боль чуть прошла, и после самогон привычно обжигал желудок и начинал им двигать, давая толчок, чтобы вылезти из кабины и поплестись домой.

Минут через десять, обойдя березовую рощу, вблизи показался тентовый купол, по форме напоминающий цирковой, только чисто белого цвета, а затем открылось продолжение купола, служившее ему опорой – двухэтажная тентовая юбка. Изнутри ровно освещаемая, она надежно белела в темноте крадущейся ночи. По краям конструкции торчали вспомогательные палатки, из которых слышался женский смех, раздавался звон бокалов, и поднимался дым от тлеющих высушенных листьев доминиканского табака, добавляя темноты в ночь.

Когда подошли к входу в купол, сопровождающие остановились, и один из них указал на крайний правый столик, размещенный внутри.

– Тебе – туда, – и бережно сунул Василию сверток с пирогом от бабы Дуси.

Василий как-то понял, что он перестал быть плененным и дальше ему необходимо передвигаться самостоятельно. Ему нравилось, что его оставили в покое, это лучше, чем убить и закопать его в поле. Войдя в купол, он осмотрелся.

Внутри правила классического цирка-шапито почти соблюдались: огражденный манеж присутствовал, но посередине него были сложены паленья для предстоящего костра; трибуны отсутствовали, но их место занимали десятка два столов, за которыми пировала публика, ожидая представления, тематика которого для Василия была пока не понятна.

Он направился к крайнему правому столику, отличающемуся от других столов отсутствием изобилия съестного и питейного – на столе стояли графин, шесть рюмок, широкая тарелка с нарезанным тонким слоем мясистым салом и плетенной корзинкой, наполненной душистым черным хлебом. Василий, у которого с утра маковой росинки во рту не было, почувствовал жуткий голод, прятавшийся под покровом нервного ожиданием от предстоящей встречи и надеждой на исцеление.

– Нисим Рокитянский, – представился вышедший из-за стола мужчина, чем-то внешне напоминающий его друга тракториста Степана – хорошо сложенный, одетый расхлябанно свободно и ничего не боявшийся.

– Вася, – вытянул из себя Василий и протянул свёрток.

– Спасибо. Давно баба Дуся меня не баловала. Редко теперь печет. Старость – не радость. – Нисим Рокитянский принял свёрток и бережно его положил на край стола. – Вася, слышал про твою беду. Давай пройдёмся.

Рокитянский повёл Василия, обходя столы с публикой так, что стенка цирка шла впритык к правому плечу. Шагали медленно, и Василий стал замечать, что к верхнему каркасу, служившему элементом опорной конструкцией, через каждые два метра на веревках развешаны тряпочные куклы. Ещё лучше вглядевшись в них, он признал в них пса Филю, зайку Степашку, поросёнка Хрюшу и ворону Каркушу из телепередачи «Спокойной ночи, малыши». Куклы повторялись, но одеты были по-разному.