Читать

Бернард Шоу. Парадоксальная личность

СОДЕРЖАНИЕ: 1. Бернард Шоу - второй Шекспир?.. 2. Гилберт Честертон о Бернарде Шоу 3. Бернард Шоу и Лев Толстой 4. Бернард Шоу о своём детстве 5. О специфичности семейства Шоу 6. О патриотизме Бернарда Шоу 7. Б.Шоу. Начало жизни в Лондоне 8. Бернард Шоу - музыкальный и театральный критик 9. О прозе и поэзии Бернарда Шоу 10. О драматургии Бернарда Шоу 11. Женский вопрос Бернарда Шоу 12. Женский вопрос Бернарда Шоу, ч. 2 13. Бернард Шоу и Оскар Уайльд 14. Бернард Шоу и Герберт Уэллс 15. Б. Шоу. Опрокидывавший тележки с яблоками 16. Бернард Шоу. Последние годы жизни 1. БЕРНАРД ШОУ - ВТОРОЙ ШЕКСПИР?.. Летом 2017 года довелось стать случайным свидетелем диалога двух студентов в харьковском метро. Один из них утверждал, что Бернард Шоу был не только вторым Нобелевским лауреатом по литературе, но его также называли вторым Шекспиром. Товарищ студента поинтересовался: мол, кем лучше быть - Нобелевским лауреатом или вторым Шекспиром?.. Ответ прозвучал незамедлительно: "Конечно же, лауреатом!..". И далее последовало разъяснение: мол, Нобелевская премия - конкретная реальность, выраженная в кругленькой сумме долларов, а в отношении Шекспира до сих пор идут споры: является ли он, автором произведений, которые ему приписывают? Поэтому, в звании "второй Шекспир" имеет место определённая нелегитимность. Сделав лёгкую словесную "разминку", первый студент стал увлечённо рассказывать товарищу об уникальной личности Бернарда Шоу и о его жёсткой критике творчества Уильяма Шекспира. *** Джорджа Бернарда Шоу (1856-1950) - выдающегося ирландского драматурга и романиста, одного из наиболее известных великобританских литературных деятелей, действительно, называли и называют иногда вторым Шекспиром. В 1925 году он стал вторым лауреатом Нобелевской премии по литературе, которая была утверждена Альфредом Нобелем в его завещании, написанном 27 ноября 1895 года в Париже. Эта премия присуждается с 1901 года и её первым владельцем стал Сюлли-Прюдом - гражданин Франции, а последним (в 2017 году) Кадзуо Исигуро - гражданин Великобритании. За период с 1901-го по 2017 год было вручено 107 Нобелевских премии по литературе, и только 7 раз награждение не проводилось: в 1914, 1918, 1935, 1940-1943 годах. Ниже приведён список лауреатов Нобелевской премии по литературе, которые получили эту престижную награду под флагом Великобритании: 1907 г. - Редьярд Киплинг (1865-1936), 1925 г. - Бернард Шоу (1856-1950), 1932 г. - Джон Голсуорси (1867-1933), 1948 г. - Томас Элиот (1888-1965), 1950 г. - Бертран Рассел (1872-1970), 1953 г. - Уинстон Черчилль (1874-1965), 1981 г. - Элиас Канетти (1905-1994), 1983 г. - Уильям Голдинг (1911-1993), 2001 г. - Видиадхар Найпол (1932), 2005 г. - Гарольд Пинтер (1930-2008), 2007 г. - Дорис Лессинг (1919-2013), 2017 г. - Кадзуо Исигуро (род. в 1954 г.). Таким образом, из 107 Нобелевских лауреатов по литературе - 12 человек получили её под флагом Великобритании, причём, первым был - Редьярд Киплинг (1907), вторым - Бернард Шоу (1925), третьим - Джон Голсуорси (1932). Харьковский студент оказался прав и в том, что Бернард Шоу изрядно критиковал творчество Шекспира. Именно Бернарду Шоу принадлежит такая ироническая фраза о Шекспире: "Ни одно имя не стоит в Англии на такой высоте; и все потому, что средний англичанин никогда не читает его произведений". У читателей данной подборки материалов, может сразу возникнуть вполне резонный вопрос: " Неужели и Бернард Шоу сомневался в авторстве Уильяма Шекспира?.. ". Нет, не сомневался, но, как уже отмечалось выше, изрядно критиковал. Поэтому, в данной подборке материалов и будет уделено внимание "шекспировскому вопросу", чтобы ответить на иной вопрос, ставший названием данной подборки материалов. Ведь, согласитесь, если правы те, кто подвергает сомнению авторство Шекспира, то получается, что критика Бернарда Шоу в адрес Шекспира фактически была почти "дон-кихотовским сражением с ветряными мельницами". *** Подавляющее большинство членов академического научного сообщества уверены, что автором "шекспировских" пьес является сам Уильям Шекспир, родившийся в Стратфорде в 1564-ом и умерший там же в 1616 году. Он был актёром и акционером труппы "Слуги лорда-камергера" (позднее "Слуги короля"), которая владела театром "Глобус" и эксклюзивными правами на постановку пьес Шекспира с 1594 по 1642 год. По утверждению многих шекспироведов, исторические документы однозначно указывают на Шекспира, как на автора канона пьес, однако - несмотря на лестные отзывы о его произведениях, - он не считался, в первые полтора столетия после своей смерти, величайшим писателем и драматургом. В театрах, открытых в эпоху Реставрации, больше любили пьесы Бомонта и Флетчера, и Шекспир вышел на первый план после того, как в 1769 году актёр Дэвид Гарри организовал празднование Стратфордского юбилея Шекспира. К началу XIX века преклонение перед творчеством Шекспира достигло апофеоза. В 1901 году этот феномен Бернард Шоу назвал словом "bardolatry" -" бардопоклонством". Однако... В литературе и искусстве, пожалуй, тоже действует третий закон Ньютона, утврждающий, что "действие равно противодействию". Со временем, на фоне общего восхваления гениальности драматургии Шескпира, стало возникать и противодействие "бардопоклонству", причём не только в виде критики творчества Шекспира , как это делал Бернард Шоу, но и в более категорической форме - отвергании его авторства. Ниже приведены основные доводы "антистратфордианцев", подвергающих сомнению авторство Уильяма Шекспира. 1. Шекспир был рождён, воспитан и похоронен в Стратфорде-на-Эйвоне - небольшом городке, с населением около 1500 человек, в семье, не имеющих никаких условий для получения Уильямом Шекспиром соответствующего образования и воспитания. Отец и мать Шекспира были неграмотны и под свадебным договором вместо подписей оба поставили крестик. Джудит - родная дочь Шекспира, тоже ставила на официальных документах крестик. Также нет доказательств грамотности и Сюзанны - второй дочери великого драматурга. 2. Не найдено документов, подтверждающих получение Уильямом Шекспиром даже школьного образования, несмотря на то, что бесплатная новая королевская школа в Стратфорде, основанная в 1553 году, находилась примерно в 800 метрах от дома, где вырос Шекспир. Списки учеников школы за данный период не сохранились. Никто и никогда не сообщал, что являлся учителем или одноклассником Шекспира. 3. Образ жизни Шекспира и его ближайшего окружения явно не соответствует содержанию его произведений, в которых демонстрируется глубокое знакомство с политикой и культурой, как Англии, так и зарубежных стран, а также знание аристократических видов спорта: соколиной охоты, тенниса и игры в боулз. 4. Авторский словарный запас шекспировских пьес, по разным подсчётам, составляет от 17 500 до 29 000 слов, что совершенно нереально для малограмотного человека. 6. Отсутствие подписей Шекспира на его рукописях. Все шесть сохранившихся подписей Шекспира на официальных документах представляют собой малограмотные "каракули", интерпретируемые как ещё одно доказательство неграмотности или малообразованности Шекспира. 7. Фамилия Шекспира фигурирует в различных вариациях, как на литературных, так и на официальных и деловых документах, особенно различаются рукописные варианты. Имеется ряд случаев передачи фамилии Шекспира через дефис: "Shake-speare" или "Shak-spear" (букв. "Потрясатель копьём"). Этот факт считается как доказательство использования псевдонима: мол, такой способ записи часто применялся для создания описательного образа вымышленных театральных персонажей, а также литературных псевдонимов. 8. Никакие документы явно не подтверждают то, что Шекспир был писателем, а, напротив, доказывают, что он сделал карьеру бизнесмена и инвестора недвижимости. 9. Шекспир умер 23 апреля 1616 года в Стратфорде, оставив завещание - объёмный и подробный документ, в котором не упоминается ни о каких книгах, бумагах, поэмах, пьесах. На момент смерти Шекспира 18 его пьес оставались неопубликованными, тем не менее, о них тоже ничего не сказано в завещании. Единственная отсылка к театру - завещание денег коллегам-актёрам с тем, чтобы они могли купить траурные кольца; но внесён этот пункт был уже после подписания завещания, что бросает тень на подлинность данного момента. 10. Нет сведений о публичном трауре по Шекспиру. Не было опубликовано никаких стихов на его смерть в течение 7 лет после неё - до появления подобного восхваления на развороте Первого фолио. 11. Надгробный памятник Шекспиру в Стратфорде представляет собой бюст с пером в руке, к которому прилагаются несколько эпитафий с восхвалением его поэтических способностей. Однако некоторые исследователи "шекспировского вопроса" утверждают, что ранее мужчина сжимал в руках мешок зерна или шерсти, который на перо был изменён позднее, чтобы скрыть личность истинного автора. 12. Истинные авторы шекспировских произведений использовали псевдоним, чтобы защитить себя от позора, так как в ту эпоху подобное занятие не считалось достойным придворного. Если предполагаемый автор не принадлежал к высшей знати, то предполагается, что он использовал псевдоним, чтобы избежать преследований со стороны властей... Имеются и иные утверждения, порождающие сомнения в авторстве Уильяма Шекспира. К настоящему времени многочисленными исследователями "шекспировского вопроса" уже предложено около 80 кандидатур на авторство тех или иных шекспировских произведений. В число этих кандидатур входят и такие личности как Эдуард де Вер (17-й граф Оксфорд), Уильям Стэнли (6-й граф Дерби), Роджер Меннерс (5-й граф Ратленд), Фрэнсис Бэкон и Кристофер Марло. *** Эдуард де Вер (1550-1604) - английский государственный деятель, 17-й граф Оксфорд, лорд Балбек, и Лорд великий камергер в 1562-1604 годах при дворе королевы Елизаветы I. Представитель одного из величайших дворянских родов в истории Англии, глава которого с XII по XVIII века носил титул графа Оксфорда. Среди современных "антистратфордистов" граф Оксфорд считается наиболее подходящим кандидатом на авторство шекспировских произведений. Сторонники этой версии находят схожесть между событиями, описываемыми в пьесах Шекспира, и реальными фактами из жизни де Вера: - граф Оксфорд был приближённым королевы, человеком, прекрасно знавшим придворную жизнь и обычаи; - он был признанным драматургом и поэтом; - в сохранившихся письмах графа Оксфорд высказывает мысли и идеи, схожие с изложенными в шекспировских произведениях; - в личной Библии графа отмечены места с комментариями его рукой, якобы совпадающими с цитатами из пьес великого драматурга. - де Вер являлся зятем барона Бёрли, якобы прообраза Полония из ""Гамлета"; - дочь самого де Вера была помолвлена с Генри Ризли как раз в то время, когда, как считает большинство исследователей, были написаны первые сонеты Шекспира; Одним из решающих козырей сторонников авторства Уильяма Шекспира является датировка его произведений. Так, граф Оксфорд скончался 24 июня 1604 года, в то время как 11 произведений Шекспира были написаны позднее этой даты (в том числе пьесы "Буря" 1610 года и "Генрих VIII" 1613 года). Однако "Оксфордцы" настаивают на изначально ошибочной датировке этих сочинений. Сторонники этой версии также полагают, что фраза "наш бессмертный поэт" (англ. our ever-living Poet) (эпитет, которым обычно восхваляли умершего поэта, подразумевая, что своим творчеством он принёс себе бессмертие) из посвящения к сонетам Шекспира, опубликованным в 1609 году, означает, что истинный автор к тому времени уже умер. *** Уильям Стэнли, 6-й граф Дерби (1561-1642) - английский аристократ и государственный деятель, эсквайр (1580-1594), пэр Англии. 26 июня 1594 года Уильям Стэнли в Гринвиче вступил в брак с Элизабет де Вер, старшей дочерью Эдуарда де Вера, 17-го графа Оксфорда и Анны Сесил, дочери лорда-казначея Уильяма Сесила, 1-го барона Бёрли. Абель Лефранк (1863-1952) - один из ведущих французских литературоведов, после многолетних научных исследований опубликовал в 1918 году работу, в которой выдвинул "теорию Дерби" о том, что под именем Уильяма Шекспира на самом деле скрывался Уильям Стэнли. Важным аргументом в пользу этой теории послужило письмо агента-иезуита в Англии Джорджа Феннера от 1599 года, в котором тот сообщает, что У.Стэнли является автором пяти театральных пьес для своих актёров, в которых применил знания различных историй, добытые во время многолетних зарубежных поездок. Свои впечатления от посещения наваррского двора - согласно Лефранку - У.Стэнли изложил в шекспировской пьесе "Бесплодные усилия любви". У.Стэнли был постоянным покровителем различных актёрских трупп и коллективов в Лондоне, как и музыкантов, дрессировщиков и акробатов. Это увлечение разделял и старший брат Стэнли, Фердинандо. У.Стэнли был близко знаком с братьями Уильямом и Филиппом Герберт, 3-м и 4-м графом Пемброк, издавшими в 1623 году, через семь лет после смерти Шекспира, собрание сочинений последнего. Эти же братья Пемброк занимались передачей имущества в 1628-1829 годах от Уильяма Стэнли его сыну, Джеймсу. *** Роджерса Меннерса (5-го графа Ратленда) также считают одним из возможных авторов некоторых шекспировских произведений. Такой версии, к примеру, придерживаются Д. Х. Мадден и Карл Бляйбтрой, а также П. С. Пороховщиков - русский юрист, эмигрировавший в США и написавший книгу "Шекспир без маски", а также И. Гилилов - автор книги "Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса" (1997). В пользу этой версии приводятся такие факты: - учёба графа Ратленда с датскими студентами Розенкранцем и Гильденстерном в Падуанском университете; - студенческое прозвище Ратленда - Shake-speare ("потрясающий копьем"); - перерыв в творчестве Шекспира с 1601 по 1603 год, когда Ратленд в результате мятежа Эссекса был заключен в Тауэр, а после суда был оштрафован и сослан; - после мятежа, последующего судебного процесса над участниками и казни Эссекса, Шекспир перешел от комедий к трагедиям; - значительные изменения, внесенные Шекспиром в пьесу "Гамлет" сразу после поездки графа Ратленда в датский Эльсинор; - прекращение литературной деятельности Шекспира в 1612 году, когда умер граф Ратленд . Этой версией также предполагается, что возможным соавтором Роджерса Меннерса была Елизавета Сидни - его жена. Одним из главных доводов "ратлендианцев" является и то, что Роджер Меннерс в 1603 году был отправлен королём Яковом I с кратковременным посольством в Данию, где в замке Эльсинор встретился со своими однокурсниками по Падуанскому университету Розенкранцем и Гильденстерном. После этого визита Роджера Меннерса в Данию появилась новая редакция "Гамлета", в которой появились подробные описания датского двора и замка Эльсинор. В частности, описание сохранившегося до наших дней ковра с портретами датских королей. Ещё один довод ратлендианцев - после 1612 года, времени смерти Роджера Меннерса, не появилось ни одной новой пьесы Шекспира. В книге расходов замка Бельвуар записано, что через некоторое время после смерти Ратленда Уильяму Шекспиру и его коллеге актёру Ричарду Бербеджу младший брат Роджера Меннерса Фрэнсис Меннерс приказал выплатить по 44 шиллинга золотом, что "ратлендианцы" истолковывают как плату за сокрытие в течение долгих лет имени подлинного автора шекспировских пьес и за молчание в будущем. Они также отмечают, что после этого Шакспер (как зовут уроженца Стратфорда ратлендианцы) свернул все свои дела в Лондоне и переехал в Стратфорд. Через 4 года он умер, и в его завещании не упоминалось ни одной книги, не говоря уже о рукописях. *** Фрэнсис Бэкон (1561-1626) - английский философ, историк, политик, основоположник эмпиризма и английского материализма, один из первых крупных философов Нового времени, разработавший новый, антисхоластический метод научного познания. В молодые годы Фрэнсис увлекался театром: так, в 1588 году при его участии студентами Грейс-Инн был написан и поставлен спектакль-маска "Беды короля Артура" - первая обработка для сцены английского театра истории о легендарном короле бриттов Артуре. В 1594 году, на Рождество в Грейс-Инн был поставлен другой спектакль-маска с участием Бэкона, как одного из авторов - "Деяния грейитов". В этом спектакле Бэконом были выражены идеи "покорения творений природы", открытия и исследования её тайн, позднее получившие развитие в его философских трудах и литературно-публицистических эссе, например, в "Новой Атлантиде". В 1855 году судья Натаниэль Холмс из Кентукки напечатал 600-страничную книгу "Авторство Шекспира", поддерживающую авторство Бэкона, и идея начала широко распространяться. В 1856 году Фрэнсис Бэкон стал первым альтернативным автором, предложенным в печати, - это сделал Уильям Генри Смит в опубликованном памфлете "Был ли лорд Бэкон автором пьес Шекспира? Письмо лорду Элсмиру". К 1884 году по этому вопросу было опубликовано свыше 250 книг. Два года спустя для развития этой гипотезы в Англии было основано Общество Фрэнсиса Бэкона, которое существует и в наши дни и издаёт журнал "Baconiana", продолжая свою миссию. В 1945 году Делия Бэкон предположила, что пьесы, приписываемые Шекспиру, были в реальности написаны коллективом сочинителей во главе с её однофамильцем Фрэнсисом Бэконом, причём основным автором был Уолтер Рэли. Целью группы было распространить передовую политическую и философскую систему, чего они не могли делать публично. Та же Делия Бэкон опубликовала книгу с изложением своей теории: "Разоблачённая философия пьес Шекспира". *** Кристофер Марло (крещён 26 февраля 1564- 30 мая 1593) - английский поэт, переводчик и драматург-трагик елизаветинской эпохи, наиболее выдающийся из предшественников Шекспира. Благодаря ему в елизаветинской Англии получил распространение не только рифмованный, но и белый стих. Кристофер Марло - единственный современник, которого Шекспир прямо цитирует в одном из своих сочинений. Когда в Лондоне был опубликован памфлет, поносивший Марло и Шекспира за дурновкусие, оба поэта парировали обвинения лёгкими эротическими поэмами в классицизирующей, овидиевской манере ("Геро и Леандр" Марло и "Венера и Адонис" Шекспира). Есть мнение, что в пьесе "Убийство Гонзаго", которую ставит Гамлет (т. н. сцена мышеловки), Шекспиром спародирован стиль монологов Марло. К пьесам, с точным авторством Кристофера Марло, как правило, относят: "Дидона, царица Карфагена" (около 1583), "Тамерлан" (около 1587), "Доктор Фауст" (около 1588-89), "Мальтийский еврей" (1589), "Эдуард II" (1592) и "Парижская резня" 1593). По официальной версии Марло был зарезан в таверне Дептфорда 30 мая 1593 г. По поводу обстоятельств и причин смерти поэта до сих пор существуют противоречивые версии. Одна из конспирологических версий исследователей "шекспировского вопроса" приписывает Марло (якобы не погибшему в 1593 г.) произведения, известные под именем Шекспира. Согласно этой версии, мнимая смерть Марло была инсценирована им самим. В 1955 году бродвейский агент Кельвин Хоффман возродил марловианскую теорию в публикации "Убийство человека, который был "Шекспиром". В следующем году он отправился в Англию для поиска документальных свидетельств о Марло, которые, как он думал, могли быть похоронены в могиле литературного патрона поэта Томаса Уолсингема. Однако ничего не было найдено. *** Справедливости ради, следует отметить, что в Интернете можно найти множество публикаций, в которых очень аргументировано доказывается и подтверждается авторство Уильяма Шекспира. Авторами таких публикаций являются известные специалисты по шекспироведевению, именитые литературоведы и литературные критики, маститые писатели и многие иные ценители и любители творчества знаменитого драматурга. Есть такие публикации и на Прозе.ру , к примеру, по ссылке можно прочитать "Об авторстве Уильяма Шекспира" Г. Фридмана. Однако... Несмотря на убедительну аргументацию авторства Шекспира , невольно вспоминается похожая история с проблемой авторства "Тихого Дона", когда, несмотря на присуждение в 1965 году М.А. Шолохову (1905-1984) Нобелевской премии по литературе, - с формулировкой "За художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время", а также при наличии множества авторитетных публикаций , отвергающих возможность иного автора у "Тихого Дона", - через многие годы всё-таки появились материалы, подвергающие большому сомнению авторство М.А. Шолохова. К примеру, версию о плагиате "Тихого Дона" подтверждают воспоминания Александра Лонгиновича Ильского - профессора, доктора технических наук, который, в конце августа 1927-го года, одним из самых первых в Москве держал в своих руках 500-страничную машинописную рукопись первых частей романа "Тихий Дон". Подтверждает плагиат "Тихого Дона" и публикация "Запрещённый классик (страницы из книжки о Федоре Крюкове)" Андрея Чернова, размещённая на сайте . *** Какая бы ни была правда с авторством Шекспира, большинство исследователей жизни и творчества Бернарда Шоу полагают, что последний, не подвергая сомнению авторство Шекспира, - не желал быть "вторым", а хотел быть с ним на равных или даже первым. 2. ГИЛБЕРТ ЧЕСТЕРТОН О БЕРНАРДЕ ШОУ В 1909 году, когда 53-летний Бернарду Шоу уже стал известным драматургом, в Великобритании вышла книга "Джордж Бернард Шоу", автором которой был Гилберт Кит Честертон (1874-1936) - английский христианский мыслитель, журналист, критик и писатель, а также близкий друг героя книги. Из этой публикации можно узнать, что будущий "второй Шекспир", как это не удивительно, но многие годы был безвестен и жил едва не впроголодь, перебиваясь в Лондоне случайными статейками в разделе объявлений и подписями под рисунками. Однако даже в самые "отчаянные дни он постоянно отвергал счастливые возможности и отклонял заманчивые предложения, не отвечавшие его особому и прихотливому понятию чести". И Честертон пытается объяснить себе и читателям причину того, почему его друга не сразу оценили по достоинству: "...Я часто слышу от людей, что Шоу их морочит, и не пойму, о чем они толкуют. По-моему, он оскорбляет их намеренно. Его манера говорить, тем паче о морали, всегда пряма и основательна - у ломовых извозчиков она сложней и тоньше. Богатый обыватель сетует, что Дж. Б. Ш. его дурачит. Но Шоу его вовсе не дурачит, а прямо и открыто говорит, что тот дурак. Джордж Бернард Шоу зовет домовладельца вором, а тот, вместо того чтобы вскипеть и оскорбиться, твердит: "Ну и хитрец! Такого не поймаешь на слове!" Джордж Бернард Шоу зовет политика лжецом, а тот приходит в восхищение: "Что за причудливый, непостижимый и запутанный ход мыслей! Неуловимая игра таинственных нюансов!". Я нахожу, что шутки и слова писателя всегда ясны и значат то, что значат, - он призывает публику покаяться. Посредственности думают, что смысл его речей замысловат и тонок, на деле же он прост и оскорбителен, и всякий раз, когда им надирают уши, они ропщут на то, что их водили за нос...". И далее Гилберт Честертон повествует читателям о том, что своей стремительной язвительности Бернард Шоу выучился под открытым небом, когда был уличным оратором, чем гордится по праву. Что же касается дороги к литературному творчеству, то, по мнению автора книги, Бернард Шоу находил её "ощупью, вначале в роли театрального критика, музыковеда и обозревателя выставок". Свои многочисленные очерки он писал с неизменной страстью, ратуя за новый стиль и самое современное и передовое. Талант Шоу заблистал в то историческое время взлета остроумия, когда кумиром молодого поколения стал Оскар Уайльд. Когда повсюду разнеслось, что Шоу остроумен и что его остроты повторяют, как за Уайльдом и Уистлером, все приготовились увидеть денди - очередного денди, подобного Оскару Уайльду: язвительного, едва цедящего слова, невозмутимого и саркастичного, с заранее заготовленной и сиротливой эпиграммой, единственной, как жало у пчелы. Но Честертон рисует совершенно иную картину, увиденную благочинными гражданами Лондона: "Когда же новый острослов предстал воочию, то все увидели, что у него нет ни натянутой улыбки, ни тихого благоприличия официанта, ни фрака с крашеной гвоздикой, ни страха опозориться, сойдя за дурака, а не за джентльмена. Словоохотливый ирландец в коричневатом сюртуке, с глубоким голосом и смелыми повадками хотел быть убедительным - и только. Само собой, и у него были свои приемы, свои излюбленные трюки, но, слава богу, он развеял чары человечка с моноклем, сковавшего за столькими столами веру и веселье". При описании личности своего друга, критик отмечает приятную наставительность его голоса, высокую и тощую, но важную фигуру, при "разболтанной походке", а также его "обличье Мефистофеля с нависшими, кустистыми бровями и рыжей бородой двузубцем - поистине находка для карикатуристов". По утверждению Честертона, его друг "заблистал "звездою сцены", или скорее метеором, или даже разрушительной кометой" после того, как в газете "Сатердейревью" стал писать заметки, очерки и статьи о театре. Автор книги пишет: "Тот день, когда он начал там печататься, стал первым днем веселой, честной битвы, взорвавшей тишину ползучего, циничного распада, которым завершался век. Теперь он, наконец, обрел свою тележку и свой рупор и счел их и трубами Страшного суда, и колесницей Апокалипсиса. Ему недоставало раболепия обычного мятежника, бунтующего против короля и церкви, но - и только. Такие мятежи были всегда - как и короли, и церковь. Он пожелал обрушиться на нечто доброе и мощное, а также - на святое, на что никто и никогда не посягал. Ему неинтересно было слыть одним из атеистов - ему необходимо было замахнуться на такое, что почитают даже атеисты. Ему претило быть революционером, которых пруд пруди и без него. Ему хотелось покуситься на святыню, которой дорожат даже насильники и нечестивцы. Он должен был низвергнуть то, о чем "Фри тинкер" говорит в передовой устами Фута не менее благоговейно, чем ЛиттонСтрейчи в передовой "Спектейтора", и он обрел желаемое...". И далее читатели книги "Джордж Бернард Шоу "узнают, что такой великой и незыбленной ценностью для "низвержения" оказался не кто иной, как Уильям Шекспир!.. Бернард Шоу стал утверждать, что почитатели творчества Шекспира не наслаждаются и даже не восхищаются Шекспиром, а, грубо говоря, клянутся им. Шекспир для них - Бог, а к Богу следует взывать. И тогда Шоу применяет метод от противного - он начинает критиковать почитаемое. А для этого, как оказалось, потребовалось малое: лишь показать, что почитаемое надлежит хулить. По мнению Шоу, пророкам нужно воздвигать гробницы, а после - побивать каменьями. Нападки Шоу на Шекспира, при всей своей карикатурности, нимало не были подвохом или обдуманным, диким эпатажем. Честертон уверяет читателей в том, что Шоу "говорил как на духу, и то, что люди называли несерьезностью, было весельем человека, который радуется, говоря, что думает на самом деле, а это вправду лучшая из радостей". По мнению автора книги, его друг не понимал Шекспира как пуританин, которому католик чужд по духу, а Шекспир - католик. "Пуританин рвется постичь истину, а католик довольствуется тем, что она есть, - пишет Честертон. - Пуританин хочет стать сильным, чтобы быть тверже, католик - чтобы быть гибче. Шоу не принимал унылые признания Шекспира - по большей части жалобы на смены настроения, которые порою разрешает себе тот, кто крепок в вере. "Все суета сует", "жизнь - тлен", "любовь - прах" - такие вольности и шутки католик позволяет себе выговорить вслух, ибо не сомневается ни в вечной жизни, ни в небесной любви. И в радости, и в горе он разрешает себе больше пуританина. Шекспир скорее был не пессимистом, а столь глубоким оптимистом, что наслаждался даже пессимизмом, чем и разнился, в основном, от пуританина. Истинный пуританин не чопорен - может и чертыхнуться. Тогда как елизаветинский католик в порыве раздражения готов отправить к черту все на свете". Вместе с тем, Честертон признаёт, что развенчав слепое поклонение Шекспиру, Шоу совершил благое дело, ибо такое поклонение Шекспиру вредило Англии, произведя на свет опасное самодовольство, заставившее соотечественников знаменитости думать, что Шекспир не просто величайший поэт, а единственный, неповторимый и неподсудный критике. Честертон пишет: "Это вредило и словесности, ибо набросанный вчерне, неотшлифованный шедевр прослыл искуснейшей поделкой. Оно вредило и морали, и религии, ибо, воздвигнув эдакий огромный идол, мы слепо и бездумно идеализировали такое же, как мы, дитя человеческое. Конечно, если бы не собственные недостатки, Шоу не разглядел бы недостатки Барда. Но чтобы устоять перед такой поэзией, необходимо было быть равновелико прозаичным. Ведь не случайно сокрушать скалу сирен отправили глухого. <...> С Шекспиром воевала не на шутку третья - пуританская - часть его души. Он обличал его, как только что покинувший молельню пуританин в высокой шляпе с жесткими завязками усовещал бы своего современника-актера, который вышел из своей уборной в театре "Глобус". Газеты распустили слух, что Шоу хвастает, будто пишет лучше Шекспира. Это неправда, и обидная...". И далее автор книги поясняет, кого Бернард Шоу ставил выше Уильяма Шекспира. Как это не удивительно, но этим человеком оказался Джон Бэньян (Баньян, Беньян, Буньян, Буниан, 1628-1688) - английский писатель и баптистский проповедник, пуританин и автор около 60 произведений, наиболее значимым из которых является "Путешествия Пилигрима" - вероятно, одна из самых широко известных аллегорий, когда-либо написанных. Эта книга была переведена на многие языки, а протестантские миссионеры чтили её, как вторую после Библии. Двумя другими знаменитыми работами Бэньяна являются "Жизнь и Смерть Мистера Бэдмэна" (1680) и "Духовная война" (1682). Скорее всего, Джон Бэньян покорил Бернарда Шоу не только своим талантом проповедника, но и был близок ему как пуританин пуританину. В отличие от Шекспира, неравнодушного к материальному благополучию, Бэньян отдавал абсолютное предпочтение духовности, не стесняясь своей нищеты. О своей родословной проповедник писал: "Мое происхождение - из поколения низкого и ничтожного, дом моего отца - самый убогий и презренный среди всех семей страны". В возрасте 16 лет, Бэньян потерял свою мать и двух сестёр, а в 21 год женился на молодой девушке Мэри, которая была сиротой и единственное приданое которой составляли две книги: "Путь в рай простого человека" Артура Дента и "Практика благочестия" Льюиса Бейли. О начале своей супружеской жизни Джон Баньян позднее писал, что он с женой были "настолько бедны, насколько бедными вообще можно быть", и что "у них не было ни чашки, ни ложки". Бернард Шоу, по мнению Честертона: "...показал и мужество Бэньяна, и его отношение к жизни как к возвышенному и ответственному приключению. В Шекспире же он не видел ничего хорошего - один греховный пессимизм, тщету пресыщенного сластолюбца. По мысли Шоу, Шекспир только и мог, что заклинать: "Догорай, огарок", ибо тот был лишь бальной свечой, тогда как Бэньян захотел возжечь свечу, которую по милости Господней не загасить вовек". Честертон полагает, что Бернарду Шоу было мало критиковать Шекспира путём сравнения с Джоном Бэньяном. Он, Шоу, противопоставлял Шекспиру и Генрика Юхана Ибсена (1828-1906) - норвежского драматурга, основателя европейской "новой драмы", поэта и публициста. В своих искрометных статьях, выходивших в "Сатердейревью", Бернард Шоу часто сравнивал драматургию Шекспира и Ибсена, причём не в пользу первого. В книге "Джордж Бернард Шоу" пишется: " Став приверженцем Ибсена, Шоу возложил на себя немалую ответственность. Коль скоро целью новой драмы было воспитание, цель эту нужно было прояснить. Коль скоро Ибсен учил нравственности, необходимо было разобраться, что это за нравственность. На эти темы Шоу блестяще рассуждал в критических статьях, в те годы выходивших в "Сатердейревью". Но прежде чем судить об Ибсене в связи с новейшей пантомимой или последней опереттой, он все обдумал очень основательно". И Честертон вспоминает о книге "Квинтэссенция ибсенизма", которую Бернард Шоу выпустил в 1891 году. По мнению критика: "... это книга неверия в идеалы - при всей их универсальности - и книга веры в факты - при всей их разнородности. В каждой строке автор неустанно потешается над "идеалистом", иначе говоря, над человеком, который всерьез относится к нравственным истинам. "Не те поступки хороши, что отвечают нравственности, а те, что доставляют счастье", - учит Шоу". Честертон отмечает определённую непоследовательность Шоу, когда тот, "выбрасывая за борт идеалы, он первым делом выбрасывает счастье - оно ведь тоже идеал". Однако, критик тут же уточняет: мол, если сказанное отнести к сегодняшнему дню, это, вне всякого сомнения, программное высказывание. И далее, Честертон по-своему расшифровывает "программу" Шоу: "...Солгав, я должен укорять себя не в том, что предал истину, а в том, что сбился и запутал дело. Нарушив слово, сохраняй спокойствие (волнение было бы пережитком), не бойся повредить душе, как повреждают порой важный телесный орган, существенно лишь не испортить что-либо вовне - так, скажем, люди портят праздник. Убив отца, не огорчайся - очень возможно, что ему так лучше, хотя было бы идеализмом надеяться, что ты не избежишь мук совести и ощущения вины. Все происшедшее рассматривай изолированно - вне социальных и моральных рамок. "Золотое правило" этики состоит в том, что правила такого нет. Неверно, будто совестно нарушать обещание, хотя иные обещания сдерживать и стоит... ". И хотя Честертон такое "программное высказывание" своего друга, в конечном итоге называет анархией и даже удивляется: мол, "зачем в общественной морали быть социалистом, если в личной ты - анархист", однако проявляет к Шоу милосердие. Он называет эту анархию какой-то тревожной, стыдливой, болезненно предупредительной и даже осторожной. Которая не верит ни традиции, ни опыту; не хочет следовать проложенным путем; любую частность судит по отдельности и в то же время - с точки зрения всечеловеческого блага; и каждому велит держаться так, как будто до него людей на свете не было. В конечном итоге, по мнению Честертона, "Квинтэссенция ибсенизма" была призвана поднять сиюминутную реальность над общими теориями. Мол, Шоу был не согласен с тем, что каждая подробность в пьесе обобщает все, о чем там говорится. Он не любил, когда в последнем акте побеждала справедливость, а зло терпело поражение - вопреки правде страстей и характеров. Любую частность ему хочется решать келейно, по-домашнему, без ссылок на мораль и этику. Против такой гигантской казуистики нельзя не ополчиться - театр слишком мал, чтобы вместить ее. Можно только удивляться тому, что Бернард Шоу ставил Ибсена выше Шекспира. Тем более, если учесть, что они, Шоу и Ибсен, обладали многими совершенно противоположными личными качествами. К примеру, если Шоу был очень разговорчивым собеседником и острословом, то Ибсен, наоборот, был неисправимым молчуном. Такая особенность своей личности вынуждала Ибсена отказываться от частых приглашений на званые обеды. Свои отказы Генрик Ибсен пояснял следующим образом: - Я в гостях почти не разговариваю. Остальные гости, глядя на меня, тоже умолкают. Хозяева становятся раздражительными. Зачем мне это? Когда же я не прихожу в гости, общество имеет замечательную тему для разговоров. Однако, Ибсен, будучи, как и Шоу, не менее парадоксальным человеком, часто удивлял своих родных и близких неоожиданными поступками и поведением. Удивил даже в последние минуты своей жизни. Из воспоминаний Эдварда Булла - семейного доктора драматурга, можно узнать о следующем. Когда семья Ибсена собралась у постели писателя перед его смертью, сиделка, чтобы успокоить родственников, заметила, что Ибсен сегодня выглядит немного лучше. К изумлению всех присутствующих, Ибсен приподнялся на постели и, чётко и ясно, но, как всегда, немногословно, сказал: - Напротив!.. Сказал и умер. Однако именно Ибсен был властителем дум российской интеллигенции в начале XX века. Его пьесы ставились во многих театрах , в том числе и на сцене Художественного театра. Творчеству Ибсена посвящали свои публикации Иннокентий Анненский, Леонид Андреев, Андрей Белый, Александр Блок, Анатолий Луначарский, Всеволод Мейерхольд, Дмитрий Мережковский и многие иные российские знаменитости. В СССР наибольшей популярность пользовались его "Кукольный дом" и "Привидения". Не было забыто творчество Ибсена и за рубежом. С 1986 года в Норвегии вручается национальная Премия Ибсена за вклад в драматургию, а с 2008 года - Международная премия Ибсена. *** Вполне возможно, что кое-кто из читателей данной подборки материалов, будут удивлён необычной критичностью Гильберта Честертона в адрес Бернарда Шоу - своего близкого друга. Однако, недаром, некоторые исследователи жизни и творчества Честертона утверждали, что в основе его критической аргументации лежали эксцентрика, упор на необычное и фантастическое, и что "парадоксы" Честертона являли собой поверку здравым смыслом расхожих мнений. В этом отношении, критическая аргументация Честертона во многом схожа с аналогичной аргументацией самого Бернарда Шоу. Честертон любил дебаты, поэтому нередко участвовал в дружеских публичных спорах не только с Бернардом Шоу, но и с Гербертом Уэллсом, Бертраном Расселом и Кларенсом Дарроу. Большим другом Честертона был Хилер Беллок, с которым он тоже немало спорил. Шоу и Честертон часто подшучивали не только над своим ближайшим окружением, но и друг над другом К примеру, однажды Честертон шутливо сказал худощавому вегетарианцу Шоу: - Если кто-нибудь посмотрит на тебя, то подумает, что в Англии был голод. Тот не заставил ждать себя с ответом: - А если посмотрят на тебя, то подумают, что ты его устроил. Соль шутливого ответа Бернарда Шоу заключалась в том, что Честертон был человеком впечатляющих размеров: его рост составлял 1 метр 93 сантиметра, а масса - около 130 килограммов. Гилберт Честертон является автором около 80 книг, романов "Человек, который был Четвергом", "Шар и Крест", "Перелётный кабак" и других, нескольких сотен стихотворений, 200 рассказов, 4000 эссе, ряд пьес... Широкую известность ему принёсли детективные новеллы с главными персонажами священником Брауном и Хорном Фишером, а также религиозно-философские трактаты, посвящённые истории и апологии христианства. 3. БЕРНАРД ШОУ И ЛЕВ ТОЛСТОЙ Драматургия Л. Н. Толстого стала хорошо известной в Западной Европе благодаря и активной деятельности Э. Моода - известного пропагандиста творчества русского писателя в Англии. Пьесы Толстого ставились в ведущих театрах Запада ещё при жизни автора "Войны и мира". Бернард Шоу познакомился с произведениями Л.Н. Толстого благодаря Э. Мооду, который пересылал Л.Толстому письма и пьесы Шоу, а также с помощью В.Г.Черткова, проживавшему в Лондоне и имевшему давнюю и тесную связь с Толстым. Владимир Григорьевич был не только редактором и издателем произведений знаменитого писателя, но и его близким другом, а также лидером "толстовства" как общественного движения. Бернард Шоу проявлял интерес и к этому движению, возникшему в России в 1880-е годы и основы которого Толстой изложил в "Исповеди", "В чём моя вера?", "Крейцеровой сонате" и других произведениях. Главными принципами этого учения было: - всеобщая любовь; - нравственное самосовершенствование личности; - непротивление злу насилием; - опрощение - близость к народу (слово, придуманное самим Толстым). В конце 19-го века в России возникать колонии толстовцев в Харьковской, Тверской и Симбирской губерниях, а также в Закавказье. Последователи этого учения нашлись в Англии, Японии, Южной Африке и Индии. Сторонником толстовства был и Махатма Ганди, имевший личную переписку с Л.Н. Толстым. В. Г. Чертков и П. И. Бирюков основали издательство "Посредник", которое издавало массовыми тиражами книги для народа: произведения Л. Н. Толстого, Г. И. Успенского, А. П. Чехова и других писателей, пособия по гигиене, агрономии, ветеринарии... В 1901-1905 гг. в Лондоне толстовцы издавали газету "Свободное слово". Сам Бернард Шоу был членом Фабианского общества, основанного в Лондоне в 1884 г. и проповедывавшего философско-экономическое течение реформистско-социалистического толка, получившего своё название от имени Фабия Максима Кунктатора (Медлительного) - римского военачальника. Члены это общества полагали, что преобразование капитализма в социалистическое общество должно происходить постепенно, медленно, в результате институциональных преобразований. Фабианцами были такие известные писатели, как Герберт Уэллс, Бертран Рассел, Джон Мейнард Кейнс, Уильям Беверидж, Ричард Генри Тоуни и Эдит Несбит. И хотя "толстовство" и "фабианство" не были "сиамскими близнецами" и отличались очень многим, однако было у них и общее - схожесть многих нравственных принципов и стремление быть ближе к простому народу. В 1898 году, когда Э.Моод осуществил перевод трактата Л.Н. Толстого "Что такое искусство", Бернард Шоу написал рецензию, в которой полностью поддержал русского писателя в его утверждении, что искусство - это не источник наслаждения, его задача будоражить, активизировать интеллект и бороться с насилием в любых его формах. По мнению многих исследователей творчества Бернарда Шоу, этико-философская и сатирическая направленность творчества Льва Толстого оказала существенное влияние на драматургию Шоу. "Я не приверженец "искусства для искусства", - писал он позднее Л.Н. Толстому, - и не шевельну пальцем, чтобы написать художественное произведение, в котором нет ничего, кроме художественных достоинств". Этому принципу он оставался верен до конца жизни, как в критике, так и в художественном творчестве. В критических работах Шоу большое место уделил вопросам драмы. Он выступил против штампов и рутины, царивших в английском театре, и призывал обратиться к живой действительности. Нападая на модную драматургию того времени, выступая против наводнения театра мелодрамами с их необычными происшествиями, ходульными героями и псевдонародной речью, он расчищал путь для нового театра. Шоу-реалист не был сторонником внешнего правдоподобия. Действительные жизненные конфликты разрабатывались им в остро парадоксальной форме. Парадокс проявляется как в развитии сюжета, так и в характеристиках и речи персонажей. Острота и публицистичность пьесы усиливались авторскими ремарками. Афористичность речи, тщательная обработка диалога и монолога, необычность разработки сюжета, волнующая лиричность, парадоксальность, сатирическая направленность пьес - вот что создало им всемирную славу. Размышляя о жанре трагикомедии, взаимодействии комического и трагического, Б. Шоу сопоставляет драматургию Г. Ибсена и Л.Н. Толстого. Он заостряет внимание на "комедийном методе" Толстого: "Нет такого драматурга, чье прикосновение было бы губительней, чем прикосновение Толстого, когда он хочет что-нибудь разрушить. Примеры этого есть в любом его романе". И хотя подобное утверждение Бернарда Шоу можно воспринять, как оскорбительное для автора "Войны и мира", однако многие литературоведы утверждают, что таким образом Шоу хотел отметить аналитическую и психологическую глубину Л.Н. Толстого как драматурга и писателя, который при помощи художественных деталей способен раскрыть сущность человеческого характера. Впрочем, при большом желании можно "раскрыть" и "разрушить" считать словами-синонимами, и невольно вспоминается утверждение Гилберта Честертона из его книги "Джордж Бернард Шоу": "Я часто слышу от людей, что Шоу их морочит, и не пойму, о чем они толкуют. По-моему, он оскорбляет их намеренно. Его манера говорить, тем паче о морали, всегда пряма и основательна - у ломовых извозчиков она сложней и тоньше". Однако... Если единым взором окинуть все отзывы Бернарда Шоу о пьесах Толстого, то можно прийти к выводу, что английский драматург не иронизировал над Л.Н.Толстым, а подчеркивал мировоззренческое своеобразие этих пьес, их идейную направленность, художественное исполнение и особенности образной системы. В драматургии русского писателя Шоу увидел желание и способность автора раскрыть уродливость и лицемерность современных нравов, духовный кризис русского дворянства. Однако он почувствовал и ту "великую разрушительную социальную силу", таящуюся в творчестве Л.Толстого, в его трагикомедиях, обнажающую "ничтожество и абсурдность праздной и высокомерной жизни, ради которой мы жертвуем собственной честью и счастьем наших близких". Объединяло Бернарда Шоу со Л.Н.Толстым и критическое отношение последнего к творчеству Уильяма Шекспира. В 1903-ем году, за 6 лет до выхода книги "Джордж Бернард Шоу" Гилберта Честертона, Л.Н. Толстой написал, а в 1906-ом опубликовал очерк "О Шекспире и драме", в котором отозвался о творчестве Уильяма Шекспира гораздо критичнее и жёстче, чем Шоу. В начале очерка, значительного по объёму, были и такие строки: "...Помню то удивленье, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение. Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения: "Короля Лира", "Ромео и Юлию", "Гамлета", "Макбета", я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира. Недоумение мое усиливалось тем, что я всегда живо чувствовал красоты поэзии во всех ее формах; почему же признанные всем миром за гениальные художественные произведения сочинения Шекспира не только не нравились мне, но были мне отвратительны? Долго я не верил себе и в продолжение пятидесяти лет по нескольку раз принимался, проверяя себя, читать Шекспира во всех возможных видах: и по-русски, и по-английски, и по-немецки в переводе Шлегеля, как мне советовали; читал по нескольку раз и драмы, и комедии, и хроники и безошибочно испытывал все то же: отвращение, скуку и недоумение. Сейчас, перед писанием этой статьи, 75-летним стариком, желая еще раз проверить себя, я вновь прочел всего Шекспира от "Лира", "Гамлета", "Отелло" до хроник Генрихов, "Троила и Крессиды", "Бури" и "Цимбелина" и с еще большей силой испытал то же чувство, но уже не недоумения, а твердого, несомненного убеждения в том, что та непререкаемая слава великого, гениального писателя, которой пользуется Шекспир и которая заставляет писателей нашего времени подражать ему, а читателей и зрителей, извращая свое эстетическое и этическое понимание, отыскивать в нем несуществующее достоинство, есть великое зло, как и всякая неправда...". В этой статье Л.Н. Толстой утверждает, что Шекспир не может быть признан не только великим, гениальным, но даже самым посредственным сочинителем. Своё неожиданное утверждение, писатель подкрепляет анализом драмы "Король Лир" - одного из лучших произведений Шекспира. По мнению Толстого, монологи короля Лира представляются Толстому скучными, однообразными, напыщенными, причудливыми, а поступки многих действующих лиц не мотивированы, речи их ненатуральны и бесхарактерны, они не вытекают ни из положения действующих лиц, ни из существующих между ними взаимоотношений, а вложены в их уста, очевидно, только потому, что автор считает их остроумными и забавными. В итоге писатель приходит к выводу, что в произведениях Шекспира нет и в помине того гениального мастерства в обрисовке характеров, в речевой характеристике, в построении драмы, которое ему приписывают его хвалители. В художественном отношении драмы Шекспира стоят несравненно ниже анонимных драм, повестей и поэм, которые служили английскому драматургу исходным материалом, источниками. У Шекспира отсутствует художественная техника, нет естественности положений, нет языка действующих лиц и, главное, нет чувства меры, без которого произведение не может быть художественным. Совершенно отсутствует у Шекспира искренность, во всем видна умышленная искусственность. По мнению Толстого, произведения Шекспира не отвечают требованиям всякого искусства и, кроме того, направление их самое низменное, безнравственное. Этические воззрения Шекспира состоят в том, что цель оправдывает средства... Мировая популярность творчества Шекспира объясняется Толстым очень просто: массовым гипнозом! Мол, слава Шекспира есть одно из тех эпидемических внушений, которым всегда подвергались и подвергаются люди, как например средневековые крестовые походы, вера в ведьм, поиски философского камня или страсть к тюльпанам. Начало этому всеобщему внушению положено в Германии усилиями Гете и его последователей, и оттуда оно распространилось по всему миру. И приносит этот гипноз страшный вред, приводит к падению драмы, к замене этого важного орудия прогресса пустой, безнравственной забавой и к прямому развращению людей посредством выставления перед ними ложных образцов подражания. Единственным началом, по мнению Толстого, прочно соединяющим людей между собой, является уяснение религиозного сознания, совершаемое всеми сторонами духовной деятельности человека. Одна из сторон этой деятельности есть искусство. Одна из частей искусства, едва ли не самая влиятельная, есть драма. А упадок драмы наступает тогда, когда она перестает быть религиозной. И чем скорее люди освободятся от ложного восхваления Шекспира, писателя, который завершил отход от когда-то чистого религиозного искусства сцены, тем это будет лучше. Ибо тогда откроется путь для создания нового, религиозного искусства... Следует отметить, что критическое отношение к творчеству Уильяма Шекспира (без оспаривания его авторства) имело место и до критических публикаций Толстого и Бернарда Шоу. К примеру, Густав Рюмелин - немецкий шекспировед, опубликовал в 1864-1865 гг. на страницах газеты "Morgenblatt fur gebildete Leser" серию статей под общим названием "Опыты изучения Шекспира, принадлежащие перу реалиста", поразивших читателей. Рюмелин говорит о "безмерной переоценке" творчества Шекспира, которое ориентируется главным образом на аристократическую молодежь и воспевает вечную юность и энергию деятельности. "Большинство критиков, - по мнению Рюмелина, - говорит с особенным восхищением о шекспировских исторических драмах, и многие склонны видеть в них кульминационную точку его таланта и приписывают ему всемирно-исторический взгляд, глубочайшую политическую мудрость, совершенно выдающуюся способность характеристики целых исторических периодов и народов. Мы не можем согласиться с подобными утверждениями". И далее развивает мысль о том, что у Шекспира нет ни одного характера, который устремлялся бы к истине, как таковой, исходил бы из стремления к общему благу, старался бы облагодетельствовать весь мир, все человечество. Драматург не противопоставляет жизни какие-то общие принципы, религиозные или философские идеи, его персонажи всегда вращаются в ситуациях, подсказанных им внешне данной практической жизнью и т. д. Критически высказывался в адрес творчества Шекспира и Эрнест Ховард Кросби (1856-1907) - американский писатель и популяризатор творчества Л.Н. Толстого, автор таких работ, как "Толстой и его Послание" (1903) и "Толстой как учитель" (1904). В своей работе ""Шекспир и рабочий класс" Кросби пишет об "аристократизме" Шекспира, заключающемся якобы в пренебрежении к простому люду. Такое утверждение Кросби полностью соответствовало мнению Толстого о великом драматурге, и он вначале хотел свою статью "О Шекспире и о драме" написать как предисловие к брошюре Кросби "Шекспир и рабочий класс". В конечном итоге, в сентябре 1903-го - январе 1904-го года была написана статья "О Шекспире и о драме", которая впервые была напечатана в газете "Русское слово"" в 1906 году, в 1907-ом вышла отдельным изданием. В том же году статья появилась на английском языке вместе со статьей Кросби. Желающие разделить или, наоборот, отвергнуть твёрдое убеждение Л.Н. Толстого в своей правоте относительно творчества Шекспира, могут воспользоваться следующей ссылкой, чтобы ознакомиться с содержанием очерка "О Шекспире и драме": http://rvb.ru/tolstoy/01text/vol_15/01text/0332.htm *** Шоу был посвящен в содержание толстовского очерка еще до его прочтения. В.Г.Чертков именно к нему, как к известному английскому критику, письменно обратился за справками раньше, чем перевел статью о Шекспире. Шоу ответил Черткову большим письмом. Около трех месяцев спустя Шоу получил и сам перевод статьи ""О Шекспире и о драме. После ознакомления с содержанием статьи, Бернард Шоу якобы предсказывал следующее: "После критики Толстого, Шекспир, как мыслитель, должен пасть, ибо при проверке его таким гигантски смелым критиком и реалистом, как Толстой, он не выдержит и мгновения подобного испытания". Однако время показало, что английский драматург не только ошибся в своём предсказании, но вскоре и сам вступил в полемический спор с автором "Войны и мира". В декабре 1906 года Шоу, через Э.Моода, передал Толстому свою новую пьесу "Человек и сверхчеловек", рассчитывая укрепить взаимопонимание и получить поддержку. В предисловии к пьесе Шоу упоминает имя Л.Н. Толстого дважды: в первый раз, когда пишет о художниках и философах, миросозерцание которых в той или иной степени близко ему: "Гете, Шелли, Шопенгауэр, Вагнер, Ибсен, Моррис, Толстой и Ницше - вот авторы, чье странное ощущение мира мне кажется более или менее подобным моему собственному", а во второй раз, когда выстраивает периодизацию художественной и критической мысли XIX века. Английский драматург ставит Толстого в один ряд с Г. Ибсеном - выдающимся представителем "новой драмы". 17 августа 1908-го года Л. Н. Толстой отправляет свой отзыв на пьесу Шоу. Он поблагодарил английского драматурга за высланное произведение и особенно оценил речи Дон Жуана в interlude, однако заметив, что "предмет много бы выиграл от более серьезного отношения к нему, а не в виде случайной вставки в комедию. Толстой также согласился и со словами Дон Жуана, что герой тот, "кто, созерцая, хочет постигнуть выраженную в мире волю... и, действуя, стремится осуществить ее тем путем, который подсказало размышление", пояснив, что то же самое можно выразить на русском языке следующими словами: "познать в себе волю бога и исполнять ее". Л.Н. Толстой пишет: "... мне особенно понравилось Ваше отношение к цивилизации и прогрессу, та совершенно справедливой мысль, что, сколько бы то и другое ни продолжалось, оно не может улучшить состояния человечества, если люди не переменятся...". Однако далее, русский писатель высказывает и свое несогласие: "Различие в наших мнениях только в том, что, по-вашему, улучшение человечества совершится тогда, когда простые люди сделаются сверхчеловеками или народятся новые сверхчеловеки, по моему же мнению, это самое сделается тогда, когда люди откинут от истинных религий, в том числе и от христианства, все те наросты, которые уродуют их, и, соединившись все в том одном понимании жизни, лежащем в основе всех религий, установят свое разумное отношение к бесконечному началу мира и будут следовать тому руководству жизни, которое вытекает из него. Толстой пишет: "Практическое преимущество моего способа освобождения людей от зла перед Вашим в том, что легко себе представить, что очень большие массы народа, даже мало или совсем необразованные, могут принять истинную религию и следовать ей, тогда как для образования сверхчеловека из тех людей, которые теперь существуют, также и для нарождения новых, нужны такие исключительные условия, которые так же мало могут быть достигнуты, как и исправление человечества посредством прогресса и цивилизации". И далее автор "Войны и мира" напоминает Бернарду Шоу о том, что жизнь большое и серьезное дело, и в этот короткий промежуток данного людям времени надо стараться найти свое назначение и насколько возможно лучше исполнить его. И далее Толстой уточняет: "Это относится ко всем людям и особенно к Вам, с Вашим большим дарованием, самобытным мышлением и проникновением в сущность всякого вопроса. И потому, смело надеясь не оскорбить Вас, скажу Вам о показавшихся мне недостатках Вашей книги". К первому недостатку Бернарда Шоу он относит его недостаточную серьёзность: "Нельзя шуточно говорить о таком предмете, как назначение человеческой жизни и о причинах его извращения и того зла, которое наполняет жизнь нашего человечества. Я предпочел бы, чтобы речи Дон Жуана не были речами привидения, а речами Шоу, точно так же и то, чтобы The Revolutionist's Handbook был приписан не несуществующему Таnner'у, а живому, ответственному за свои слова Bernard Shaw". Второе недостаток Тостой увидел в том, что Шоу, касаясь вопросов, имеющую огромную важность для людей, делает их (вопросы) "только предметом сатиры часто может более вредить, чем содействовать разрешению этих важных вопросов". Толстой пишет: "В Вашей книге я вижу желание удивить, поразить читателя своей большой эрудицией, талантом и умом. А между тем все это не только не нужно для разрешения тех вопросов, которых Вы касаетесь, но очень часто отвлекает внимание читателя от сущности предмета, привлекая его блеском изложения. Во всяком случае, думаю, что эта книга Ваша выражает Ваши взгляды не в полном и ясном их развитии, а только в зачаточном положении. Думаю, что взгляды эти, все более и более развиваясь, придут к единой истине, которую мы все ищем и к которой мы все постепенно приближаемся. Надеюсь, что Вы простите меня, если найдете в том, что я Вам сказал, что-нибудь Вам неприятное. Сказал я то, что сказал, только потому, что признаю в Вас очень большие дарования и испытываю к Вам лично самые дружелюбные чувства...". 14 февраля 1910 года Бернард Шоу (1865-1950) послал Льву Толстому письмо, и вместе с ним свою новую пьесу "Bernard Shaw". Причём, не удержался и, несмотря на всю почтительность, не удержался от иронии в адрес Толстого и религии: "...Общепринятая теория о том, что бог существует как совершенство, уже включает в себя веру в то, что бог умышленно создал нечто низшее по сравнению с собою, тогда как он легко мог бы сотворить существо равное себе. Это ужасная вера. Она могла возникнуть только среди народов, которые могут мыслить великое только в окружении низших существ, и великое это наслаждается сознанием своего над ними превосходства - нечто в роде русского барина... Вместе с тем, при теории об уже достигнутом богом совершенстве, для объяснения существования зла, мы должны признать бога не только богом, но и чертом. Таким образом, бог любви, если он всемогущ и всеведущ, должен быть богом и рака и эпилепсии. Великий английский поэт Вильям Блэк (в оригинале William Blac - имеется в виду, очевидно Уильям Блейк, William Blake - ред.) заканчивает свою поэму "Тигр" таким вопросом: "Неужели тот, кто сотворил ягненка, - сотворил и тебя?" Тот, кто признает существование чего-либо злого, неминуемо должен либо признать, что бог умышленно способен творить зло, либо должен верить, что бог, стремясь сотворить совершенное существо, сделал много ошибок". Лев Толстой на конверте письма от Бернарда Шоу собственноручно пометил: "От Шоу умное глупое". В апреле-мае 1910, за полгода до ухода из семьи и Ясной Поляны, он написал Шоу такой ответ: "1910 г. Апреля 15-26. Я. П. Получил вашу пьесу и остроумное письмо. Пьесу прочел с удовольствием, сюжет ее мне вполне сочувственен. Ваши замечания о том, что проповедь добра обыкновенно мало действует на людей и молодые люди считают достоинством всё то, что противоречит этой проповеди, совершенно справедливы. Но причина этого явления совсем не та, чтобы такая проповедь была не нужна, но только та, что проповедующие не исполняют того, что проповедуют, т. е. - лицемерие. Тоже не согласен с тем, что вы называете вашей теологией. Вы полемизируете в ней с тем, во что уже никто из мыслящих людей нашего времени не верит и не может верить. Между тем вы сами как будто признаете бога, имеющего определенные и понятные вам цели. "То my mind unless we conceive God as engaged in a continual struggle to surpass himself, - as striving at every birth to make a better man than before, we are conceiving nothing better, than an omnipotent snob". [По-моему, в нашем представлении бог либо должен вести непрерывную борьбу за совершенствование своих творений, за то, чтобы каждое новое рождение давало лучшего, чем раньше, человека, либо же он просто всемогущий сноб.] Об остальном же вашем рассуждении о боге и о зле повторяю слова, которые я высказал, как вы пишете, о вашем "Man and Superman", а именно, что вопросы о боге, о зле и добре слишком важны для того, чтобы говорить о них шутя. И потому откровенно скажу вам, что заключительные слова вашего письма произвели на меня очень тяжелое впечатление: "suppose the world were only one of God"s jokes, would you work any the less to make it a good joke instead of a bad one" - "предположите, что мир есть только одна из божьих шуток. Разве вы в силу этого меньше старались бы превратить его из дурной шутки в хорошую?" Ваш Лев Толстой. 9 May 1910". Английский текст письма Толстого к Шоу впервые был опубликован в книге Э. Моода "Жизнь Толстого", вышедшей в Лондоне. На русском языке это письмо, вместе с письмом Шоу с большими цензурными выпусками, было опубликовано в книге "Переписка Л. Н. Толстого с Шоу. Характеристика Бернарда Шоу". *** Возвращаясь к утверждению Л.Н. Толстого о том, что " жизнь большое и серьезное дело, и в этот короткий промежуток данного людям времени надо стараться найти свое назначение и насколько возможно лучше исполнить его" и что "Нельзя шуточно говорить о таком предмете, как назначение человеческой жизни и о причинах его извращения и того зла, которое наполняет жизнь нашего человечества", - хочется напомнить о том, что лично он сам далеко не сразу пришёл к такими умозаключениям. В своей работе "Исповедь" Толстой откровенно признался в том, что лишь с конца 1870-х годов он стал мучиться неразрешимыми вопросами: "Ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии - 300 голов лошадей, а потом?"; в сфере литературной: "Ну, хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, - ну и что ж!". Начиная думать о воспитании детей, он спрашивал себя: "зачем?"; рассуждая "о том, как народ может достигнуть благосостояния", он "вдруг говорил себе: а мне что за дело?" В общем, он "почувствовал, что то, на чём он стоял, подломилось, что того, чем он жил, уже нет". Более того, по признанию самого писателя, к нему нередко приходила мысль о самоубийстве: "Я, счастливый человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между шкапами в своей комнате, где я каждый день бывал один, раздеваясь, и перестал ходить с ружьём на охоту, чтобы не соблазниться слишком лёгким способом избавления себя от жизни. Я сам не знал, чего я хочу: я боялся жизни, стремился прочь от неё и, между тем, чего-то ещё надеялся от неё". Да, через годы Лев Толстой станет основателем "толстовства", как учения о всеобщей любви, нравственном самосовершенствовании личности, непротивление злу и опрощению - стремлению жить, как живёт простой народ. Однако самому писателю так и не удалось жить по некоторым из вышеперечисленных принципов собственного его учения - как в молодые годы, так и на склоне лет. Да, со временем он избавился от страсти играть в карты и уже не проигрывал Ясную Поляну , а также примирился (через 17 лет!) и уже не вызывал на дуэль И. Тургенева - своего родственника и бывшего друга. Да, он упорно занимался нравственным самосовершенствованием и был готов к всеобщей любви, непротивление злу и, особенно, к опрощению... Однако, в конечном итоге, автор "Войны и мира", продолжал воевать не только сам с собою, но и со своим ближайшим окружением. И результат такой "войны" оказался печальным. В ночь на 28 октября (10 ноября) 1910 года Л. Н. Толстой, выполняя своё решение прожить последние годы соответственно своим взглядам, тайно покинул навсегда Ясную Поляну в сопровождении лишь своего врача Д. П. Маковицкого. При этом у Толстого не было даже определённого плана действий. Своё последнее путешествие он начал на станции Щёкино. В тот же день, пересев на станции Горбачёво в другой поезд, доехал до города Белёва Тульской губернии, после - так же, но уже на другом поезде до станции Козельск, нанял ямщика и направился в Оптину Пустынь, а оттуда на следующий день - в Шамординский монастырь. Утром 31 октября (13 ноября) Л. Н. Толстой и сопровождающие отправились из Шамордино в Козельск, где сели в уже подошедший к вокзалу поезд 12 сообщением "Смоленск - Раненбург", следующий в восточном направлении. Билетов при посадке купить не успели; доехав до Белёва, приобрели билеты до станции Волово, где намеревались пересесть на какой-нибудь поезд, следующий в южном направлении. Сопровождавшие Толстого позже также свидетельствовали, что определённой цели у путешествия не было. После совещания решили ехать к его племяннице Елене Сергеевне Денисенко, в Новочеркасск, где хотели попытаться получить заграничные паспорта и затем ехать в Болгарию; если же это не удастся - ехать на Кавказ. Однако по дороге Л. Н. Толстой почувствовал себя плохо, простуда обернулась крупозным воспалением лёгких, и сопровождающие вынуждены были в тот же день прервать поездку и вынести больного Льва Николаевича из поезда на первой большой станции рядом с населённым пунктом. Этой станцией была Астапово. Льва Николаевича пытались спасти шестеро врачей, но на их предложения помочь он лишь ответил: "Бог всё устроит". Когда же его спросили, чего ему самому хочется, он сказал: "Мне хочется, чтобы мне никто не надоедал". Последними осмысленными его словами, которые он произнёс за несколько часов до своей смерти старшему сыну, которые тому от волнения не удалось разобрать, но их услышал врач Маковицкий, были: "Серёжа... истину... я люблю много, я люблю всех...". 7 ноября 1910 года, на 83-м году жизни, Лев Николаевич Толстой умер в доме начальника станции Ивана Озолина. *** О жизненных принципах и собственной "войне" и "мире" Бернарда Шоу речь пойдёт в последующих подборках материалов. 4. БЕРНАРД ШОУ О СВОЁМ ДЕТСТВЕ В 1942 году в Англии вышла книга "Бернард Шоу", автором которой был Хескет Пирсон (1887-1964), близко знавший и друживший со знаменитым драматургом. Эту книгу можно считать уникальной по следующим причинам: - Пирксон записывал все свои беседы с Шоу за период с 1932-го по 1942 год; - книга вышла не только при жизни Бернарда Шоу, но и писалась при участии Шоу: тот не только рассказывал автору различные истории из своей жизни, но и проверял иные записанные биографом события и факты из своей жизни и творчества - подтверждая или отвергая их; - автором книги оказался человек, отлично знавший театральную жизнь и драматургию Бернарда Шоу, так как был актёром с 1911-го по 1931-ый год (исключая период первой мировой войны), а также театральным режиссёром; - Хескет Пирсон считался ведущим британским биографом первой половины 20 века, ушедшим из театра, чтобы посвятить себя писанию биографий таких выдающихся деятелей английской культуры как Бернард Шоу, Вальтер Скотт, Чарльз Диккенс, Артур Конан Дойл и других знаменитостей. *** Многие исследователи жизни и творчества Джорджа Бернарда Шоу утверждают, что его род происходил от капитана Уильяма Шоу, - наполовину англичанина, наполовину шотландца, который высадился в Ирландии вместе с Вильгельмом Оранским. Один из просвещённых потомков капитана Уильяма Шоу, даже осмеливался утверждать, что его род происходил от Макдуфа - того самого, который в пьесе Шекспира убивает Макбета. По этому поводу Бернард Шоу как-то сказал Хескету Пирсону: "Говорят, я веду свое происхождение от Макдуфа. Я совсем не феодал в душе, мне просто приятно, что мой предок стал персоналеем шекспировской драмы". Затем утверждал о себе и такое: "Я типичный ирландец; моя семья происходит из Хэмпшира в Англии, а мой самый древний предок, поселившийся в Ирландии в 1689 году, был по рождению шотландцем". И хотя многие биографы утверждают, что среди предков знаменитого драматурга имелись банкиры, адвокаты, священники, шерифы и прочие уважаемые люди, однако отцом Бернарда был Джордж Карр Шоу - незлобивый и бесхарактерный человек, выросший в небогатой семье, в которой, кроме него, у вдовой матери было еще 13 детей. Это был человек, не лишённый доброты, обаяния и чувства юмора. Он даже обладал вполне привлекательной внешностью, несмотря на косоглазие. Но у него напрочь отсутствовали коммерческие способности, поэтому ещё до рождения сына, Карр Шоу, вложив все свои деньги в торговлю мукой, потерпел банкротство. Позднее Бернард Шоу напишет, что его отец был одиноким завсегдатаем пивных - никогда не напивался "мертвецки"; однако у окружающих не было сомнений в том, что явно злоупотребляет алкогольными напитками. " Все двери закрылись перед отцом... - вспоминал Бернард Шоу. - Следовательно, и перед моей матерью, которую не могли приглашать одну, без него". Люсинда Элизабет (Бесси) Герли - мать Бернарда Шоу, была почти вдвое моложе своего мужа. Джордж Карр Шоу влюбился в Элизабет и попросил ее руки, когда ему уже было за сорок. После смерти своей матери, осиротевшая Бесси была вынуждена жить у родной тетки, которая сурово относилась к племяннице, однако обещала отписать ей всё своё состояние, при условии если та выйдет замуж за состоятельного человека. И когда Карр Шоу сделал Бесси предложение, та согласилась, желая поскорее избавиться от опеки тётки. Последняя была вынуждена благословить семейный союз своей племянницы с Карром Шоу, однако имя Бесси было убрано из завещания. Ещё не закончился медовый месяц, как Бесси обнаружила в шкафу множество пустых бутылок и бежала из дому мужа в порт, желая устроиться стюардессой на какое-нибудь судно и уплыть подальше от мужа-пьяницы. Однако, побыв лишь несколько часов среди пьяных и агрессивных портовых работников, молодая супруга предпочла вернуться домой, к своему пьющему, но незлобивому Карру Шоу. Со временем, она, примирившись со своей судьбой, научилась скрывать чувства и эмоции. В семье Шоу воспитывалось трое детей - две старшие дочери и Бернард, родившийся 26 июля 1856 года в Дублине на Верхней Синг-стрит, в доме 3 (теперь дом 33). Из воспоминаний Бернарда Шоу, описанных в книге Хескета Пирсона, можно узнать о том, что дети в семье Шоу были по большей части предоставлены самим себе и жили на первом этаже вместе со слугами, которые вечно жаловались на низкую плату и тяжелую работу. Кормили детей довольно плохо. Мать якобы не была приспособлена к домашней работе, к мужу и детям относилась с безразличием. По утверждению самого Бернарда Шоу, у истоков его мирского воспитания стоит, не родители, а гувернантка: "...Смешно сказать, она всерьез пыталась научить меня чтению. Я же как-то не припомню, чтобы книжная страница была для меня миром за семью печатями. По-моему, я родился грамотным. Она старалась привить мне и моим двум сестрам любовь к поэзии, декламируя: "Стой! Империи прах у тебя под ногами!". А преуспела бедняга в другом: растревожила наш едкий сарказм. Она наказывала меня щелчками, которые и мухи не спугнули бы, и требовала, чтобы в этих случаях я рыдал от омерзения к себе. Она завела на нас кондуиты, приучила бежать после уроков на кухню, ликующе восклицая: "Сегодня без замечаний!" - или сгорать от стыда, когда случалось обратное. Она научила меня складывать, вычитать, умножать, но делению научить не смогла, долбила свое: "Два на четыре, три на шесть", а что означает в этом случае "на" - не разъяснила". В такой "благодатной атмосфере" и формировалась анархическая индивидуальность Джорджа Бернарда Шоу, который, по его же выражению "стал вольнодумцем, еще не научившись думать". Однако знаменитый драматург доверительно сообщил своему первому биографу и такую информацию: "Забитым ребенком я не был, родители мои и мухи не обидят, но поскольку я рос сам по себе, то и сделался страшно самонадеянным, или, точнее, самодеятельным - отлично умел и развлечь и занять себя. Пожалуй, это в чем-то сдержало мое развитие: в области чувств я по сию пору дикое животное". Вполне возможно, что такая доверительность Бернарда Шоу сильно "режет слух" некоторым читателям и почитателям его творчести, но ведь недаром Гилберт Честертон в своей книге "Джордж Бернард Шоу, изданной на 33 года раньше книги "Бернард Шоу" Хескета Пирсона, писал следующее об одном из качеств личности своего друга: "Его манера говорить, тем паче о морали, всегда пряма и основательна - у ломовых извозчиков она сложней и тоньше". И в правоте Честертона можно убедиться, читая следующие откровения Бернарда Шоу о своём детстве: "...Питался я на кухне. Говяжья тушенка, с которой меня воротило, кое-как приготовленная картошка, хорошая или гнилая - разбираться не приходилось, и сколько угодно чая из потемневшего фаянсового чайника. Чай настаивался в камине, так что потом вязало во рту, такой был крепкий. Сахар я крал. Голодать не случалось: отца недокармливали в детстве и он смертельно боялся, как бы дитя не голодало: пусть его ест хлеба с маслом, сколько влезет. Детские мои выходки служанка останавливала хорошей затрещиной, но однажды я набрался смелости и возроптал; она смалодушествовала, отступила, и с тех пор я вообще отбился от рук. Служанок я ненавидел, а мать любил: раз-другой, в виде счастливого исключения, она собственноручно намазала мне хлеб маслом, и намазала щедрой рукой - не просто вытерла ножик о хлеб. То, что она почти не замечала меня, обернулось к лучшему: я мог идеализировать ее сколько угодно и при этом не бояться горького разочарования. Какое счастье - пойти с ней на прогулку, в гости, поехать куда-нибудь!.. Покуда я не вырос настолько, что меня стали одного пускать на улицу, на прогулку меня выводил кто-нибудь из домашних. Давался наказ: проветрить меня на набережной канала и в парках - там целительный воздух и есть на что посмотреть. А кухарка тащила меня в трущобы, где жили ее друзья-приятели. Если же попадался щедрый дружок и навязывался с угощением, она и меня волочила в кабак, накачивая лимонадом". После гувернантки какое-то время обучением Бернарда занимался дядя-священник, благодаря которому племянник, по его же утверждению: "знал латинскую грамматику лучше любого мальчика в первом классе, куда меня сунули". А "сунули" родители 10-летнего Бернарда в дублинскую методисткую школу, в которой их сын вскоре зарекомендовал себя совершенно никудышним учеником. И этому не следует удивляться, ибо такую "правду" признаёт сам Шоу : "Учась в "методистской", я никогда не делал дома уроков. Был я в те лета неисправимым лодырем и балбесом и, не моргнув глазом, сочинял себе любые оправдания". И далее герой книги поясняет причины своей "неисправимости": "Я не могу запомнить того, что меня не интересует. У меня капризная память, причем выбор ее не отличается строгостью. Я совершенно лишен стремления меряться с кем-нибудь силами, равнодушен к поощрению и похвале и, понятно, не люблю конкурсных экзаменов. Если победа достается мне, разочарование моих соперников меня не радует, а огорчает. Поражение же ранит мое самолюбие". Однако... Вышесказанное совсем не мешает "откровенничать" Бернарду Шоу в несколько "ином ключе": "Кроме того, у меня достаточно веры в свои силы и ни к чему мне искать им удостоверения в какой-то там "степени", в золотой медали, да в чем угодно. Если бы учитель смертным страхом мучил учеников и те, страшась жестокого наказания, с отчаянным усердием зубрили бы свои уроки, - в такой школе я бы еще чему-то научился. Но мои педагоги смотрели на меня сквозь пальцы, к своему профессиональному долгу подходили кое-как, да им и времени на всех нас не хватало. Так я ничему и не выучился, а ведь мог бы - просто заинтересовать никто не сумел. И слава богу: из-под палки хорошие дела не делаются. Вколачивать в человека нежелательную ему премудрость так же вредно, как кормить его опилками". Не увлекла Бернарда и математика, так и оставшаяся для него голой абстракцией: "Логарифм - неведомое мне понятие, я не поручусь верно извлечь корень квадратный из четырех... Если мне нужно сделать арифметические выкладки, я записываю каждое действие на бумаге - занятие медленное и тоскливое, а, главное, нисколько не дающее мне уверенности в конечном результате. Итог я проверяю дополнительными расчетами - снова горожу целый лес цифр. Предложите мне сложный арифметический пример - скажем, возведение в куб четырехзначного числа. Мне нужны грифельная доска, полчаса времени и - ответ выйдет неверный... Я был редким тупицей в счете, и только на четырнадцатом году одолел задачу: сколько можно купить селедок на одиннадцать пенсов, если полторы селедки идут за полтора пенса?". По утверждению Шоу, школа для него была хуже тюрьмы: "В тюрьме вас все-таки не принуждают читать книги, написанные сторожем или комендантом (хотя если бы они писали приличные книжонки, то не были бы сторожами и комендантами). В тюрьме вас не бьют и не пытают за то, что в вашей голове не застревает содержание этих сочинений. Вас никто не заставляет сидеть и слушать унылые прописи надзирателя о предмете, до которого ему нет ни дела, ни разумения, и, стало быть, вам он тоже ничего не втолкует. В тюрьме могут истязать физически, но ума вашего никто не тронет; вас даже оградят от буйства и дикости товарищей по несчастью. У школы нет ни одного из этих преимуществ. <...> Я бы со спокойной душой подорвал все школы динамитом, но к данной школе это не подходило: она гарантировала мне покой в рабочие часы. <...> Кому нужны школы? Родителям. Они не хотят обременять себя обществом своих чад и в то же время желают держать их подальше от всяких неприятностей. Школы нужны учителям это их кусок хлеба. Школы важны, наконец, как общественные институты, ибо качают деньги из народа...". В книге "Бернард Шоу" Хескета Пирсона пишется и о том, что после методистской школы Бернард Шоу сменил еще две-три школы, не поколебавшие его убеждения в том, что "если учить с усердием - как раз неуч и выйдет": "Ведь "все, что только есть противоестественного, утомительного и тягостного, признается добрым делом и с усердием испытывается на детях"!". Его, например, с отменной последовательностью учили "лгать, пресмыкаться перед сильными, научили грязным историям, привили гнусную привычку обращать в сальную шутку все, что касается любви и материнства, убили все святое, сделали увертливым зубоскалом, трусом, искушенным в подлом искусстве помыкать другими трусами". О годах своего ученичества он выскажется кратко и выразительно: "Не детство, а каторга!". *** Осмелюсь предположить, что прочитав подобные утверждения о школе со стороны великого драматурга, многие учителя и родители, придут в величайшее негодование - причём, не в адрес Бернарда Шоу, а в адрес составителя данной подборки материалов: мол, к чему призываешь, неразумный человек?!.. Однако, позвольте, если не оправдаться, то хотя бы уведомить о том, что в книге Хескета Пирсона есть и такие строки о Бернарде Шоу: "...На склоне жизни он шагнул однажды на попятный. Союз вспомоществования гувернанткам прислал обычную просьбу о подписке. Он тотчас понял, какой глупостью была его похвальба. Да, школа ничему не научила, только задержала его развитие - хуже, чем за решеткой, право. Но, кто же успел научить мальчика всему еще до школы? Конечно же, гувернантка, мисс Каролина Хилл. А он, дурень, высмеял ее!.. Раскаяние и стыд жгли его, когда он выписывал Союзу ежегодную субсидию, довольно, впрочем, скромную, если задуматься о тяжести его проступка...". Давайте вспомним и о таких строчках А.С. Пушкина: О сколько нам открытий чудных Готовят просвещенья дух И опыт, сын ошибок трудных, И гений, парадоксов друг... А ведь Бернард Шоу был, если не гениальным, то талантливым драматургом - причём не только "другом", но и автором многих парадоксальных афоризмов и высказываний. Давайте также вспомним, что парадоксом, как правило, называют странное мнение или высказывание, расходящееся с общепринятыми мнениями, научными положениями, а также мнение, противоречащее (иногда, только на первый взгляд) здравому смыслу или фактическому положению дел и обстоятельств. Впрочем, для парадоксов присуще всё: как ожидаемое, так и неожидаемое; как возможное, так и невозможное; как вероятное, так и невероятное... А то, что "в скобках" и "на первый вгляд", может неожиданно и легко оказаться "за скобками" и "вне взгляда. Уж чего-чего, а парадоксов в книге Хескета Пирсона - более чем достаточно! Ведь Бернард Шоу не только много творил, но и немало "вытворял", в том числе и парадоксальное. Причём, не только ради "красного словца", но и ради того, чтобы встряхнуть сознание своего читателя, заставить посмотреть на жизнь и на всё окружающее не с точки зрения рядового обывателя, а с точки зрения познающего мир не чужим, а собственным умом. Бернард Шоу ещё в детстве многим не походил на своих сверстников. В 6-летнем возрасте он, обнаружив в загородном доме двоюродной бабушки "Тысячу и одну ночь", был настолько потрясен книгой, что по утрам, едва увидев свет между ставнями - мигом выскакивал из постели, распахивал окно и читал, пока не придут будить. Несколько позднее, он называл "смертельной тоской" крикет - любимую игру своих сверстников, а многие детские книги, в том числе и "Швейцарского Робинзона", - считал скучными и глупыми книжками. Но зато обожал "Робинзона Крузо" и "Путь паломника". Однако даже эти книги ему вскоре наскучили - "захотелось чего-нибудь новенького". В то время как большинство ребят его возраста усердно одолевали азбуку, он уже не вылезал из подшивок "Круглого года", где прочитал "День в седле" Чарльза Ливера, и неумение героя ужиться с действительностью наполнило его "пронзительной горечью, которую не пробуждали еще романтические книжки". Маленький Бернард Шоу корпел и над "Большими ожиданиями" Диккенса, а по "Повести о двух городах" составил первое представление о Французской революции. Среди однокашников Бернард слыл выдумщиком и его чрезмерная любознательность очень часто подталкивала к неожиданным поступкам. Однажды , услышав, что брошенная с высоты кошка всегда приземляется на лапы, он, не колеблясь, спихнул животное со второго этажа. Но были поступки и гораздо худшие. Как-то он, вместе с приятелем, завладели неосторожно оставленной детской коляской, сильно разогнали ее и в конце улицы развернули под прямым углом... Последствия были печальные - ребенок вылетел как пробка, а перепуганные сорванцы убежали. Что сделалось с ребенком, они не знали, да и узнать не старались. Можно только представить весь ужас родителей ребёнка и степень их возмущения в адрес малолетних хулиганов. Однако... В книге Хескета Пирсона можно найти и пояснения (пусть не полной мере) тех или иных "парадоксальных" и "странных" поступков Бернарда Шоу, находившегося в подростковом возрасте: "...Серьезное и разнообразное чтение развило его воображение. Он взялся творить свой мир, полный отчаянных и дерзких приключений. В центре всего стоял он сам: бился на дуэлях, направлял сражения, полонил королей, влюблялся в королев и, конечно же, покорял их. Всесильный, победоносный, первый в битве и в любви, он никого не допускал в свой мир - ни друзей, ни родных: один, без роду без племени, "сверхчеловек". До боли обидчивый, пугливый и робкий, легко ударявшийся в слезы, застенчивый, он совершенно терял голову в решительную минуту. "Я лез на рожон безотчетно и не рисуясь, - говорил он мне. - Видно, таким уродился, непочтительным и дерзким, в отличие от многих малышей, которые умели попридержать язык". Разницу между воображаемым Шоу и живым он переносил болезненно и нехватку смелости покрывал бравадой. Иногда это удавалось, но бывали и жалкие сцены. "Я тебе голову оторву", - пригрозил он как-то мальчишке, отчаявшись запугать его другими средствами. Но парень не дрогнул, и хвастун в страхе бежал. Такие мучительные унижения несчастный запомнит надолго и сорок лет спустя выскажется устами своего героя, Джона Тэннера: "Взрослые настолько толстокожи, что унижения впечатлительного от природы мальчика им кажутся забавными; но сам он так остро, так мучительно чувствует эти унижения, что не может в них признаться, - ему остается лишь страстно отрицать их". Однако... Бывали победы не слаще горьких поражений, и об этом знаменитый драматург тоже признавался своему биографу: "Еще совсем в раннем детстве окрепшее в общении с литературой романтическое воображение приводило меня к такой похвальбе перед каким-нибудь крошкой, что тот - простая душа! - и впрямь начинал верить в мою непобедимость. Уже и не вспомню, было ли мне это приятно, зато отчетливо припоминаю один случай. У моего поклонника была ручная коза, и однажды ею завладел мальчишка старше нас годами, высмеяв и отогнав законного владельца. Этот, понятно, рыдая, бежит ко мне, требует выручить козу и повергнуть захватчика. Ужас меня обуял дикий, вследствие чего и в голосе и в облике моем явилась спасительная свирепость. Ничего не подозревавший малыш смотрел на меня с верой; я пошел на врага со смелостью отчаяния (это синоним отчаянной трусости) и проревел: "Отпусти козу!" Злодей бросил добычу и мигом убрался, доставив мне незабываемое, несказанное облегчение. И - урок на будущее: не размахивай кулаками, коли они слабы...". В детстве Бернард Шоу, по его собственному признанию, частенько врал, выкручиваясь из переделок, плел фантастические истории. Пряча застенчивость и робость, вечно что-нибудь из себя разыгрывал и особенно полюбил в своих рассказах роль главного злодея: во-первых, злодеи куда интереснее героев, во-вторых, басни о его героизме не были популярны среди приятелей и, наконец, ему очень импонировало сардоническое настроение Мефистофеля из "Фауста" Гуно, не говоря уже о красном костюме и обыкновении возноситься по лестницам на самую верхотуру...". Вышеприведённое утверждение Хескета Пирсона о "прячущейся застенчивости и робости" Бернарда Шоу, , пожалуй, является своеобразным "ключём" к пониманию многих парадоксальных высказываний и утверждений Бернарда Шоу. Поэтому, к примеру, утверждение Шоу: "Я был редким тупицей в счете, и только на четырнадцатом году одолел задачу: сколько можно купить селедок на одиннадцать пенсов, если полторы селедки идут за полтора пенса?" - читателям следует воспринимать, как желание знаменитости на личном примере мотивировать веру иных родителей в то, что их сын-шалопай, не решивший задачу о количестве селёдок, которые можно купить за 11 пенсов, - не решил её не потому, что слишком слаб в математике, а потому, что в иные времена - иные и цены, как на селёдку, так и на образование, а также на многое иное. И что они, эти родители, обязательно должны верить в то, что их сын в будущем непременно станет, если не знаменитым математиком, то не менее знаменитым драматургом и писателем . Впрочем, читатели книги "Бернард Шоу", автором которой был Хескет Пирсон, даже при не очень внимательном её чтении, могут заметить множество иных "парадоксов" и "странностей", а также информации, достойной не только удивления, но и восхищения её жизненно важной парадоксальностью. И от этом пойдёт речь в следующих подборках материалов. 5. О СПЕЦИФИЧНОСТИ СЕМЕЙСТВА ШОУ По утверждению самого Шоу, у его семьи было великое множество близких и дальних родственников: "С рождения я был награжден великим множеством родственников, число которых постоянно росло. Тетушек и дядюшек были несметные полчища, а кузенов и кузин - что песчинок в море. Естественно, что даже низкая смертность - при одних только случаях смерти от старости - обеспечивала довольно регулярные похороны, которые следовало посещать. Родственники не очень ладили между собой, но чувство рода превозмогало распри". Ниже приведена краткая информация о "специфичности" лишь двух дядей Бернарда Шоу - по линии отца и матери. Об Уильяме Барни Шоу - брате отца, знаменитый племянник вспоминал следующее: "В дни моего детства он был заядлым курильщиком и вдумчивым пьяницей. Кто-то поспорил, что застанет Барни Шоу трезвым, и заявился к нему спозаранок. Все равно проиграл. Впрочем, такое не редкость и у заурядных пьяниц. А с упомянутым Шоу стряслась удивительная вещь: дядюшка как-то разом бросил пить и курить и с редким старанием занялся игрой на трубе. Много лет безупречный холостяк предавался сему тихому и скромному занятию, но однажды потрясенный Дублин узнал, что он оставил трубу и женился на даме великой набожности и с приличным положением в обществе. Само собой разумеется, дама порвала всякие отношения с нами и, насколько я помню, с другими родственниками тоже. Словом, я ее ни разу не видел, а с дядюшкой после свадьбы видался лишь украдкой, да и то на улице. Он с самыми благородными побуждениями делал безнадежные попытки спасти меня и, как истый Шоу, в глубине души, верно, улыбался непочтительным шуткам, коими я усыпал свою дорогу к погибели. Ходила молва, что он посиживает с Библией на коленях, разглядывая в театральный бинокль женский пляж в Долки. Моя сестра была пловчихой и в том, что касается бинокля, эту версию поддержала...". Но далее, со слов Бернарда Шоу, произошла настоящая трагедия: "...Библейские басни проняли дядю так сильно, что он отказался носить ботинки, толкуя: скоро его возьмут на небо, как Илию, а ботинки в небесном перелете только помеха. Не остановившись на этом, он увешал свою комнату белым полотном, сколько мог собрать со всего дома, и объявил себя духом святым. Потом умолк и никогда уже более не размыкал уст. Жену предупредили, что эти тихие причуды могут со временем принять опасный оборот, и его поместили в частную психиатрическую лечебницу на северной окраине Дублина. Отец решил, что дядю, может быть, приведет в чувство призыв трубы, но трубы найти не удалось. Недолго думая, отец прихватил с собой в лечебницу флейту. Дядя молча созерцал флейту, потом сыграл на ней "Милый дом родной". Тем отец и удовольствовался, ничего больше из дяди вытянуть не удалось. Дня через два дяде донельзя загорелось быть на небе, и он решил ускорить свое отбытие туда. От него вынесли все подозрительные предметы, но не учли, что Шоу могут быть очень изобретательны - вольно же было оставить при дяде саквояж! Он просунул в него голову; сдавив шею створками, силился ее оторвать и умер от разрыва сердца. Мне очень хочется верить, что он получил свое небо, как Илия. Это был человек мужественный, добрейшая душа и, как говорится, никому не враг, кроме самого себя...". Дядя Уолтер, брат матери, был корабельным врачом на трансатлантическом судне. Между рейсами он часто останавливался у Шоу. О нём Бернард Шоу вспоминал следующее: "...Брат матери блестяще пользовался цветистым языком, наполовину вынесенным из жизни, а наполовину почерпнутым в Библии и псалтыре. Не знаю, как сейчас, но в те дни речь корабельной братии обильно уснащалась раблезианской божбой. Фальстаф спасовал бы перед дядей по части неприличных анекдотов, прибауток и безудержного богохульства. Кто перед ним сидел, приятели-мореходы или малолетний племянник, - ему дела не было: он старался с одинаковым удовольствием. Вообще, надо отдать дяде справедливость - непечатным словом он пользовался искусно, никогда не опускаясь до пустого сквернословия. Он знал край, чувствовал меру, не бросался сломя голову на подвернувшуюся тему, придирчиво отбирал, что получше, находил отличные выражения. И тем вернее губил мое безотчетное детское преклонение перед многословием религии, ее легендами, символами и притчами. В свете моей будущей миссии преисполнен высокого значения тот факт, что я подошел к основам религии, познав исподнюю пустоту ее вымыслов и натяжек...". Таким образом, краткое и выразительное, а также во многом, парадоксально-специфическое утверждение Бернарда Шоу о своём детстве: "Не детство, а каторга!", скорее всего, можно объяснить не только спецификой его семейной и школьной жизни, но и особенностями его личности, сформированной и другими причинами и следствиями, в том числе и "отголосками" наследственности. Семейная "специфичность" не обошла стороной и родителей Бернарда Шоу. О некоторых странностях Карра Шоу уже упоминалось ранее, но о паре неординарных событий из жизни отца знаменитого драматурга всё-таки следует рассказать. Отец Бернарда Шоу, хотя и был неагрессивным алкоголиком, явно злоупотребляющим спиртным, однако, на удивление всем окружающим, долгие годы обладал очень крепким здоровьем. По утверждению знаменитого драматурга, очень многие его дядюшки, тетушки и кузины играли на всех мыслимых инструментах, однако именно отец нарушал семейный покой, неумеренно увлекшись тромбоном. И, удивительное дело, - эта страсть отблагодарила его хорошим здоровьем. И далее Бернард Шоу делает специфично-парадоксальный вывод: "Против игры на духовых инструментах можно выдвинуть только один аргумент - она немыслимо продлевает жизнь. Желаете уберечься от туберкулеза, алкоголизма, холеры - словом, хотите бессмертия - выучитесь хорошо играть на тромбоне и дудите себе на здоровье!". Необычность такого утверждения Бернарда Шоу заключается в том, что он "открытым текстом" сообщает величайший секрет (!) тем, кто желает иметь крепкое здоровье: "Ребята, не тратьте напрасно годы своей жизни на изучение йоги, акупунктуры, рефлексотерапии, шиацу, рейки, кинезиологии, хиропрактики и прочих альтернативных видов лечения!.. Лучше купите себе тромбон и дуйте в него - на здоровье себе и своим соседям!..". Более того, Бернард Шоу, рекомендует заниматься "этим делом", - очень полезным для здоровья, - не поодиночке, а коллективно: "Вооружившись тромбоном, мой отец имел обыкновение собирать вокруг себя компанию примерно человек в двадцать - все люди высокого духовного благородства - и прогуливаться летними вечерами вдоль реки, на окраине городка, с патриотическим рвением менестрелей услаждая слух сограждан... ". Вторая специфическая ситуация сыграла в жизни Карра Шоу не меньшую роль, чем игра на трамбоне, хотя и существенно подорвала доверие Бернарда Шоу к собственной теории о пользе для здоровья игры на тромбоне. Через годы, в воскресный день и у самых дверей дома, с отцом Бернарда "случился легкий удар и пришлось выбирать - либо бросать пить, либо помереть". По утверждению сына: "Он бросил пить и уже до конца жизни не брал в рот спиртного". Определённые странности и специфические ситуации имели место и в жизни Люсинды Элизабет Шоу - родной матери знаменитого драматурга Шоу, о которой в книге "Бернард Шоу" Хескета Пирсона пишется следующее: "Только миссис Шоу такая жизнь не веселила: она родилась без смешинки во рту. Да к тому же и воспитывали ее, как и полагается деревенской барышне, в расчете на прекрасное положение в обществе и необходимую материальную обеспеченность, а к тридцати годам она уже погибла в глазах общества - связана с пьяницей, на руках трое детей, с деньгами всегда плохо. Надо быть Фальстафом в юбке, чтобы в таком положении радоваться жизни. Ей ничего другого и не оставалось, как махнуть рукой на мужа и перестать замечать детей. Добрые наклонности заложены в человеке с рождения, считала она; "никогда не срывала свои обиды на детях", никогда не интересовалась, как они себя ведут, что едят, что пьют: воспитание потомства она поручила природе - авось вырастут. Детей она записала в разряд явлений природы, и на этой "мудрости молочницы" успокоилась. Незлобивая, всегда одинокая, терпеливо сносящая обиды - но беда, когда ее долготерпению приходил конец! Скрытная и себе на уме, она обладала отзывчивым сердцем, но сердце у нее было маленькое. Впоследствии сын будет только руками разводить: как ее угораздило стать матерью троих детей?". Однако, вопреки вышеизложенным утверждениям автора книги и самого Бернарда Шоу, мать будущего знаменитого драматурга всё-таки оказалась не бесчувственной и смирившейся женщиной, безвольне плывущей "по воле волн". Она была одарённой личностью, имеющей удивительно чистое меццо-сопрано. И неожиданно стала брать уроки пения у Джорджа Вандалера Ли - учителя музыки, жившего на соседней улице и считавшегося большим чудаком. Это был человек, обладающий "завораживающей энергией и жизнеспособностью", единственной радостью которого было искусство пения. Он много лет потратил на эксперименты и разработал оригинальный метод подготовки певцов, непохожий на все существующие. Преподаватели-ортодоксы его ненавидели и обзывали шарлатаном. Однако Вандалер Ли, с удивительной настойчивостью и упрямством устраивал концерты и оперные спектакли, дирижировал, и под его руководством сносно звучали даже любительские оркестры. Свой метод он испытал на миссис Шоу, и вскоре она превратилась в его ревностную ученицу. Хескет Пирсон отдаёт должное учителю-чудаку: "... Ли отлично поставил миссис Шоу голос, сделал ее своей лучшей певицей. Она вообще стала его "музыкальной опорой", и, когда умер его брат, Ли вместе с Шоу снял дом 1 по Хэтч-стрит. "Соглашение диктовалось материальными соображениями: нам было не по средствам одним занимать приличный дом, а Ли мог принимать учеников только в приличной обстановке. Впрочем, холостяк требовал малого: музыкальную комнату да спальню". Ли купил коттедж в Долки и подарил его миссис Шоу. Коттедж стоял на вершине Торка Хилл: из сада просматривался весь Дублинский залив от островка Долки до Хоута, а с порога открывался залив Киллини Бэй. Еще дальше взгляд упирался в горы Уиклоу. Вторжение Ли в дом к своей первой ученице многое определило в жизни молодого Шоу: главными статьями в его воспитании станут природа и музыка. Не пройдут даром и уроки здоровья и личной гигиены, преподанные Ли. "Он говорил, что спать нужно при открытых окнах. Эта смелая затея мне понравилась, я и сейчас сплю с окнами настежь. Или еще диковина: он ел только черный хлеб, белого не признавал. Докторам не верил и, когда мать серьезно захворала, решительно взялся хлопотать над нею и только неделю спустя позволил перетрухнувшему отцу позвать лучшего дублинского врача. Этот явился, изрек: "Тут справились без меня", - подхватил шляпу и убрался"". Многие биографы и исследователи жизни и творчества Бернарда Шоу считали ранее и считают в нынешние времена, что Джордж Вандалер Ли, в отличие от врача, не "убрался" из жизни семейства Шоу, и, особенно, из жизни матери Бернарда Шоу, а стал её любовником. Однако... Специфичность, а может быть и парадоксальность ситуации заключается не том, что Бесси Шоу удалось из плохой матери стать хорошей любовницей, а в том, что именно благодаря ей, на жизненном горизонте её сына появился чудаковатый, но талантливый Ли, который сумел привить Бернарду любовь к музыке и театру, которая и определила его дальнейший жизненный путь. И разве не парадоксально, когда семейный позор в виде измены матери своему супружескому долгу неожиданно стал своеобразной "путёвкой" к творческому Олимпу для её сына?.. В книге "Бернард Шоу" Хескета Пирсона пишется: "Содружество матушки с Ли оказалось немаловажным и для него. В доме без передышки репетировались оперы, концерты, оратории. Шоу не было и пятнадцати лет, а он уже назубок знал творения великих мастеров от Генделя и Бетховена до Верди и Гуно, мог насвистеть их от начала до конца и пропеть на языке, который ирландец счел бы итальянским, а итальянец - ирландским. <...> Он заболел оперой. Не так волновали его книжные пираты и разбойники, как ведущие тенора и сопрано: он открыл здесь новый волшебный мир, мир сказки и приключений...". Со временем, Джордж Вандалер Ли покинет Дублин и переедет в Лондон, - уверовав в то, что со своими музыкальными и прочими способностями ему уже пора составить себе имя и положение. В 1972 году уезжает в Лондон и Бесси, забрав с собою обеих дочерей. Бернард Шоу остался вместе с отцом, снявшим в Дублине квартиру на Харкорт-стрит, 61. Жили бедно и 16-летнему сыну, не без помощи одного из своих родственников, удалось устроиться в контору земельного агентства, - заведение очень достойное по дублинским меркам. Так началось то, что Дернард Шоу, со временем назовет "грехом против природы: попытка честно заработать кусок хлеба". И всё было бы хорошо, если бы Бернард не решил совместить свою рабочую деятельность с бескорыстным обучением своих молодых коллег искусству оперного и иного пения. И вскоре, когда один из добровольных учеников Бернарда, в рабочее время " представлял убедительные доказательства того, что "учение пошло ему на пользу", в комнату вошёл Униак Тауншед - уважаемый глава не менее уважаемой фирмы. Певец не заметил вошедшего, и продолжал демонстрировать присутствующим свои вокальные способности. Увидев и услышал происходящее, Тауншед чуть не потерял навсегда дар речи, а, быть может, и саму жизнь... И всё же глава фирмы нашёл в себе силы молча вернуться в свой кабинет, прийти в себя, и... не устраивать никаких разбирательств. Покончив с уроками пения в рабочее время, юный Бернард Шоу начал в рабочее вести с коллегами атеистические беседы, убеждая их надеяться прежде всего, на себя, а не на Бога. Но и на этот раз Униак Тауншед проявил милосердие, как того требует Библия - вместо того, чтобы выгнать нарушителя дисциплины с работы, он запретил юному атеисту обсуждать религиозные вопросы в рабочее время. И тогда произошло чудо, - если не вселенских, то местных масштабов, - юный Бернард Шоу решил продемонстрировать Тауншеду и коллегам свои иные способности, в том числе и то, что при желании он может успешно справляться с любою работой. И такая "демонстрация" ему удалась в полной мере - вскоре он стал одним из добросовестных работников агенства, которому, в знак признания его квалификации добросовестности в трудовой деятельности, глава агенства повысил жалование. Бернард Шоу поведал своему биографу и о таких событиях своей работы в агенстве Униака Тауншеда: "Мне уже платили тридцать шиллингов в месяц, когда вдруг удрал кассир, самый деловой и самый ответственный у нас служащий. Мы в своем роде были маленькими банкирами: клиенты выписывали на нас векселя и тому подобное - словом, без кассира мы как без рук. Поставили на его место старика, тот зароптал, дело незнакомое. Вроде и неплохой работник, а тут даже баланса не мог подвести. День-другой с ним помучились, и решили на время посадить за кассу какого-нибудь конторского мальчонку, пока не явится по объявлению кассир приличествующего возраста и опыта. И посадили меня. Сразу все пошло прежним плавным ходом. Я никогда не считал своих денег (было бы что считать!), но с чужими деньгами вдруг проявил образцовую аккуратность. Чересчур наклонный и размашистый мой почерк не подходил для кассовой книги, и я перенял разборчивую руку своего предшественника. Я разлетелся еще более достойным образом согласоваться с занимаемым важным положением: купил фрак, и был за то осмеян учениками. Жалованье мне подняли до 45 фунтов в год. В семнадцать лет я не мечтал о большем, да и начальству выгода: взрослый служащий обошелся бы дороже. Словом, я без усилий делал успехи и к ужасу своему убеждался, что бизнес не спешит вышвырнуть меня как пустышку-самозванца, а, напротив, опутывает по рукам и ногам и отпускать не думает...". *** Хескет Пирсон пишет, что Бернард Шоу целых четыре года проработал в агенстве образцовым кассиром, люто ненавидя свою работу, "как ненавидит свое безвыходное положение мыслящий здраво человек". Ему еще не было двадцати, а жалованье его было уже 84 фунта. Начальство держалось высокого мнения о честности и прилежании Шоу и не догадывалось, что его планы на будущее совершенно не совпадают с планами начальства на него. Впрочем, предоставим самому Бернарду Шоу, объяснить ту очередную свою "парадоксально-специфическую" ситуация, в которой он оказался, будучи одним из лучших сотрудников агенства Униака Тауншеда: "Я сроду не думал, что мне суждено будет стать, что называется, великим человеком. Я был до крайности неуверен в себе, со смехотворной доверчивостью склоняясь перед авторитетом и знаниями любого, кто на этом настаивал. Но однажды в конторе произошел удивительный случай. Наш ученик Смит, парень постарше и пошустрее меня, заявил, что всякий юнец метит в великие люди. Мысль не ахти какая умная, и скромный мальчик пропустил бы ее мимо ушей. Меня же точно обухом кто ударил: я как-то вдруг понял, почему никогда не задавался вопросом, быть мне великим человеком или нет, - оказалось, что я попросту не тревожился на свой счет. Однако этот случай не разбередил моей души, я остался таким же застенчивым, ибо очень мало знал и умел. Но зато выветрилось мое наивное и необдуманное стремление посвятить себя такому делу, где удача достается немногим, покорно и радостно взвалив на себя бремя каждодневных обязанностей". Решение покинуть Дублин возникло само собой: "Останься я в Дублине, я бы ничего не добился в жизни - в Ирландии ведь небогатые возможности. Мне нужен был Лондон, как моему папе - хлебная биржа. В Лондоне литераторам приволье: тут и английский язык и та артистическая культура, которую несет в себе английский язык (а я предполагал царствовать именно в нем). Гэльской лиги тогда еще не было в помине, как не было и оснований думать, что в Ирландии уже зреют ростки самостоятельной культуры. Если ирландец понимал, что дело его жизни требует хорошей культурной среды, он мог обрести ее только в настоящей столице, в атмосфере культуры интернациональной. Он понимал, что его первая забота - выбраться вон из Ирландии. Вот и я пришел к такому убеждению...". В марте 1876 года Бернард Шоу за месяц предупредил начальство об своём уходе с работы. Те решили, что он недоволен жалованьем и обещали повысить его в ближайшее время. Однако молодой кассир, поблагодарив за приятное предложение и хорошее к себе отношение, не изменил своего решения. 6. О ПАТРИОТИЗМЕ БЕРНАРДА ШОУ В апреле 1876 года Бернард Шоу покинул Дублин, - город в котором родился и прожил почти 20 лет, - и уехал в Лондон. Через многие годы, он пояснил причины своего переезда следующим образом: "Особенность Дублина, по-моему, составляет легкомысленное и пустое стремление все закидать шапками. Благородство и достоинство мешаются здесь в одну кучу с низменным и смехотворным... Меня вовсе не привлекают неудачи, бедность, мрак неизвестности и непременные в этом случае остракизм и презрение. А Дублин только это обещал моему преступному и неосознанному честолюбию". В 1896 году, через 20 лет жизни в Лондоне, Бернард Шоу напишет: "Чего стоил в моих глазах край отцов, я, как истый ирландец, доказал тем, что по возможности скорее разделался с родиной; не стану кривить душой - мне не хочется оседать там заново, покуда с равным успехом я могу еще заполучить бесценные прелести Святой Елены, не говоря уже о Лондоне...". А ещё через несколько десятков лет, тот же Бернард Шоу однажды признаетсяся Хескету Пирсону - своему другу и биографу: - Как всякий ирландец, я не люблю ирландцев. - Принципиально? - спросил Пирсон. - Нет, сердцем, - быстро ответил Шоу и добавил, что прекрасно понимает Уильяма Морриса: тот признавал за ирландцами только положительные качества, а все же не любил их; шотландцев же обожал, хотя и видел в них одни пороки. Подобные утверждения Бернарда Шоу в адрес ирландцев и Дублина вызывают недоумение: "Как же так?.. Ведь Дублин - малая Родина знаменитого драматурга и писателя! Неужели он не был патриотом своей Родины?..". Более того, парадоксальность утверждения Бернарда Шоу: "Как всякий ирландец, я не люблю ирландцев" усиливается давними и очень сложными историческими, религиозными, национальными, политическими и прочими отношениями между Англией и Ирландией. Вражда между Ирландией и Англией началась ещё в конце 12 века, когда часть Ирландии была захвачена англичанами. Лишь после 1348-го года, ценой больших людских и материальных потерь, Ирландии удалось стать более-менее независимой. Но затем её беды повторялись, причём неоднократно - Англия вновь и вновь желала установить свой полный контроль над Ирландией. И каждый раз ирландцы восставали, однако англичане жестоко подавляли эти восстания. Практически всю историю английского владычества ирландцы считались людьми низшего сорта по религиозному признаку. После жестокого подавления Оливером Кромвелем в 1641-ом году Ирландского восстания, которое возглавляли роялисты и католическое духовенство Ирландии, - в результате массовых репрессий со стороны англичан население страны уменьшилось вдвое. В 1845-49 годах, - за считанные годы до рождения Бернарда Шоу, - из-за неурожая и изменения английского законодательства, - население Ирландии сократилось на треть. С тех пор и до 1960 года количество жителей страны только уменьшалось. Полную независимость Ирландия получила лишь в 1948-ом году, за два года до смерти Бернарда Шоу. В Интернете можно найти множество информации, посвящённой вражде между ирландцами и англичанами, в том числе и анекдоты. К примеру, такой: "Полицейский-ирландец уговаривает человека, собирающегося прыгнуть с небоскрёба, не делать этого: - Подумайте об отце и матери! - Я - сирота! - Тогда подумайте о своей любимой! - Я - гомосексуалист! - Тогда подумай об ирландских святых! - Зачем? Я - англичанин! - Ну, тогда прыгайте!..". Однако, анекдот анекдотом, но как-то не очень верится в то, что Бернард Шоу не проявлял особого патриотизма к своей Родине. Ведь по утверждению Хескита Пирсона, он говорил ему, как своему биографу: "Я типичный ирландец; моя семья происходит из Хэмпшира в Англии, а мой самый древний предок, поселившийся в Ирландии в 1689 году, был по рождению шотландцем". Недоумение вызывает и неприязненное отношение Бернарда Шоу к Дублину. Да, это не Лондон, но и не захолустный городок. Еще до рождения Шоу в нём проживало не менее 400 тысяч человек. Более того, этот город был малой Родиной, давшей путёвку в жизнь и к мировой известности, таким историческим личностям: 1. Джонатану Свифту (1667-1745) - англо-ирландскому писателю-сатирику, публицисту, философу, поэту и общественному деятелю, автору знаменитой сатирико-фантастической тетралогии "Путешествия Гулливера"; 2. Абрахаму Брэму Стокеру (1847-1912) - ирландскому романисту и автору коротких рассказов, автору известного романа - "Дракула (1897); 3. Оскару Уиллсу Уайльду (1854-1900) - ирландскому писателю и поэту, одной из ключевых фигур эстетизма и европейского модернизма; 4. Уильяму Батлеру Йейтсу (1865-1939) - ирландскому англоязычному поэту, драматургу, лауреату Нобелевской премии по литературе 1923 года; 5. Джеймсу Огастину Джойсу (1882-1941) - ирландскому писателю и поэту, представителю модернизма; 6. Сэмюэлю Бaркли Беккету (1906-1989) - ирландскому писателю, поэту и драматургу, представителю модернизма в литературе, одному из основоположников (наряду с Эженом Ионеско) театра абсурда, лауреату Нобелевской премии по литературе 1969 года. К вышеупомянутым знаменитостям, уроженцам или жителям Дублина, можно добавить и такие имена: - Джона М. Синга (1871-1909) - ирландского драматурга, одного из крупнейших деятелей национального возрождения Ирландии. - Шона О"Кейси (1880-1964) - ирландского драматурга, автора пьесы "Тень и звёзды", постановка которой вызвала бурный скандал и нападки националистов, и-за которых О"Кейси в 1926-ом году навсегда покинул Ирландию, поселившись в Юго-Западной Англии. - Брендана Биэна (1923-1964) - ирландского писателя и журналиста, племянника Педара Керни - композитора и автора ирландского национального гимна. - Мейв Бинчи (1940-2012) - ирландской романистки, газетной колумнистки и лектора. - Родди Дойла (р. 1958 года, Дублин) - ирландского писателя, драматурга и сценариста, одного из самых успешных молодых ирландских писателей, а также иных дублинских знаменитостей уже не в литературной, а в иных направлениях творчества. *** И всё же... Пожалуй, не следует упрекать Бернарда Шоу в отсутствии патриотизма к Ирландии - своей малой и первой Родины. Да, патриотизмом, как правило, считают преданность и любовь к своему отечеству, к своему народу и готовность к любым жертвам и подвигам во имя интересов своей Родины. Однако есть немало "истинных патриотов", которые доказывают свой патриотизм только словами, а не конкретными делами. Что же касается Бернарда Шоу, то он прославил Ирландии не словами, а конкретными делами талантливого драматурга и писателя. Впрочем, помня о склонности Бернарда Шоу к оригинальности и даже парадоксальности мышления, хочется уточнить: конкретные дела знаменитого драматурга всё-таки (и в основном) определись словами. Ибо литературное творчество без слов совершенно немыслимо. 7. Б.Шоу. Начало жизни в Лондоне 19-летний Бернард Шоу прибыл в Лондон в апреле 1876 года, - через 4 года после отъезда в столицу Великобритании его матери и двух старших сестёр, и через 6 лет после того, как в Лондоне умер его любимый писатель Чарльз Джон Хаффем Диккенс (1812-1870) - классик английской и мировой литературы, один из крупнейших прозаиков XIX века. Именно по романам Диккенса молодой уроженец Дублина имел общие представления об Англии и её столице. Многие авторы публикаций о знаменитом драматурге отмечают, что Бернард Шоу прибыл в столицу явно не перегруженный ни деньгами, ни вещами. В его руках был лишь небольшой саквояж, а в голове - надежда на то, что Лондон проявит к нему такое же милосердие, как в своё время проявил к Диккенсу, прославив его на весь мир. Однако следует отметить, что Лондон не сразу проявил милосердие и к семье Диккенса. В 1824 году, когда Чарльзу Диккенсу исполнилось всего 12 лет, его отец был посажен в долговую тюрьму, и лишь через несколько месяцев его выпустили на волю, благодаря полученному наследству. Возможно, что в то время Бернард Шоу и не знал о таких печальных событиях из жизни своего любимого писателя, поэтому и верил, что жизнь в Лондоне поможет ему максимально реализовать свои способности. *** Мать Бернарда Шоу и его самая старшая сестра проживали на Викториа-Гроув, снимая там полдома. Другая сестра умерла от туберкулёза за месяц до приезда брата. Миссис Шоу добывала средства к существованию уроками музыки и получала проценты с небольшой суммы, оставленной ей в наследство дедом. Её дочь подрабатывала пением, кроме того, один фунт в неделю им высылал Карр Шоу - глава семейства, оставшийся в Дублине. К сожалению, Ванделер Ли - учитель музыки и наставник миссис Шоу (а также её бывший любовник) уже не оказывал семье той существенной материальной помощи, которую предлагал в Дублине. Ли, сбрив баки и отпустив усы, открыл на Парк-лейн "певчую лавочку", в которой за приличное вознаграждение брался в двенадцать уроков сотворить из своих учениц очередную примадонну. Безусловно, миссис Шоу уже не могла соперничать с очаровательными девушками, желающими стать, если не примадоннами, то хотя бы любовницами Ли. Мать и сестра не видели Бернарда более 4-х лет, но вздохнули с облегчением, узнав о том, что он не употребляет спиртное, к которому немало лет проявлял повышенный интерес Карр Шоу. Мать и дочь надеялись, что Бернард, если не сразу, то вскоре устроится на работу в какую-нибудь фирму или контору, где будет получать неплохое жалование, что позволит семье жить если, не припеваючи, то вполне достойно. Но вскоре выяснилось, что Бернард не взял рекомендательного письма из Дублина, по месту своей работы. Через некоторое отец выслал сыну это письмо, где были и такие строки: "...Мистер Джордж Шоу служил в нашей конторе с 1 ноября 1871 года по 31 марта 1876 года. Он ушел от нас по собственному желанию. Он поступил к нам посыльным, а когда ушел от нас, занимал должность кассира. Этот молодой человек обладает незаурядными деловыми качествами и безупречной аккуратностью. У него очень развито чувство ответственности, и на него всегда можно положиться. Все порученные ему дела он выполнял добросовестно и в срок. Мы расстались с ним с сожалением и будем рады услышать о его успехах...". Однако радость матери и сестры по поводу такой замечательной рекомендации оказались явно неоправданными - Бернард не спешил устраиваться на работу. Он имел некоторые денежные накопления, сделанные им за последние годы жизни в Дублине, и первые три месяца своей жизни в Лондоне только осматривался вокруг, привыкая к новой жизни. Первым делом он упросил мать выучить его пению. Потом научился, "громыхая басами в нужном темпе, играть в дуэте с сестрой классические симфонии и оратории". Когда сын принялся за свои любимые отрывки из вагнеровского "Кольца Нибелунгов" у матери стали сдавать нервы. Со временем Бернард Шоу будет сожалеть о содеянном "...Мать ни разу не пожаловалась, но, когда мы уже разъехались, признавалась, что частенько уходила всплакнуть. Как больно казнит меня эта мысль! Учини я даже убийство, и то совесть вряд ли угнетала бы меня больнее. Если бы я мог заново пережить свою жизнь, я посвятил бы себя борьбе за наушники и микрофоны, дабы маньяки-музыканты тревожили звуками одних только себя. В Германии закон велит закрывать окна при игре на фортепиано. Но какой от этого прок ближайшим соседям? Музыкой нужно заниматься только в полностью звуконепроницаемой комнате; в противном случае равняйте эти занятия с уголовным преступлением. Следует также страхом конфискации обуздать громкоговорители...". Ванделер Ли, несмотря на уже более чем прохладные отношения с миссис Шоу, не утратил нормальных отношений с её сыном. Бернард играл на рояле у Ли на музыкальных вечерах, устраиваемых последним. Это позволило молодому человеку впервые соприкоснувшись с полубогемным музыкальным миром лондонского общества. Некоторое время Бернард также помогал Ли издавать еженедельную музыкальную газету "Хорнет" ("Шершень"), являясь автором большинства статей в ней, а также выполнял обязанности агента по рекламе. Однако в октябре 1877 года, через полтора года после приезда Бернарда в Лондон, "Хорнет" обанкротился и 21-летний ирландец лишился источника своих скромных доходов. Однако миссис Шоу некоторое время утешал возросший интерес сына к музыке. Бернард ходил на многие концерты, на которые удавалось попасть бесплатно или по дешёвым билетам. Посещал он и лондонские музеи, а особенно часто наведывался в Национальную галерею на Трафальгарской площади, куда пускали бесплатно. В это же время он начал заниматься в читальном зале Британского музея, том самом, где Карл Маркс написал большую часть "Капитала". В течение продолжительного времени Бернард Шоу не проявлял особого желания устраиваться на работу, которая не соответствовала его желаниям и устремлениям. Позднее он откровенно напишет: "Я безотчетно отказывался от всех вакансий... Я был неисправимым безработным. Тянул время, придумывал отговорки, морочил голову себе и людям. Явившись по объявлению, вел себя более чем ненавязчиво... Вспоминаю разговор с заведующим банком в Онслоу-Гарденс - этого мне сосватал один прилипчивый дружок, с которым я как-то пообедал. Разговор шел о возможности "использовать" меня в банковском деле. Я развлекал заведующего блистательно - именно так, хотя само это слово мои благожелательные критики прилепят мне много позднее. Расстались в прекрасных отношениях: заведующий был совершенно уверен, что я без труда подыщу себе что-нибудь еще - служба в банке, конечно, не для меня". В 1879 году "непрошеной благодетельницей" 23-летнего Бернарда Шоу оказалась миссис Кэшель Хой - писательница и его родственница. Она всё-таки устроила его на работу в телефонную компанию Томаса Эдисона - знаменитого американского изобретателя и предпринимателя. Лондонский филиал этой компании находился в подвалах нескольких домов на улице Королевы Виктории. Бернарда определили в группу монтажных работ и он, целыми днями уговаривал не очень сговорчивых обитателей лондонского Ист-Энда допустить работников компании на их крыши, чтобы поставить изоляторы, шесты и блоки, несущие телефонные провода. Шоу на несколько месяцев обзавелся работой, а став начальником группы, сошелся с американцами. Эти ребята "с удивительной искренностью пели непристойные и жалостливые песни", изъяснялись безобразным языком, "вкладывали в труд дикую энергию, о чем никак не свидетельствовали плоды их усилий", из начальства уважали только американцев, считали Эдисона величайшим гением всех времен и бесконечно презирали своих английских коллег, не терпевших в работе ни спешки, ни понукающих окриков. Справедливости ради, следует отметить, что американские "ребята", работавшие рядом с Бернардом, имели полное право восхищаться Томасом Эдисоном (1847-1931) - знаменитым американским изобретателем и предпринимателем, получившим в США 1093 патента на изобретения и около 3 тысяч в других странах мира. Тем самым Эдисоном, который вплоть до преклонного возраста работал по 16-19 часов в сутки. Однако знаменитый Никола Тесла - бывший компаньон Эдисона, имел о нём несколько иное мнение: "Если бы Эдисону понадобилось найти иголку в стоге сена, он не стал бы терять времени на то, чтобы определить наиболее вероятное место её нахождения. Он немедленно с лихорадочным прилежанием пчелы начал бы осматривать соломинку за соломинкой, пока не нашёл бы предмета своих поисков. Его методы крайне неэффективны: он может затратить огромное количество времени и энергии и не достигнуть ничего, если только ему не поможет счастливая случайность. Вначале я с печалью наблюдал за его деятельностью, понимая, что небольшие теоретические знания и вычисления сэкономили бы ему тридцать процентов труда. Но он питал неподдельное презрение к книжному образованию и математическим знаниям, доверяясь всецело своему чутью изобретателя и здравому смыслу американца". Через полгода Бернард Шоу полностью разочаровался, если не в самом Эдисоне, то в его компании - переговоры с домовладельцами часто выводили Шоу из себя: "Сколько бы я ни хорохорился, меня очень нетрудно было сбить, и я, бывало, мучительно переживал резкую отповедь какой-нибудь задерганной хозяйки, принявшей меня по ошибке за коммивояжера". Он написал письмо владельцам фирмы, где сообщал о своем намерении уйти со службы, так как проценты, получаемые им со сделок, не обеспечивали ему прожиточного минимума. Ему увеличили сумму комиссионных, и Шоу проработал там еще некоторое время, до тех пор, пока не произошло слияние компаний Эдисона и Белла. И хотя Шоу предложили остаться на службе в объединенной компании, но он отказался. "На этом моя карьера делового человека кончилась, - напишет Бернард Шоу через много лет. - А вскоре я даже перестал притворяться, будто ищу место. Итак, за исключением одного-двух дней в 1881 году, когда я заработал несколько фунтов, подсчитывая голоса на выборах в Лейтоне, я оставался безработным, т. е. по существу, а может, и юридически работоспособным нищим. Это продолжалось вплоть до 1885 года, когда я впервые заработал литературным трудом достаточно денег, чтобы полностью себя содержать". В предисловии к своему первому роману "Незрелость" он откровенно напишет о следующих причинах своего нежелания трудоустройства: "Должен признаться, что я пренебрегал теми немногочисленными приглашениями, которые получал, не только из-за убеждения, что они не приблизят меня к желаемой цели, но и из тайного страха, что они приведут к чему-либо такому, чего я совершенно не желал: а именно к коммерческим занятиям. Коммерцией я был сыт по горло. Без сомнения, для матери моей было бы большим облегчением, если б я хоть немного зарабатывал. И я, без сомнения, мог бы зарабатывать, если бы действительно захотел. Несомненно и то, что если бы мой отец умер, а мать оглохла и ослепла, мне пришлось бы вернуться за конторку (такова участь обнищавшей аристократии), навсегда оставив надежду приобрести какую-либо профессию, ибо даже профессия литератора, хотя и не требующая специального академического образования и дорогостоящего оборудования, требует, однако, чтобы ты отдавал ей все свое время и силы. Так что я инстинктивно старался увильнуть от любого предложения. И, несмотря на великолепную рекомендацию и безупречную репутацию, я оставался Вечным Безработным. Некоторое время я еще скрывал это (как от самого себя, так и от окружающих), От предложений отказывался довольно мягко. Я даже нанялся на работу в одной телефонной компании (тогда телефоны только появились и были еще сенсацией) и еле-еле удрал с этого места, когда фирму перекупила другая фирма. Я вспоминаю беседу с одним директором банка в Онслоу-Гардэнз (нас с ним, к моему величайшему огорчению, свел один назойливый друг, с которым я как-то обедал, на предмет устройства на службу в этот банк). Я так блестяще (если мне будет дозволено употребить наречие, которым мне столько докучали доброжелательные критики) развлекал его, что мы расстались друзьями, и он заявил при этом, что хотя я, безусловно, без всякого труда мог бы получить место, он считает, что служба в банке мне никак не подходит...". Это признание Бернарда Шоу стало публичным лишь через 40 с небольшим лет после написания романа. Именно через такое время это произведение "увидело свет", когда имя Шоу уже стало всемирно известным. Зимой 1879 года ирландец Джеймс Леки - приятель Шоу, привел его на собрание дискуссионного общества "Зететикэл". Во время одной из дискуссий последний не совсем удачно выступил и принял решение приобрести практику в ораторском искусстве. Для этого Шоу стал каждую неделю ходить в "Зететикэл" и участвовать в дискуссиях общества, а также зачастил на все лекции, после которых устраивались обсуждения. Примерно в это же время Шоу стал вести дневник, который нашли уже после смерти его хозяина. Биограф Сэн-Джон Эрвин, читавший этот дневник, пишет: "Часто у Шоу не хватало денег на обед. Нередко попадается запись, сообщающая, что он не смог пойти пообедать в вегетарианский ресторан, потому что у него не было буквально ни гроша. Поэтому он оставался дома и закусывал яблоками и хлебом. Был даже такой случай, когда, покупая билет в театр, он вдруг обнаружил, что ему не хватает одного пенни. Ему пришлось уйти ни с чем, хотя кассир и так наверняка дал бы ему билет, признайся он в своем затруднении. Однако Джи-Би-Эс не упоминал о своей бедности даже в разговоре с друзьями". "Джи-Би-Эс" - так звали Бернарда Шоу его близкие друзья и товарищи. В апреле 1885 года в дневнике "Джи-Би-Эс" появляется печальная запись, сделанная вскоре после смерти отца. До того семья исправно получала из Дублина фунт стерлингов в неделю, но теперь эти поступления прекратились. Миссис Шоу выплатили по страховому полису мужа около 100 фунтов, но когда она рассчиталась с дублинскими юристами, которые вели дела покойного, оставшихся денег ей хватило только на то, чтобы расплатиться с долгами. Через годы Бернард Шоу вспомнит и о следующем: "Я был здоров телом и духом, находился в расцвете молодости; а моя семья, в ту пору находившаяся в весьма стесненном положении, остро нуждалась в моей помощи. Однако я предпочел стать для нее обузой, что в соответствии с общепринятыми понятиями показалось бы чудовищным позором любому крестьянскому парню. Но я, не краснея, пошел на этот позор. Я не бросился на борьбу за хлеб насущный. Я бросил на эту борьбу свою мать. Я не стал опорой в старости для моего отца; я сам цеплялся за фалды его сюртука... И я не потерплю, чтобы какой-нибудь романтик выдавал меня за добродетельного крестьянского парня, примерного сына и опору беспомощной матери, заслуживающего специальной главы в смайлсовской "Самопомощи", тогда как на деле я был чудовищно эгоистичным художником, прочно сидевшим на шее у энергичной и деловитой женщины, а надо сказать, что я был голоден и представлял собой немалую тяжесть... Моя мать работала на меня, вместо того чтобы читать мне проповеди о том, что мой долг работать на нее". *** Вполне возможно, что некоторые читатели увидят в вышеприведённых строчках не только искреннее, но и явно запоздалое покаяние Шоу в адрес своей матери. Однако последние 7-8 строчек текста затрагивают очень важную проблему соотношения личности писателя и его творчества, которая существовала тысячи лет назад до Бернарда Шоу, и, вероятнее всего, будет существовать ещё множество лет. В отличие от А.С. Пушкина, утверждавшего, что гений и злодейство - вещи несовместимые, Бернард Шоу признавал, что первое и второе могут мирно уживаться в одном лице. И что тот, кто способен творить, способен и "вытворять". Кстати, сам А.С. Пушкин, немало "вытворял" в своей личной и семейной жизни. Общеизвестно, что "Моцарт и Сальери" - "маленькая трагедия" А. С. Пушкина была задумана в 1826 году на основе многочисленных слухов, порождённых ранней смертью В. А. Моцарта. В 1824 году, спустя 30 с лишним лет после смерти Моцарта, в Вене действительно распространился слух, будто Антонио Сальери - знаменитый композитор и придворный капельмейстер, находившийся в то время в психиатрической лечебнице, сознался в его убийстве. Этот слух был подхвачен и некоторыми газетами, в частности "Берлинской всеобщей музыкальной газетой". Однако в том же году в различных мировых СМИ было опубликовано множество аргументированных опровержений. К примеру, в январе 1826 года "Санкт-петербургская газета" напечатала некролог, в котором Сальери был назван "великим композитором". Однако, хотя Пушкин и написал в своей "маленькой трагедии" такие строчки: "Как ты да я. А гений и злодейство - Две вещи несовместные. Не правда ль?", однако сам, вольно или невольно, но совершил по отношению к Сальери, если не злодейство, то очень большую ошибку и глупость. Он на века создал ложный образ Сальери - не как великого композитора, а как "великого завистника" и "вероятного убийцу Моцарта", а также как "ремесленника, лишённого творческого воображения". 8. БЕРНАРД ШОУ - МУЗЫКАЛЬНЙ И ТЕАТРАЛЬНЫЙ КРИТИК Д.Б. Шоу принадлежит множество оригинальных и парадоксальных высказываний и утверждений, в том числе и такое: "Сколько бы я всего узнал, если бы не ходил в школу!". И это высказывание подтверждается реальной жизнью знаменитого драматурга, который учился ("с грехом пополам") в нескольких школах, но так и не закончил полный курс школьного обучения. Шоу также никогда не учился в университетах и в иных учебных заведениях. Его жизнь и судьба распорядились так, что их "пациент" и "хозяин" в одном лице оказался хроническим и "вечным" самоучкой. И невольно вспоминается такое признание Рэя Брэдбери: "Когда мне было 19 лет я не мог поступить в колледж: я был из бедной семьи. Денег у нас не было, так что я ходил в библиотеку. Три дня в неделю я читал книги. В 27 лет вместо университета я окончил библиотеку...". У Бернарда Шоу тоже не было денег на обучение в университете, и он тоже приобщался к знаниям с помощью посещения бесплатных библиотек, музеев, театров и общения с людьми, у которых было чему научиться. Ещё в детские и юношеские годы, проживая в Дублине, Шоу получал домашние уроки от своей матери и Ванделера Ли - учителя музыки и приятеля миссис Шоу. И уже тогда у Бернарда проявился интерес к музыке и театру. Многие биографы и исследователи творчества Бернарда Шоу полагают, что его "крёстным отцом", как музыкального и театрального критика, является Уильям Арчер - английский писатель, критик и журналист, сумевший разглядеть незаурядные способности молодого ирландца и ставший на долгие годы его близким другом. Их знакомство произошло по инициативе Арчера, который однажды подошёл к Шоу, представился и спросил: - Я часто вижу вас в читальном зале Британского музея. Вы готовите какую-то статью? При первом же общении с Шоу, Арчер был приятной удивлён эрудицией и оригинальностью мышления своего собеседника. Узнав, что Шоу не только не пишет статей, но и нигде не работает, Уильям Арчер пришёл в крайнее изумление. На следующий же день, он договорился с главным редактором одной из лондонских газет, что мистер Шоу "попробует себя в качестве музыкального критика. Редактор поначалу сомневался, достаточно ли хорошо мистер Шоу разбирается в музыке, чтобы заняться критикой. Но тот блестяще сыграл на рояле пьесу Листа - и все сомнения редактора моментально рассеялись. Шоу назначили хорошую оплату - сорок фунтов в неделю, впечатляющую сумму для начинающего критика. Как известно, основной задачей музыкального, театрального, литературного и иного критика является профессиональный анализ объекта критики, определение его слабых и сильных сторон, а также формулировка объективного суждения об объекте, с окончательной его оценкой. Однако, всё вышеперечисленно возможно только при условии, если критик является знатоком и ценителем того, о чём ведёт речь. И хотя Бернард Шоу не имел специального образования, он не подвёл Уильяма Арчера. Вскоре жители Лондона стали с удовольствием читать оригинальные заметки, очерки и статьи "новоиспечённого" критика, в которых Шоу давал профессиональный анализ музыкальных произведений, а позднее и театральных постановок, - не скупясь на иронические (а часто и ехидные) фразы, смешившие читателей до слёз. Бернарда Шоу стали приглашать на работу в различные СМИ и ему пришлось резко активизировать своё самообразование - он старался не пропускал ни одного музыкального и театрального события, ни одного концерта и спектакля, дававшихся в Лондоне. Высокого, костлявого и эксцентричного ирландца с огненно рыжей шевелюрой и бородой можно было увидеть не только в концертных залах, в опере и консерватории, но и на улицах столицы, где он мог с профессиональным интересом слушать выступления уличных музыкантов. Если сравнить любой творческий процесс, к примеру, с судебным процессом, то можно увидеть что в них, в этих процессах, имеются по четыре категории основных действующих лица: в творческом - авторы, исполнители, критики и зрители; в судебном - судьи, прокуроры защитники и обвиняемые. И если в судебном процессе функции его участников строго разграничены, то Бернард Шоу очень часто был не только критиком и зрителем, но и строгим прокурором и безжалостным судьёй. И гораздо неохотнее исполнял роль защитника. Зато обвиняемыми у него могли быть не только авторы и исполнители, но и неподготовленные зрители. В сентябре 1890 года, когда творческая общественность Лондона спорила по поводу предложения создать специальный клуб критиков, Бернард Шоу высказал такое мнение: "...Совершенно очевидно, что критик не должен принадлежать ни к какому клубу. Он не должен быть ни с кем лично знаком: он должен быть против всех, а все против него. Артисты, которых не могут насытить самые неумеренные и частые похвалы, антрепренеры, жаждущие рекламы, люди, не создавшие себе репутации, но хотевшие бы выпросить ее или купить готовой, противники тех, кого хвалят, друзья, родственники, сторонники и покровители того, кто был изруган, - все эти люди имеют зуб против бедняги Миноса, загнанного в партер, которого и самого при этом критикуют самым нелепым образом. Люди указывают на проявление личных симпатий и антипатий в моих рецензиях так, словно обвиняют меня в каких-то предосудительных поступках, не ведая того, что критический обзор, в котором нет личных симпатий и антипатий, не заслуживает того, чтобы его читали. Именно способность воспринимать хорошие и дурные образцы искусства как нечто касающееся тебя лично и делает человека критиком. Артист, который, указывая на принижение его в моих статьях, относит это за счет моей личной к нему враждебности, совершенно прав: когда люди делают что-либо вполсилы, да и то, что они делают, делают и плохо и самодовольно, у меня появляется ненависть к этим людям, отвращение к ним, омерзение, желание разорвать их на куски и разбросать эти куски вокруг сцены. <...> И в той же мере артист воистину достойный пробуждает во мне самые горячие симпатии, которые я и выражаю в своих обозрениях безо всякой оглядки на такие устрашающие предрассудки, как справедливость, беспристрастность, и тому подобные идеалы. В те же минуты, когда мое критическое настроение достигает апогея, трудно бывает говорить о симпатиях или пристрастиях: во мне бушует тогда настоящая страсть, страсть к художественному совершенству, к той благороднейшей красоте, какую несут в себе сочетание на сцене звука, зрелища и действия. И пусть все молодые артисты видят это, пусть не обращают ни малейшего внимания на идиотов, заявляющих, что, мол, критика должна быть свободна от личных симпатий. Истинный критик, повторяю я, это человек, который становится вашим личным врагом лишь из-за того, что его раздражает ваша плохая игра на сцене и который примиряется с вами лишь тогда, когда его умиротворит ваша хорошая игра. А все это, хотя и является полезным для искусства и для народа, означает, однако, что в клубах и в светском обществе критиков нужно избегать как самого черта...". Однако далеко не всем авторам и исполнителям была по душе критика Бернарда Шоу, когда им не только распознавались, но и уморительно описывались авторская или исполнительская ложь, фальшь, безвкусица и пошлость. Из-за того, что отзывы Шоу бывали язвительными и обидчивыми, ему начали на концертах и в театрах отказывать в бесплатных билетах, которые обычно рассылали музыкальным и театральным критикам. Но такая "мера воздействия" ничуть не уменьшала "градус" критических суждений Бернарда Шоу, высказываемых им с неизменной непримиримостью и прямотой. Доставалось от Шоу и непритязательным слушателям и зрителям - он просто обожал подвергать насмешкам восторженных поклонников музыки и драматического искусства. Ему нравилось шокировать аудиторию, ставить читателей в тупик, озадачивать их, особенно если он полагал, что этим сможет заставить их думать. И все это отчасти объясняло его успех на стезе музыкальной и театральной критики. Он не гнушался гротеском, анекдотом, озорной юмореской, уводящей из высоких академических сфер в низменный быт. Он подавал материал настолько непохоже на то, как это делали другие музыкальные и театральные критики девяностых годов, что статьи его стали пользоваться куда большей популярностью, чем статьи большинства его коллег. Вскоре о Шоу стали рассказывать различные небылицы. К примеру, будто однажды некий френолог, осмотревший его голову, нашел, что там, где у людей обычно бывает "шишка уважения", у Шоу была впадина. Распускались также слухи о его ирландском невежестве и необразованности. В феврале 1893 года Бернард Шоу был вынужден дать достойный ответ своим недоброжелателям в одно из статей: "Сперва я никак не мог понять то жесточайшее разочарование и полную утрату интереса к моей личности, которые начинали испытывать те из моих знакомых, в чьих домах я по неосторожности обнаруживал некоторые обрывки дилетантской просвещенности. Однако, в конце концов, я все-таки привык к наивному восклицанию: "А! так вы все-таки понимаете в этом кое-что!" и теперь я с особой тщательностью слежу за тем, чтобы не обнаружить своих знаний. Когда в каком-нибудь доме мне протягивают ноты инструментальной музыки и спрашивают мое мнение о ней, я непременно держу перед собой листок с нотами вверх ногами и с видом знатока изучаю его в этом положении. Когда хозяева приглашают меня испробовать их новый роскошный рояль, я для начала делаю попытку открыть его не с того конца; а когда юная леди из того же семейства сообщает мне, что обучается игре на виолончели, я спрашиваю, не резало ли ей вначале губы мундштуком. Подобное мое поведение приносит всем глубочайшее удовлетворение, и сам я получаю от этого гораздо большее удовольствие, чем полагают окружающие. Но, в конечном счете, я так дурачу только дилетантов". В работе "Как стать музыкальным критиком" Бернард Шоу писал, что музыка, под пером способного литератора, даже с журналистской точки зрения, столько же благодарная тема, как живопись и театр, и что " вообще ею интересуются больше, чем партийной политикой, биржевыми сделками и даже раскрытием преступлений". В той же работе Бернард Шоу написал и следующие строки: "Помимо здравого смысла и знания жизни музыкальный критик должен обладать тремя важными качествами: развитым музыкальным вкусом, литературным талантом и опытом, накопленным в работе. Эти три качества могут встречаться и порознь, но лишь их совокупность обеспечит критику плодотворную деятельность". Однако Шоу не упускает возможности высказать безкомпромиссную критику и в адрес своих коллег: "...Почему же они несносны в качестве музыкальных критиков? Потому что не умеют критиковать! Они приступают к своей работе, как школьные учители, стремясь доказать, что вот это - "правильно", а то - "неверно"; при решении спорных вопросов они ссылаются на глашатаев школьной премудрости, чей авторитет в республике Искусства так же ничтожен, как авторитет директора Итонского колледжа - в Палате общин; они ревностно защищают свои любимые произведения и любимых композиторов против нападок инакомыслящих, уподобляясь дамам, болтающим на музыкальном журфиксе; они не понимают разницы между профессором, обучающим своих учеников правильному разрешению доминантсептаккорда, и критиком, стоящим перед лицом всего мира и мирового искусства и выносящим свое суждение о работе художника, чей авторитет, по меньшей мере, равен его собственному...". В письме Норе Эрвин от 12 мая 1934 года, Беранрд Шоу утверждает: "Никто не может понять по-настоящему мое искусство, не будучи хорошо знаком с операми и симфониями, с Моцартом, Верди и Мейербером, не имея представления о Генделе, Бетховене и Вагнере (более, чем о литературной драме и ее создателях)". Через многие годы, на одном из Малвернских фестивалей, знаменитый драматург пояснил: "Мой метод, моя система, моя традиция основаны на музыке. Они совсем не основаны на литературе. Я вырос на музыке. Я мало читал пьес за исключением Шекспира, которого я впитал с материнским молоком. То, чем я по-настоящему интересовался, было музыкальное творчество. Если вы изучите ряд опер и симфоний, вы найдете ключ к большинству моих произведений. Если вы сами хотите что-то создать в области великой поэтической драмы, вы должны взять тему, как это делал Бетховен, и оркестровать эту тему". Шоу говорил далее: "Именно влияние оперы превращало мои пьесы в речитативы, арии, дуэты, трио, музыкальные финалы. Вот почему все критики утверждали, что мои пьесы так необычны, так новы, так революционны, вот почему критик "Таймса" объявил, что они и не пьесы вовсе, поскольку все пьесы раз и навсегда определены Аристотелем. Истина же в том, что я шел атавистически назад - к Аристотелю, к сцене-трибуне, к цирку, к дидактическим мистериям, к словесной музыке Шекспира, к Моцарту, к великим актерам, которых я видел". Как музыкальный критик Бернард Шоу использовал псевдоним Корно ди Басетто, как театральный - Джи-Би-Эс, но в обоих случаях оставался неистовым, непримиримым и дерзостно неуважительным джентльменом, не щадящим никакие авторитеты и знаменитости. Из воспоминаний Фрэнка Хэрриса - редактора "Субботнего обозрения", можно узнать о следующем: "Шоу было тогда тридцать девять лет - тощий как жердь, лицо длинное, костлявое, борода нестриженая, рыжая, а волосы на голове светлые. Одевался он довольно небрежно - в костюм из твида с неизменным мягким воротником. Его манера входить в комнату, его резкие движения, столь же резкие и беспокойные, как и его ум, абсолютная непринужденность и мефистофельский взгляд - все выдавало в нем человека, уверенного в своих силах, очень прямого и в высшей степени решительного, хотя возможно, что в значительной мере он напускал на себя эту решительность, желая произвести на меня впечатление. <...> Что бы ни случилось, он всегда великолепно выполнял свою работу, всегда был пунктуален, если не было каких-либо серьезных причин опаздывать; он делал все с большой тщательностью, усердно правил гранки, на редкость добросовестно относился к работе, стараясь изо всех сил... Критические статьи его были подобны его речам и созданным позднее драматическим произведениям; очень простые, прямые и понятные; его характерными чертами были ясность и искренность. Никакой аффектации, никакой искусственности и наигрыша; очень цельный человек, поставивший себе целью убедить, а не уговорить вас; доводы чистейшей логики, освещенные проблесками сардонического юмора, идущего от головы, а не от сердца . <...> В девяностые годы серьезность, искренность и ум Шоу очень скоро восстановили против него актеров-постановщиков...". Одним из них оказался и сэр Генри Ирвинг - один из самых знаменитых английских актеров и театральных авторитетов Великобритании того времени. Но для критика Джи-Би-Эс это обстоятельство не имело никакого значения. Шоу критиковал Ирвинга за его неверную трактовку Шекспира и искажение образов героев его произведений ради желания выдвинуть на первый план свою актерскую индивидуальность. Он поносил Ирвинга как "одного из представителей длинной династии актеров-постановщиков, которые с бесспорной искренностью отдают предпочтение собственной актерской версии перед неискалеченным шедевром гения, которому они столь подло расточают похвалы". Джи-Би-Эс-критик не желал признавать компромиссов, и в своей непримиримости часто шокировал своих читателей и даже почитателей арадоксальностью своих критических суждений и утверждений. И у многих из них, вольно или невольно, но возникало такое впечатление, что для Бернарда Шоу любой оппонент в споре о музыке или театре - его личный враг. Именно это он часто демонстрировал и в адрес Генри Ирвинга. Шоу никогда не посещал банкетов, устраиваемых Ирвингом после премьеры, он же не принял очень выгодного предложения Ирвинга о постановке одной из его пьес, несмотря на то, что пьесы Шоу ещё не пользовались спросом, как через годы позднее. И даже после смерти Ирвинга, на приглашение устроителей похорон, Джи-Би-Эс написал такую записку: "Возвращаю вам билет на похороны Ирвинга. Литература, увы, не имеет отношения к его смерти, как она не имела отношения к нему при жизни. Ирвинг перевернулся бы в гробу, если бы я пришел, точно так же, как перевернется в своем гробу Шекспир, когда появится Ирвинг". Однако, защищая Шекспира от Ирвинга и других неудачных его толкователей, Шоу и сам неоднократно и яростно нападал на всемирно известного драматурга. Ниже приведён один из таких случаев - реакция Джи-Би-Эс на предложении о создании в Манчестере независимого муниципального театр, в котором бы ставились постановки преимущественно пьес Шекспира: "Какую же более убедительную гарантию, чем имя Шекспира в качестве главного драматурга этого заведения, можно дать Манчестеру? Ни одно имя не стоит в Англии на такой высоте; и все потому, что средний англичанин никогда не читает его роизведений, а тот небольшой процент англичан, который читает, засыпает на второй странице, и при этом некоторые успевают обнаружить там не то, что они читают, а лишь некое призрачное величие, внушенное им высокой репутацией нашего Уильяма; между тем люди по-настоящему пытливые вскоре обнаруживают у барда весьма серьезные изъяны, и в результате этого ужасного открытия у них появляется ощущение, что они дошли до абсурда. Возьмите, к примеру, мой случай как один из случаев, заслуживающих наибольшего внимания: полмесяца назад я дерзнул указать на этих страницах, что в Юлии Цезаре - герое шекспировской драмы нет ничего, что делало бы его достойным или хотя бы приблизительно достойным Юлия Цезаря. Однако при этом обнаружилось сразу такое огромное число дураков, которых ошарашило мое совершенно бесспорное суждение, что мое уважение к роду человеческому было сильно поколеблено. Для тех, кто был не согласен со мной, существовало только два способа соблюсти достоинство. Первый - снести это молча. Второй - это, конечно, привести какую-либо реплику из пьесы, которая, по мнению моего противника, являлась действительно достойной Юлия Цезаря. Последнее, однако, потребовало бы, чтобы они прочли пьесу; а это для них почти то же, что прочесть библию. К тому же это было бы лишь пустой тратой времени; потому что раз Шекспир признан образцом самого высокого класса, достаточно процитировать любое критическое высказывание о нем, чтобы оно само по себе свидетельствовало самым ужасающим образом против того, кто его высказал... ". В своей критике Шекспира, Бернард Шоу нередко доходил до крайностей. К примеру, характеризуя юмор одного из героев комедии "Как вам это понравится?", Шоу восклицал: "Да кто бы стерпел подобный юмор от кого угодно, кроме Шекспира? Эскимос и тот потребовал бы обратно деньги, уплаченные за билет, если бы современный автор надул его подобным образом". А чего стоит его такое мнение, высказанное по поводу празднования дня рождения великого драматурга: Я давно уже перестал праздновать свой собственный день рождения и не вижу, почему я должен праздновать день рождения Шекспира...". Нетрудно представить и степень возмущения поклонников творчества Шескпира и такими утверждениями Джи-Би-Эс: "Если не считать Гомера, то нет другого знаменитого писателя, которого я презирал бы так абсолютно (даже сэр Вальтер Скотт не идет в сравнение), как Шекспира, в те минуты, когда я сравниваю его умственные способности со своими. Мое раздражение против него достигает по временам такого накала, что для меня была бы в такие минуты большим облегчением возможность выкопать его и побить каменьями, ибо я отлично понимаю, что менее сильного унижения ни он сам, ни его поклонники просто не смогут почувствовать". Неудивительно, что подобными суждениями, мнениями и утверждениями, высказанными в своих критических публикациях, Бернард Шоу приобретал не только поклонников, но большое количество недоброжелателей в адрес своей деятельности музыкального и театрального критика, а также в адрес собственного литературного творчества. Впрочем, речь об этом пойдёт в отдельной подборке материалов. *** Многие биографы и исследователи творчества Бернарда Шоу убеждены в том, что его деятельность как музыкального и театрального критика имела очень важное значение в становлении Шоу как знаменитого драматурга. И хотя в конце 90-х годов он направляет свою основную деятельность в область драматургии и театра, но до конца своей жизни Бернард Шоу продолжал писать отдельные статьи и рецензии на музыкальные темы. Его последняя статья, посвящённая музыке была напечатана 11 ноября 1950 года, через 9 дней после смерти писателя. 9. О ПРОЗЕ И ПОЭЗИИ БЕРНАРДА ШОУ На одном из интернетовских литературных форумов довелось прочитать утверждение некоего Voltera о том, что "Д.Б. Шоу не был замечательным писателем - все пять написанных им романов долгое время отвергались издательствами и были напечатаны лишь после того, как Шоу "сделал себе имя" как драматург. А о Шоу-поэте и сказать-то нечего...". Пожалуй, в таком утверждении имеется значительная доля правды. *** Свою первую публикацию Бернард Шоу осуществил в 1875 году, - это был публицистический памфлет против американских евангелических миссионеров Д.А. Муди и А.Д. Санки. После переезда в 1876-ом году из Дублина в Лондон 20-летний Шоу проявляет интерес не только к музыке и театру, но и к публицистике, а также к художественной литературе. Он начинает активно писать статьи на различные темы и рассылать их во все крупные лондонские газеты. Однако в ответ получал неизменно вежливые отказы. Но однажды редактор небольшой газеты "Все как один" обратил внимание на молодого автора и опубликовал его статью, в которой Бернард Шоу убеждал читателей-родителей не давать детям пышные и глупые имена: "Не взваливайте на них редкие имена, под которыми прославились исторические личности. Такой человек будет походить на ворону с павлиньим хвостом. Он не сам его нацепил и, конечно, будет его стыдиться, если это человек с головой. Как ни старайся несчастный, он всегда находится в двусмысленном положении: его неминуемо сопоставляют с образцом, до которого он, ясно же, никогда не дотянется, и вот его уже корят неудачником, и презрение его удел - все по милости своего кровного имени". Шоу также описал иную ситуацию: "Носитель имени какого-нибудь дурака так и ходит в дураках и, в конечном счете, вынужден оправдать это мнение. Конечно, настоящий гений справится с напастью, хотя и ему имечко может крепко подгадить". Автор за статью получил 15 шиллингов и решил сразу же "взять быка за рога" - стал писать романы! В период с 1979-го по 1883 год им было написано 5 романов: "Незрелость" (1879), "Неразумный брак" (1880), "Любовь артиста" (1881), "Профессия Кэшеля Байрона" (1882) и " Социалист-затворник" (1883). Через годы Д.Б. Шоу вспомнит о том, как стал писать свой первый роман: "... Я начал с того, с чего начинал любой литературный авантюрист в ту пору, а многие начинают и по сей день. Я написал роман. От долгого пребывания в конторе я сохранил привычку работать ежедневно, для меня это было главным отличием труда от праздности. Я полагал, что только так я смогу добиться своей цели и что без этого мне ни за что не написать книгу. Я приобрел огромные запасы белой бумаги, в пол-листа, стоившей тогда по шести пенсов за пачку, сложил эти листы пополам и обрек себя на выполнение задачи: исписывать пять таких страниц в день независимо от того, будет дождик или снег, вдохновенье или нет. Во мне было еще так много от школьника и от клерка, что если фраза прерывалась в конце пятой страницы, я бросал работу и возвращался к ней только на следующий день. С другой стороны, пропустив день, я назавтра аккуратно выполнял работу в двойном размере. Таким образом, я написал за пять лет пять романов. Это были годы ученичества, и я преодолевал их со всем упорством, на какое способен робкий и недовольный собой ученик, проходящий курс у строгого учителя (а учителем этим был я сам), у учителя, которого нельзя ни задобрить, ни обмануть, и я, чтобы не потерять уважения к себе, упорствовал в своих занятиях, несмотря на полное безденежье, а оно дважды (меня до сих пор передергивает, когда я вспоминаю об этих критических моментах) означало и рваные башмаки, и обтрепанные манжеты (приходилось подравнивать бахрому ножницами), и бесформенный от старости цилиндр...". Однако романы молодого автора тоже не были востребованы лондонскими издателями, несмотря на то, что Бернард Шоу неоднократно предлагал их для публикации. И тогда он начал посылать рукописи романов в Америку, но и там не сумели вовремя оценить литературный талант будущей знаменитости. Получив более полусотни отказов от издательств, Шоу занял, по его словам позицию "яростного стоицизма" - приобрел "сверхчеловеческую нечувствительность как к хвале, так и к хуле". По его же мнению, он был слишком "молод и неопытен" и поэтому не догадывался, что неудачи объяснялись вовсе не его бездарностью, а антагонизмом, который пробуждала у издателей его враждебность к почтенному викторианскому обществу и его образу мыслей". Но, многие современные литературные критики, - не исключая наличия антагонизма издателей того времени к враждебности Бернарда Шоу в адрес "почтенного викторианского общества", - всё-таки полагают, что художественный уровень романов и иных прозаических произведений знаменитого драматурга явно не соответствует высокому уровню его пьес. Во всех пяти романах знаменитого драматурга затрагиваются острые социальные темы - о паразитизме капиталистического общества, о гнилостности буржуазной культуры и морали, об эксплуатации рабочего класса, поэтому буржуазная критика негативно отнеслась к творчеству молодому писателю не только причине художественной незрелости вышеперечисленных романов, но и из-за наличия в них социал-демократических идей. *** В 1886 году был напечатан первый роман Шоу - им оказался "Профессия Кашеля Байрона", написанный в 1882-ом году. Главный герой романа - своенравный школьник, который вместе с матерью эмигрирует в Австралию, где участвует в боксёрских боях за деньги. Затем возвращается в Англию на боксерский матч. Здесь герой влюбляется в умную и богатую женщину Лидию Карью. Эта женщина, привлеченная животным магнетизмом, соглашается на замужество, несмотря на их разное социальное положение. Потом выясняется, что главный герой благородного происхождения и наследник большого состояния. Таким образом, он становится депутатом в Парламенте и семейная пара становится обычной буржуазной семьей. Перед тем, как начать писать роман на такую тему, Шоу посетил немало боксерских поединков и прочитал книг о боксе в Британском музее (вместе с тем, считая интерес к боксу следствием первородного греха). Удивительно, но именно этот роман стал не только первым напечатанным романом Шоу, но и тем произведением, которое чуть не сделало его популярным автором того литературного направления, которого так сторонился сам Шоу. Позднее автор романа будет утверждать: "Я не могу без дрожи думать, что "Профессия Кэшеля Байрона" чуть не сделала меня в двадцать шесть лет модным литератором. Найдись в ту пору предприимчивый издатель - и мне бы конец!<...> По правде говоря, предпочтение, оказанное этому роману в частности, обеспокоило меня. При написании романов применяются две заслуживающие внимания уловки для пленения читателя. Первая - избиение ребенка и причитания над его смертным ложем. Вторая - описание борьбы или убийства". Позднее Шоу будет утверждать, что "Профессию Кэшеля Байрона" он написал для забавы и жалеет, что стал причиной всего этого ребяческого восторга: "Бой в перчатках и рассчастливая концовочка, до которой я никогда прежде не унижался, впервые принесли мне позорный успех среди благожелательных рецензентов и у многотысячной читающей публики. Но я успел задуматься о содеянном, и чувство собственного достоинства забило тревогу. Я решил оставить выписывание характеров и... засесть за роман, который поднимал бы большую социальную тему". *** В 1887-ом был напечатан роман "Социалист-затворник" (он же "Социалист-одиночка", "Не социальный социалист" и "Неуживчивый социалист"), написанный в 1883-ем году и ставший последним романом Шоу. Главным героем произведения является "бедный рабочий", скрывающий от жены своё приличное материальное состояние, так как является сторонником социализма. Со временем и в связи с этой книгой Шоу выскажет любопытное наблюдение о своем творческом методе: "Бьюсь я однажды в читальном зале Британского музея над началом пятого и последнего своего романа "Социалист-затворник" - и вижу: сидит и трудится за соседним столиком на редкость привлекательная, просто притягательная молодая особа, лицо решительное, живое, умное. Увидел я это лицо и как в душу заглянул: так родился характер Агаты Уайли. Мы за все время не обменялись и словом, не познакомились. Я видел-то ее всего несколько раз и все при тех же обстоятельствах. А назови я сейчас ее имя, которое, кстати, сделалось известным в литературе - как и я, она писала тогда роман, и, может быть, мой профиль вдохновлял ее в работе над образом героя, - выдай я, стало быть, ее имя, и сочтут ее бесповоротно Агатой Уайли да еще приплетут бог весть какую скандальную ерунду, кивая на наше якобы близкое знакомство. Я всегда пользовался живой моделью, как художник, и добавлю - работал в манере художника: иногда самый верный образ рождался из близких, личных отношений с прообразом, а случалось, он возникал в сознании благодаря брошенному взгляду, как в случае с Агатой. От одного такого взгляда могла возникнуть цепь обстоятельств настолько правдоподобных, что мне доводилось выслушивать упреки - мол, бессовестно лезу в чужие дела. Можете мне не верить, но однажды я придумал для одного из моих героев лакея, а потом выяснилось, что именно такой лакей и служил у его живой модели! Я копировал природу с разной степенью точности, разрываясь между крайностями: добросовестным выписыванием всего, что я наблюдал, и игрой воображения, подсказанной случайным взглядом или рассказом. В одной и той же книге или пьесе я сводил вместе житейские наблюдения и то, что принято называть вымышленными характерами и традиционными литературными персонажами". *** Роман "Любовь артистов" был написан в 1881-ом, а опубликован в США в 1900-ом году и в 1914-ом - в Англии. В этом романе на примере викторианского общества Шоу показывает свои взгляды на искусство, романтическую любовь и брак. Данное произведение многие литературные критики и литературоведы считают "самый оригинальным и тонким романом" Бернарда Шоу. Герой романа умом и характером далеко превосходит пустопорожнее общество леди и джентльменов, пустивших его на свой порог за музыкальные заслуги. Этот образ был новостью в литературе. Книга ознаменовала решительный поворот в развитии Шоу. Первые два романа были плодом самоуверенного рационализма, особенно "Неразумный брак" (он написал книгу одним махом, ни разу не запнувшись). В отличие от "Неразумного брака", "Любовь артистов" не несла в себе катастрофы и не имела конца: роман просто останавливает свой ход. Писался он медленно; задержали и первая болезнь, унизившая Шоу сознанием своей смертности, и необходимость перечитывать написанное, чтобы ухватить терявшуюся нить. "Прививки не оставили на мне живого места - на всю мою грешную жизнь мне обещалась неуязвимость для оспы". И все же Шоу пал жертвой эпидемии 1881 года. Из болезни он вышел с великолепной бородой и неверием в медицинскую ортодоксию. Это последнее и продлит ему жизнь до глубокой старости, к великому смущению многих маститых врачей. *** В "Незрелости" - самом первом написанном романе, но опубликованным самым последним, речь идёт о жизни и карьере Роберта Смита, энергичного молодого жителя Лондона. Осуждение алкоголизма - это первый посыл в книге, основанной на семейных воспоминаниях автора. В главном герое романа, нетрудно узнать самого автора. Особенно в эпизоде его пребывания под сводами Вестминстерского аббатства. Возбужденное состояние Смита передается таким образом: "Тихая поступь, горящий взор и сосредоточенное спокойствие подскажут проницательному наблюдателю, что перед ним законченный атеист". Бернард Шоу был именно таким "законченным атеистом". Роман был отвергнут всеми лондонскими издателями поочередно, лишь Макмиллану Джону Морли - рецензенту "Полл-Молл Газетт" пришла мысль привлечь Шоу к сотрудничеству. Морли спросил своего собеседника, чем бы он мог заняться. Шоу полагал, что мог бы писать об искусстве. - Вздор, - презрительно воскликнул Морли, - нынче все могут писать об искусстве! - Вы полагаете? - сухо обрезал Шоу, и Морли понял, что сотрудник ему попался из строптивых, с которым не следует связываться. Такой категорический ответ начинающего писателя, а также название романа, пожалуй, объясняются и самим Шоу в конце романа: "Возвращаясь опять через мост, Смит задержал шаг и задумался о своей незрелости, любуясь недвижными квадратами белого лунного света и лежавшими впереди тенями. Потом он отрицательно дернул головой и направился к дому". *** В романе "Неразумный брак" ("Неразумные связи") Бернардом Шоу ставится под вопрос Институт брака на примере благородной женщины и рабочего, который разбогател на изобретении электрического мотора. Их брак распадается из-за неспособности членов семьи найти общие интересы. Автор осуждает наследственный статус и настаивает на благородстве рабочих. К сожалению, в русскоязычном Интернете об этом романе имеется очень мало информации. В том же Интернете, можно найти утверждение, что будто через много лет, уже став знаменитым драматургом, Бернард Шоу перечитал свои романы и признался: "Читать можно - и в этом весь ужас". И после этого он якобы уже больше их не перечитывал. Однако, по мнению П. Балашова: "Ранние романы Шоу, при всей их незавершенности и недостатках, порой излишней растянутости и вялости действия, представляют в историко-литературном плане большой интерес: они позволяют проследить эволюцию художественной мысли Шоу на самом раннем этапе, пробуждение острого интереса писателя к постановке насущных социальных проблем. Здесь уже открывается обширное поле для завязывающихся поединков, столкновений и споров - предвестников драмы идей. В "скудные годы" материальных лишений Шоу подмечал неблагополучие в мире богатства и сословных привилегий: в повествовательном тоне рассказчика явственно слышатся юмор и ирония - он как бы примеривал доспехи сатирика, каким позже и предстал пред всем миром создатель первого цикла "неприятных пьес"". Следует также отметить, что к прозаическому творчеству Бернарда Шоу относятся не только вышеперечисленные романы, но и новеллы, которые пользуются у читателей Интернета значительным спросом. Шоу-новеллист занимателен и ироничен. Повествуя о частных эпизодах, о необычайных происшествиях, носящих порой анекдотический характер, он широко использует метод контрастного сопоставления, позволяющий обнаружить реальные противоречия действительности, противоречия между идеалами и их истинным воплощением, противоречия между ложным и истинным, между показной ханжеской позой и подлинной человеческой сущностью. Желающие ознакомиться со сборником новелл знаменитого драматурга могут воспользоваться такой ссылкой: https://www.litmir.me/bd/?b=181596 *** Поэзия Бернарда Шоу, в отличие от его драматургии и прозы, до сих остаётся неисследованной областью его творчества, несмотря на то, что отдельные стихотворения находились биографами и литературоведами в старых дневниках и многочисленных письмах Шоу. К примеру, в 1967 году Уоррен Смит, - профессор Пенсильванского университета, опубликовал статью, в которой было приведено следующее стихотворение, извлечённое из дневника 17-летнего Шоу за 1873 год: Эй, глупость! Цвети средь иллюзий. Покуда от грез и стыд И страсти безумствуют люди, Пребудешь всегда! У каждого есть чаровница Иоланта, Калипсо иль Маб. Любовь... Но во прах обратится В устах ее хлеб. Мэб - в городе было жилище, Иоланты - на сцене... А мне - Калипсо - нежнее не сыщешь, И страшит ее гнев. В своей статье профессор Смит не делает критический анализ стихотворение с точки зрения его мастерства, а лишь отмечает, что написано оно не всерьез, и сожалеет, что ничего не известно об упомянутых в нём трех женщинах. Ясно лишь только, что Иоланту юноша видел среди дублинских королев сцены, а Калипсо жила в "Сорренто", то есть в приморских окрестностях Дублина, по соседству с Торка-коттеджем, арендованным семьей Шоу. Видимо, через четыре года после того, как семья Шоу покинула этот коттедж, т. е. незадолго до отъезда в Англию, Шоу посетил те места и девушку, в которую был влюблен, о которой хранил самые нежные воспоминания. Профессор также считает, что в этом стихотворении имеет место ироническое признание в сильном и не совсем еще угасшем чувстве, которое восходит к английской традиции "оскорбительного сонета", к сонетам Шекспира о смуглой даме, которые так хорошо знал и любил Шоу. По мнению З.Т. Гражданской, доктора филологических наук и специалиста в области английской литературы XVIII-XX веков: "Среди сотен книг о Б. Шоу, которые появились и продолжают появляться в Англии и США, среди статей в специальной периодике, посвященной Б. Шоу, читатель не найдет исследований о Шоу как поэте. Причин для этого достаточно. Западное литературоведение всегда охотно идет проторенными путями, не боясь бесчисленных повторений и оглядываясь на буржуазные вкусы обывателя. Так, по вопросу о так называемой "религиозности" Шоу написано великое множество работ разного масштаба и разной степени фальсификации. Имеется также много работ биографического характера с фрейдистским оттенком. Живо интересуются возлюбленными Шоу, пересчитывают их, тщательно выясняют характер его отношений с этими женщинами. Интересуются возлюбленным его матери, музыкантом Ванделером Ли, и в ряде книг ставят вопрос, не был ли Шоу его незаконным сыном. Вопрос праздный, ибо стоит только взглянуть на портрет м-ра Джона Шоу, чтобы убедиться, что драматург был его сыном. Именно к этому выводу приходят и сами биографы, в том числе ирландец О"Донован, изучивший буквально каждый шаг м-ра Ли". Зоя Тихоновна называет одну из основных причин равнодушия биографов и исследователей к поэтической стороне наследия Шоу: "Рифмованные стихи Шоу кажутся настолько незначительным явлением рядом с его драматургией, а его пьесы, написанные белым стихом, носят настолько шуточный и подражательный оттенок, что как-то странно ставить вопрос о поэтическом наследии драматурга". Однако по её мнению всё-таки "следует говорить не только об отдельных опытах Шоу в области рифмованного или белого стиха, но и о поэтическом характере всего его творчества", - таким способом можно глубже вглядеться в структуру диалогов и монологов, в природу ремарок, чтобы определить черты ораторской или поэтической речи, которой пользовался Бернард Шоу. 10. О ДРАМАТУРГИИ БЕРНАРДА ШОУ Мировую известность и славу принесла Бернарду Шоу драматургия, - именно в этой области творчества он достиг выдающихся успехов и ещё при жизни Шоу стали именовать "вторым Шекспиром". Более того, сам Шоу не боялся сделать вызов великому драматургу, утверждая: "Театр для меня - такое же стенобитное орудие, как трибуна или пресса: именно поэтому я хочу вытащить его на передовую. Мои странные шаги являются частью более крупного плана, чем Вы полагаете; для меня, например, Шекспир - один из бастионов Бастилии и должен пасть". Можно соглашаться или, наоборот, отвергать последнее утверждение Шоу в отношении Шекспира, однако трудно оспорить тот факт, что Бернард Шоу оказался именно тем драматургом-новатором, который не побоялся решать многие проблемы, накопившиеся в драматургии ещё со времён великого драматурга. Шоу всегда придерживался собственных принципов в писательском деле и признавался: "Всегда нужно превзойти вашу идею так, чтобы заставить людей прислушаться, а также напугать так, чтобы они начали действовать. Я всегда осознанно вел себя именно так". В критических работах Шоу большое место уделил вопросам драмы. Он выступил против штампов и рутины, царивших в английском театре, и призывал обратиться к живой действительности. Нападая на модную драматургию того времени, выступая против наводнения театра мелодрамами с их необычными происшествиями, ходульными героями и псевдонародной речью, он расчищал путь для нового театра. Шоу-реалист был противником внешнего правдоподобия и реальные жизненные конфликты разрабатывались им в остро парадоксальной форме. Парадокс проявлялся как в развитии сюжета, так и в характеристиках и речи персонажей. Острота и публицистичность пьесы усиливались авторскими ремарками. Афористичность речи, тщательная обработка диалога и монолога, необычность разработки сюжета, волнующая лиричность, парадоксальность, сатирическая направленность пьес - вот что создало им всемирную славу. Остроумные диалоги героев пьес Бернарда Шоу, в которых обсуждались вопросы современной жизни, а также дискуссии не претендующие на полноту ответа или окончательное решение той или иной проблемы, стимулировали зрителей не к пассивному созерцанию происходящего на сцене, а к творческому восприятию увиденного и услышанного, к активизации собственного мышления. Интеллектуальная драма Бернарда Шоу обогатила мировой реалистический театр XX века глубиной социально-философской проблематики и гуманистическим пафосом. По утверждению Пауля Томаса Манна (1875-1955) - немецкого писателя и лауреата Нобелевской премии по литературе: "Шоу устами подносил блестящий меч свое слово и остроумия против страшной силы, угрожавшей существованию человека - против глупости. Ему удалось поднять человечество на более высокую ступень социальной зрелости. Он безжалостно указал слабые стороны и недостатки человека, но его острые шутки не противоречили гуманизму его общего видения. Он был другом всего человечества - в этой роли Шоу будет жить в сердцах и памяти людей ". По мнению А.А. Чамеева, специалиста в области англоязычной литературы 19-20 веков: "Экспериментаторство Шоу не имело ничего общего с формализмом. Целью новаторских исканий драматурга было очистить "авгиевы конюшни" современного ему театра от "идеализма, условностей, идолопоклонства, романтизма, иллюзий, традиционализма и предрассудков", превратить театр в трибуну, "фабрику мысли, будителя совести, учителя общественного поведения, оружие против отчаяния и тупости, храм восходящего Человека". Свою деятельность Шоу начал с того, что объявил войну театру своего времени - театру коммерческому, развлекательному, репертуар которого состоял главным образом из так называемых "хорошо сделанных пьес". Раздражение Шоу вызывала и историческая драма, современная и классическая, для которой характерны пышность и претензии на точное воспроизведение изображаемой эпохи. Даже обращение к Шекспиру Шоу склонен был рассматривать как стремление уйти от больных вопросов современности и объявлял "бардопоклонством"". Шоу внёс в современную драматургию множество новых идей, которые не были присущи драматургии Шекспира, некоторые из них перечислены ниже: 1. Сделал попытку приблизить драматургию к современным проблемам не только интеллектуальной, но общественной жизни. 2. Стал совершенно игнорировать чопорную пуританскую мораль, всё ещё свойственную значительной части зажиточных кругов английского общества. 3. Назвал вещи их настоящими именами, считает возможным изображать любое житейское явление, став (в определённой мере) сторонником натурализма. 4. Использовал парадокс как главный художественный прием драмы и как средство открытия несоответствия между видимостью и сущностью общественных и личных отношений 5. Предложил новую структуры пьесы: "развязка - развитие действия - дискуссия". 6. Предложил иной ход сценических событий, который должен готовить финальную разговор-спор, в ходе которого главная проблема пьесы не решалась, а наоборот, еще больше обострялась. 7. Сделал ставку на "открытый финал" пьесы, при котором у зрителей остаётся впечатление, что "дело" не закончено и драматург с артистами предлагают зрителям самостоятельно домыслить возможные варианты финала. 8. Использовал в пьесах большое количество ремарок, комментариев, предисловий и послесловий, не свойственных для драматических произведений других авторов. 9. Успешно сочетал в пьесах трагическое с комическим. 10. Разделил персонажей на две основные группы : а) идеалистов, живущими фальшивыми идеалами, б) реалистов, скептически воспринимающих окружающий мир. 11. Сделал главными героями реалистов, а не идеалистов. 12. Избегал, в отличие от Шекспира, трагических развязок... За почти 65 лет творчества Бернард Шоу создал более полусотни пьес, многие из которых стали очень популярными и всемирно известными. В период с 1885-го по 1950-й год Бернард написал следующие пьесы: Дома вдовца (1885-1889), Сердцеед (1893), Профессия миссис Уоррен (1893-1894), Оружие и человек (1894), Кандида (1894-1895), Избранник судьбы (1895), Поживем - увидим (1895-1896), Три пьесы для пуритан , Ученик дьявола (1896-1897), Цезарь и Клеопатра (1898), Обращение капитана Брасбаунда (1899), Великолепный Бэшвил, или Невознаграждённое постоянство (1901), Воскресный день среди холмов Суррея (1888), Человек и сверхчеловек (1901-1903), Другой остров Джона Булля (1904), Как он лгал её мужу (1904), Майор Барбара (1906), Врач перед дилеммой (1906), Интерлюдия в театре (1907), Вступление в брак (1908), Разоблачение Бланко Поснета" (1909), Дурачества и безделки , Страсть, яд, окаменение, или роковой газоген" (1905), Газетные вырезки (1909), Очаровательный найденыш (1909), Немного реальности (1909), Неравный брак (1910), Смуглая леди сонетов (1910), Первая пьеса Фанни (1911), Андрокл и лев (1912), Охваченные страстью (1912), Пигмалион (1912-1913), Великая Екатерина (1913), Лечение музыкой (1913), О"Флаэрти, кавалер ордена Виктории , Инка Перусалемский (1916), Огастес выполняет свой долг (1916), Аннаянска, сумасбродная великая княжна (1917), Дом, где разбиваются сердца (1913-1919), Назад к Мафусаилу (1918-1920) Часть I, В начале Часть II, Евангелие от братьев Барнабас" Часть III, Свершилось! Часть IV, Трагедия пожилого джентльмена , Часть V, У предела мысли, Святая Иоанна (1923), Тележка с яблоками (1929), Горько, но правда ( 1931), Сватовство по-деревенски (1933), На мели (1933), Шестеро из Кале (1934), Простачок с нежданных островов (1934), Миллионерша (1935), Новое окончание "Цимбелина" (1937), Женева (1938), Золотые дни доброго короля Карла (1939), Миллиарды Байанта (1948), Притчи о далеком будущем (1948), Шекс против Шо 1949), Почему она не пожелала (1950). В 1891 году в Лондоне открылся новый "Независимый театр", основателем которого был Джекоб Грейн - известный английский режиссер. Именно он предложил Шоу попробовать свои силы в драматургии. И в 1892 году Бернард Шоу предложил Джекобу Грею пьесу "Дом вдовца". Над этой пьесой Шоу начал работать ещё в 1885-ом, но окончательно завершил лишь в 1892-ом году. В "Доме вдовца" драматург описал реальную картину жизни лондонских пролетариев. Некий Тренч - молодой и порядочный человек, влюбился в капризную и напыщенную Бланш, дочь владельца трущоб Сарториаса. Но вскоре он узнаёт, что богатство его будущего тестя нажито на бедах людей, населявших непригодны для жизни трущобы. Будучи отпрыском аристократического рода, герой предложил Бланш жить на его собственные деньги, но быстро убедился, что и они имели то же самое источник: трущобы Сарториаса построены на землях тёти героя, его земельная рента взимаемая с тех самых нищих, жителей трущоб. В итоге, главный герой уступает жизненным обстоятельствам - женится на Бланш и заключает с Сарториасом соглашение. "Дом вдовца" был воспринят многими зрителями как возмутительный памфлет, однако было немало и тех, кто полагал, что пьеса является настоящим шедевром современной английской драматургии. Вскоре первые три пьесы Бернарда Шоу - "Дом вдовца", "Сердцеед" ("Волокита") и "Профессия миссис Уоррен"- были напечатаны под общим названием "Неприятные пьесы". В своем предисловии к этому изданию, Бернард Шоу написал: "...сила драматического искусства в этих пьесах должна заставить зрителя стать лицом к лицу с неприятными фактами. Несомненно, каждый автор, искренно желающий благ человечеству, совсем не считается с чудовищным мнением, будто бы задачей литературы является лесть. Но в этих драмах мы сталкиваемся не только с комедией и трагедией индивидуального характера и судьбой отдельного человека, но и с ужасными и отвратительными сторонами общественного устройства. Ужас этих отношений заключается в том, что обыкновенной средней руки англичанин, человек, может быть, даже мечтающий о тысячелетнем царстве благодати, - в своих общественных проявлениях оказывается преступным гражданином, закрывающим глаза на самые подлые, на самые ужасные злоупотребления, если их устранение грозит ему потерять хотя бы один грош из своих доходов". Во второй цикл пьес Бернарда Шоу, вошли так называемые "Приятные пьесы": "Война и человек", "Кандида", "Избранник судьбы" и "Никогда вы не можете сказать". И, если в "Неприятных пьеса" Шоу обращался к "ужасным и отвратительным сторонам общественного устройства" и гневно обрушивался на социальные порядки капитализма , то в "Приятных пьесах" драматург уделяет основное внимание той лицемерной морали, которая призвана скрыть истинную сущность буржуазных отношений. В этих пьесах Шоу ставит своей целью сбросить те романтические покровы, которые скрывают жестокую правду действительности. Он призывает людей трезво и смело взглянуть на жизнь и освободиться от липкой паутины предрассудков, отживших традиций, заблуждений и пустых иллюзий. Настоящий успех ждал Шоу в 1903 году, когда он написал и передал в театры для постановки пьесу "Человек и сверхчеловек"". Это философская комедия, в котором Шоу излагает собственные взгляды на религию, женщину и брак. Пьеса была поставлена во всех ведущих театрах Англии, Европы и Америки. Но особый успех она имела на родине автора. По утверждению А.М. Зверева (1939 - 2003) - литературного критика, специалиста по англоязычной литературе XX века и переводчика: "Мировая слава приходит к Шоу после того, как в постановках Х. Гренвилл-Баркера на сцене королевского театра "Корт" за три сезона (1904-1907) прошли некоторые из наиболее значительных его пьес, в том числе "Человек и сверхчеловек" (1905), "Майор Барбара" (1905), "Цезарь и Клеопатра" (1907). Они окончательно закрепили за Шоу репутацию ниспровергателя мнимых очевидностей, покушающегося на фундаментально важные понятия общепринятой морали и на представления об истории, которые выглядят аксиоматичными". *** В публикациях мировых СМИ и на сайтах Интернета, посвящённых драматургии и театру, можно прочитать различные отзывы о пьесах Бернарда Шоу, - как говорится, "На вкус и цвет - товарищей нет". Однако можно заметить, что к пятёрке наиболее популярных чаще всего называются такие пьесы Шоу : "Цезарь и Клеопатра", "Пигмалион", "Дом, где разбиваются сердца", "Святая Иоанна" и "Тележка с яблоками". Пьеса "Цезарь и Клеопатра" написана в 1898 году, но её путь на сцену оказался неожиданно долгим. Формально первое (и тогда единственное) представление, с целью регистрации авторского права, состоялось в марте 1899 года на любительской сцене Ньюкасла. Главные роли автор предназначал Стелле Патрик Кэмпбелл и Джонстону Форбс-Робертсону, но из-за конфликта между этими актёрами английская премьера задержалась на девять лет: сыграли свою роль также техническая сложность и дороговизна постановки. Текст пьесы был впервые опубликован в авторском сборнике "Пьесы для пуритан" (1901). Первая профессиональная постановка "Цезаря и Клеопатры" произошла в 1905 году в берлинском "Немецком театре" Макса Рейнхардта, осенью 1906 года последовала премьера в Нью-Йорке. И лишь в сентябре 1907 года пьеса была представлена английской публике, причём сначала не в Лондоне, а в провинциальном Лидсе. В России пьеса "Цезарь и Клеопатра" была впервые поставлена в 1909 году усилиями творческого коллектива Малого театра. Пьеса "Пигмалион" написана в 1912 году и является одной из самых известных пьес Бернарда Шоу, имеющей огромную популярность в различных странах мира, благодаря своей оригинальности, остроумию и демократическому духу. Замысел "Пигмалиона" начал складываться у Шоу (по его признанию) ещё в 1897 году, но писалась пьеса в течение марта - июня 1912 года. Первая постановка "Пигмалиона" состоялась в венском Бургтеатре 16 октября 1913 года, её посетил эрцгерцог Франц Фердинанд. 24 марта 1914 года пьеса была представлена американской публике и 11 апреля 1914 года её показали в лондонском Театре Её Величества. В том же 1914 году "Пигмалион" был поставлен в Санкт-Петербурге. В Лондоне "Пигмалион" выдержал 118 представлений. И везде пьесе сопутствовал огромный успех. Главным героями пьесы является Генри Хиггинс - профессор фонетики и цветочницау Элиза Дулиттл, а также полковник Пикеринг - приятель профессора. По условиям пари между профессором и полковником, первый должен за шесть месяцев обучить неграмотную цветочницу светским манерам и правильному произношению, принятому в высшем обществе, и на светском приёме суметь представить её как герцогиню. Название пьесы взято из античного мифа о скульпторе Пигмалионе, создавшем настолько совершенную статую девушки, что богиня Афродита согласилась, по просьбе Пигмалиона, влюблённого в созданный им образ, оживить статую. Пьеса "Дом, где разбиваются сердца" была начата ещё в 1913 году, однако закончена лишь в 1917. По признанию самого автора, эту пьесу он написал под влиянием драматургии Антона Чехова, которого считал одним из лучших драматургов своего времени. Однако начавшаяся в 1914 году Первая мировая война помешала созданию произведения. Пьеса была закончена в 1917 году, но автор решился выпустить её в печать лишь после окончания войны - в 1919 году. В этой пьесе Шоу показал английское общество периода Первой мировой войны, когда в нём, в этом обществе, процветали безразличие и невежество высшего и среднего классов, а формально благополучное общество разлагалось морально изнутри . В пьесе нет ни одного положительного персонажа - каждый герой либо лицемер, либо лгун, либо просто злой и плохой человек. Дом, "где разбиваются сердца", это ещё и дом, "где всё тайное становится явным". Впервые пьеса была поставлена в 1920 году на сцене Нью-Йоркского театра "Garrick", однако в последующие годы она редко ставится на сценах мировых театров из-за своей чрезвычайной сюжетной сложности. В 1962 году "Дом, где разбиваются сердца" была поставлена в Московском театре Сатиры, а в 1975 году спектакль был записан для телевидения. В 2001 году пьеса была поставлена в Театре Дождей (Санкт-Петербург), 14 февраля 2002 года, на сцене БДТ им. Г.Товстоногова и в 2005 году её увидели на сцене Московского театра "Мастерская Петра Фоменко". "Святая Иоанна" ("Святая Жанна") была написана в 1923-ем году и впервые поставлена на сцене в декабре этого же года. Замысел пьесы-хроники о жизни и борьбе Орлеанской Девы появился у Шоу во время путешествия по Франции в 1913 году, однако Первая мировая война помешала Бернарду Шоу реализовать свой замысел. Основная работа над текстом происходила в 1923 году. Действие пьесы происходит в XV веке, в ходе Столетней войны, когда появление и смелые действия Жанны д"Арк переломили ход войны в пользу французов. Шоу так пояснил свой творческий замысел в отношении образа героини: "Другие делали из Жанны приключенческий роман. Я рассказал без прикрас, как было дело... Сцена суда сделана по документам подлинного суда. Здесь всё принадлежит настоящей Жанне - и слова, и поступки". Первое представление пьесы состоялось 28 декабря 1923 года в американском театре Гаррика на Бродвее. В Лондоне премьера пьесы произошла 26 марта 1924 года в "Новом театре", Жанну играла Сибил Торндайк, для которой Шоу и писал эту роль. В столице Великобритании за первый год было показано 244 представления "Святой Иоанны". В том же 1924-ом года постановки пьесы были осуществлены практически во всех европейских странах. Триумф был повсеместным; никакая другая пьеса не принесла Шоу больший доход, чем "Святая Иоанна". Театральны критики считают Жанну лучшим и самым ярким образом во всей драматургии Шоу, соединившим "величие и простоту, комическое и трагическое, духовную самостоятельность и стихийную силу личности". Пьеса "Тележка с яблоками" написана Шоу в 1929 году. "Опрокинуть тележку с яблоками" - такое выражение у англичан означает " спутать карты, поставить все с ног на голову". Это политическая комедия, из тех, которые сам автор назвал "политическими экстраваганцами". Драматург высвечивал недостатки и происки политической системы и государственного строя капиталистической Англии в целом. Шоу не только обличал буржуазную демократию, но предсказывал, к какому будущему она приведет страну. Желающие ознакомиться с содержанием пьес Бернарда Шоу могут воспользоваться такими ссылками: Пьесы Бернарда Шоу http://librebook.me/list/person/bernard_shaw Цезарь и Клеопатра http://librebook.me/caesar_and_cleopatra Пигмалион http://librebook.me/pygmalion Дом, где разбиваются сердца http://librebook.me/heartbreak_house Святая Иоанна http://librebook.me/saint_joan Тележка с яблоками http://librebook.me/telejka_s_iablokami 11. ЖЕНСКИЙ ВОПРОС БЕРНАРДА ШОУ, ч. 1 В многочисленных публикациях интернетовских сайтов и мировых СМИ высказываются самые различные мнения о "Женском вопросе" Бернарда Шоу - его отношении к прекрасной половине человечества, - начиная от утверждений, что знаменитый драматург проявлял чуть ли не абсолютное равнодушие к женщинам и, завершая совершенно противоположными мнениями о том, что Шоу был не только любим многими женщинами, но и сам многократно "поражался стрелой Купидона". Примечательно, что Шоу, вольно или невольно (и неоднократно), но давал повод для подобных утверждений и мнений. Ниже приведены утверждения Бернарда Шоу, на основании которых можно сделать вывод о чуть ли не полном его равнодушии к женскому полу: "Ни один мужчина, который должен сделать что-то важное в этом мире, не имеет времени и денег на такую долгую и дорогую охоту, как охота за женщиной"; "Уметь выносить одиночество и получать от него удовольствие - великий дар"; "Любви с первого взгляда можно доверять примерно так же, как диагнозу с первого прикосновения руки"; "Не люби ближнего, как самого себя. Это наглость, если ты собой доволен, и оскорбление, если недоволен"; "Если влюбишься в мужчину, нельзя выходить за него замуж - он может сделать тебя несчастной"; "И в дружбе, и в любви рано или поздно наступает срок сведения счетов"; "Есть старинная поговорка, что если человек не влюбился до сорока лет, то лучше ему не влюбляться и после"... Однако... Тот же Бернард Шоу является автором иных утверждений, которые больше присущи человеку, очень искушённому в "женском вопросе". К примеру, таких: "Я встречался с разными женщинами и узнал все, что можно от них узнать. И это было "по любви", потому что лишних денег у меня не было"; "Непостоянство женщин, в которых я был влюблен, искупалось разве что адским постоянством женщин, влюбленных в меня"; "Идеальной любовью может быть только любовь по переписке. Моя переписка с Эллен Терри была вполне удавшимся романом. Ей успели надоесть пять мужей, но со мной она не соскучилась"; "Знатоки женщин редко склонны к оптимизму"; "Красота через три дня становится столь же скучна, как и добродетель"; "Лучше пусть женщина возмущается, чем скучает"; "Любовь - это грубое преувеличение различия между одним человеком и всеми остальными"; "В любви всегда один целует, а другой лишь подставляет щеку"; "Если вы начинаете с самопожертвования ради тех, кого любите, то закончите ненавистью к тем, кому принесли себя в жертву"; "Человека, который всю жизнь любит одну женщину, следует отправить к врачу, а может, и на виселицу"; "Постарайся получить то, что любишь, иначе придется полюбить то, что получил"... В Интернете можно найти немало пикантных историй, произошедших с Бернардом Шоу при общении с женщинами. Ниже приведены несколько таких историй: *** Во время одного из приёмов к Шоу подошла дама и спросила: - Как вы думаете, почему Бог создал сначала мужчину, а уже потом женщину? - Потому, - ответил Бернард Шоу, - что не хотел, чтобы в момент сотворения мужчины, женщина задавала ему глупые вопросы... *** Одна из поклонниц Шоу, - привлекательная молодая женщина, - немного поговорив с драматургом, заметила: - Представляю, какие бы замечательные были бы у нас с вами дети! От меня они получили бы красоту, от вас - проницательный ум. - О, мисс!.. - возразил Шоу. - А если природа ошибётся и первое возьмет от меня, а второе - от вас? *** Некая дама в гневном порыве заявила писателю: - Если бы вы были моим мужем, я бы не удержалась и подсыпала бы вам в чай яду. - Мадам, - ответил Шоу, - если бы вы были моей женой, я бы немедленно выпил этот чай. Примечание. Следует отметить, что эта же история приводится в Интернете с несколько иной адресацией: якобы подобный диалог произошёл с обиженной женщиной не у Шоу, а у Черчилля, который тоже обладал ироническим и афористическим талантом. Возможно, что кто-то из уважаемых читателей возразит: мол, слова - не дела, и сказанное нами очень часто может не совпадать со сделанным. Поэтому, утверждения Бернарда Шоу никак не могут являться серьёзной аргументацией для окончательного вывода о том, кем же являлся Шоу - женоненавистником или Дон Жуаном? Быть может, знаменитый драматург, обладавший даром иронического юмориста - просто предлагал читателям немного повеселиться. Тем более, сам Бернард Шоу как-то признался в своей специфической правдивости: "Мой способ шутить - это говорить правду. На свете нет ничего смешнее...". И тогда вновь возникает вопрос: "Какая же правда имеет место в "женском вопросе" Бернарда Шоу?". Впрочем, ответ можно получить от самого героя данной подборки материалов. В 1931 году вышла книга "Бернард Шоу", автором которой был Фрэнк Харрис (1855-1931) - ирландский редактор, писатель, журналист и издатель, который дружил со многими известными деятелями того времени, в том числе и с Шоу (после выхода книги Харрис внезапно умер от сердечного приступа). В книге есть глава "Сексуальное кредо", практически написанная самим Шоу. Причина такой "помощи" со стороны 75-летнего драматурга заключалась в следующем: Хэррис сообщил Шоу, что собирается написать биографическую книгу о нем, и Шоу, зная о живом воображении Хэрриса (его автобиографическую книгу "Моя жизнь и романы" жена Бернарда Шоу отказалась держать дома из опасения и стыда, что слуги прочтут её), решил оградить себя от невероятной фантазии друга и сам написал необходимый материал для этой главы. Более того, 29 июня 1930 года Шоу отослал Хэррису письмо со следующим содержанием: "Дорогой Фрэнк Хэррис, прежде всего, о досточтимый биограф, выбросьте из головы мысль, что вы можете узнать что-либо о своем герое из простого перечня его похождений. Вы не найдете подобного перечня в деле Шекспира, но зато найдете, и притом подробнейший, в биографии Пеписа; и тем не менее вы гораздо больше знаете о Шекспире, чем о Пеписе. Объясняется это тем, что в любовных интригах отношения между сторонами не затрагивают личности как таковой. Если бы я рассказал вам о всех своих приключениях, вы бы по-прежнему ничего не знали не только о моей личности, но и о моей половой жизни. Вы узнали бы только то, что вы уже знаете: что я человек. Если у вас есть какие-нибудь сомнения в отношении того, нормальный ли я мужчина, отбросьте их. Я был исключительно влюбчив, хотя и разборчив... Как это свойственно молодым людям, я был приверженцем Венеры-Урании. С детства я ушел с головой в романтическую музыку. Я знал наизусть все картины и статуи в Ирландской национальной галерее, а это очень хорошая галерея. Читал все, что мне попадалось под руку. Дюма-отец составил для меня французскую историю, так же как и оперы Мейербера. Из нашего коттеджа на Доки-хилл я мог предаваться созерцанию бессмертных видений в духе Шелли - моря, неба и гор. Реальная жизнь казалась лишь мрачной и убогой интермедией, вторгавшейся в воображаемый рай. Я взахлеб пил сладостный нектар. Венера-Урания была прекрасна. В поклонении Венере-Урании кроется, однако, опасность, хотя она и спасает вас от грязной распущенности, давая вам силы хранить невинность еще долгое время после достижения зрелости: она может как бы стерилизовать вас, делая вас героем воображаемых романов на небесах с участием богинь и ангелов, а то и дьяволов, столь обольстительных, что они навсегда отобьют у вас вкус к реальным женщинам, а если вы женщина - к реальным мужчинам. И вы перестаете быть человечным из-за пресыщения красотой или избытка чувственности. Вы кончаете как аскет, святой, старый холостяк или старая дева (короче говоря, кончаете безбрачием), потому что, подобно Гейне, вы не можете вступить в связь с Венерой Милосской или с Гермесом Праксителя. А ваши любовные поэмы, как "Эпипсихидион" Шелли, могут только рассердить земных полнокровных женщин, которым сразу же становится ясно, что вы можете признать их, только принимая их за кого-то, кем они не являются и с кем не могут выдержать сравнения. Теперь вы знаете, как я дожил, сохраняя полнейшую наивность, до двадцати девяти лет и обратился в бегство, когда вызов был мне брошен. И с тех пор вплоть до моей женитьбы всегда отыскивалась какая-нибудь добросердечная женщина, так что я встречался с разными женщинами и узнал все, что можно от них узнать. И это было "по любви", потому что лишних денег у меня не было. Я зарабатывал достаточно лишь для того, чтобы кое-как содержать себя, а остальное тратил не на женщин, а на пропаганду социализма. Когда же, наконец, я стал зарабатывать достаточно и смог прилично одеться, я вскоре привык к тому, что женщины в меня влюбляются. Мне не приходилось преследовать женщин - они преследовали меня. И тут, пожалуйста, не делайте преждевременных заключений. Далеко не все преследовавшие меня женщины хотели вступить со мною в связь. Некоторые из них были вполне счастливы в браке и были глубоко признательны мне за то, что я так хорошо понимал, что связь между нами невозможна. Другие были готовы заплатить за дружбу наслаждением, давно решив, что все мужчины уж так устроены. Третьи были гениальны в любви и совершенно невыносимы во всем остальном. Не было двух сходных случаев: и приговор Морриса "Все они одинаковы" шел, по выражению Лонгфелло, "не от души". Я обнаружил, что любовная близость не может никоим образом служить основой для постоянных взаимоотношений, и никогда не ставил женитьбу в зависимость от этого. Для меня вопросы пола занимают последнее место. Кроме того, я ни разу не отказался от выступления в защиту социализма ради любовного свидания... Не забывайте, что браки не одинаковы и что брак между молодыми людьми, за которым следует рождение детей, не может рассматриваться наравне с бездетным союзом пожилых людей, далеко перешагнувших тот возраст, в котором безопасно завести первого ребенка. Итак, никаких романов и главное - никакой порнографии...". И всё-таки, в предлагаемом тексте хочется слегка коснуться "женского вопроса" Бернарда Шоу, используя его личные воспоминания, оставленные в беседах со своими биографами-друзьями, в многочисленных письмах и различных публикациях. *** Безусловно, в юности и ранней молодости у Бернарда Шоу были была та или иная увлечённость представительницами прекрасного пола, однако она не имели доминирующего характера. Так сложилось, (по собственному признанию Шоу) что до 29-летнего возраста ему удалось сохранить свою "физиологическую невинность" по разным причинам, в том числе и по причине, которую он высказал в одном из своих вышеприведённых утверждений: "Интеллект, в сущности, - страсть, и это стремление к познанию намного интереснее и устойчивее, чем, скажем, эротическое стремление мужчины к женщине". По мнению Уоррена Смита - профессора Пенсильванского университета, юный Бернард Шоу, проживая в Дублине, имел личные симпатии к трём девушкам, однако биографам и исследователям жизни и творчества знаменитого драматурга, к сожалению, так и не удалось установить кем же были Иоланта, Калипсо и Маб, о которых упоминает 17-летний Шоу в своём стихотворении, написанном в 1873-ем году. В двадцать с небольшим лет Бернард Шоу увлекся Элеонорой - младшей дочерью Карла Маркса, подрабатывавшей мелкой литературной работой (18 пенсов в час) в читальном зале Британского музея. Вскоре Шоу стал поклонником Маркса и агитатором, и общее дело сблизило его с Элеонорой. Взаимная симпатия крепла. Однако отношения не успели расположить дочь Маркса в пользу Шоу. Она стала встречаться с доктором Эдуардом Эвелингом - неподкупной честности атеистом, шеллианцем, дарвинистом и марксистом. По мнению Шоу, избранник Элеоноры не отступится от своих убеждений даже на плахе. Одно из первых серьёзных увлечений у Шоу было к Мэй Моррис - родной дочери Уильяма Морриса (1834-1896), английского поэта, прозаика, художника, издателя и социалиста, одного из немногих, к которому Бернард Шоу относился с большим уважением и часто бывал у него в гостях. Влюбившись в красавицу Мэй с первого взгляда, Шоу сразу же понял, что при своей бедности у него нет шансов жениться на ней. Через годы писатель вспомнит о следующем: "Как-то воскресным вечером, когда я после лекции и ужина стоял уже на пороге их дома в Хэммерсмите и обернулся, чтобы попрощаться, она вдруг вышла из столовой в вестибюль. Я глядел на нее, любуясь ее красотой, ее платьем, всем ее прекрасным обликом; она тоже глядела на меня очень пристально и внимательно; и в глазах ее я прочел одобрение. Я тут же почувствовал, что Мистическое Обручение свершилось на небесах и что оно станет реальностью, когда исчезнут с пути препятствия материального характера и когда сам я освобожусь от бремени убогой нищеты и неудач; ибо подсознательно я никогда не сомневался в том, что займу свое место среди гениев... Я счел лишним говорить ей что-либо... Мне даже не пришло в голову, что верность Мистическому Обручению может как-то мешать моим обычным отношениям с другими женщинами. Я вообще не подал никакого знака. Я не сомневался в том, что судьба наша написана на небесах". Неизвестно, как бы сложились отношения Бернарда и Мэй, если бы первый проявил настойчивость и попытался бы ухаживать за девушкой, однако вскоре произошло событие, совершенно неожиданное не только для Шоу, но для Морриса-отца - Мэй вдруг вышла замуж. Её счастливым избранником стал литератор-социалист Генри X. Спарлинг, которого Уильям Моррис принял на работу в свою Келмскоттскую книгопечатню. "Так оно и должно было случиться, и виноват я один, - через годы расскажет Шоу своему биографу. - Слишком доверился "мистическому обручению". Но и по сей день я убежден, что за всю историю любви это была самая черная измена. Никаких преимуществ передо мной избранник Мэй не имел - ни по части финансов, ни в будущей славе, хотя о последней он имел полное право и не догадываться. Зато он был несгибаемым социалистом, не отлынивал от выступлений и имел безупречный характер. Оставалось только примириться со случившимся. Да, с "мистическим обручением" мое обычно гибкое воображение чего-то недоучло". Правда, оно взяло свое в вещах не столь высокого плана. Вскоре случилось так, что мне до зарезу понадобились отдых и перемена обстановки - надорвался, заездили вконец работа пропагандиста и творчество. От этого и Моррис сошел в могилу на десяток лет раньше срока. Молодые пригласили меня пожить у них. Я согласился и обрел благословенный покой и внимание в их доме, по которому словно прошла рука самого Морриса: дочь унаследовала от отца чувство прекрасного и литературную одаренность, любопытным образом подправив Морриса Мильтоном. На какое-то время menage a trois удалась блестяще. Ей нравилось, что я был рядом. Он тоже был доволен: я поддерживал в ней хорошее расположение духа, да и семейный стол приятно оживился. Пожалуй, это была счастливейшая страница в жизни всех нас. Однако опозоренное "обручение" взялось мстить за себя. Оно сделало меня первым человеком в доме. Когда я уже вполне окреп и загостился до неприличия, так что впору было записываться в приживалы, - выветрился как дым ее законный брак, и к ответу призвал брак мистический. Мне предстояло либо внять этому призыву, либо уйти подобру-поздорову". Длительное пребывание Шоу в гостях у супругов оказалось печальным и для них, и для драматурга. Последний окончательно пленил Мэй, а затем исчез и несчастная женщина совершенно охладела к своему супругу. Позднее Шоу оправдывался: "Сделалось ясно, что это самое "обручение" не располагает оставлять нас невинными голубками, и все сразу усложнилось. Судите сами: законный супруг доводился мне все-таки другом и со мною вел себя порядочно. Воспользоваться гостеприимством, а потом умыкнуть жену было противно чувству чести и предосудительно. Как всякий здравый человек, я, разумеется, ни во что не ставил проблемы религии и пола, но я не был пройдохой и нигилистом, каких порядочно в общественных и литературных кругах. Скандал повредил бы и ей, и мне, и общему нашему делу. Знай я, что положение мое переменится, самое милое дело - усесться бы всем троим рядышком и поговорить о разводе. Но жениться я тогда еще не мог, да и вряд ли он согласился бы дать развод. К слову сказать, прозаическая и даже выгодная женитьба меня ничуть не радовала: как-то это не вяжется с "мистическим обручением". Уж я и так раскидывал и эдак - все выходило худо. Тогда я бросил ломать голову и сбежал". Вскоре Мэй покинул и законный муж - уехал за границу, благородно согласившись на развод в качестве не истца, а ответчика. Через время Спарлинг вторично женился, но рано и внезапно умер. Мэй, вернув себе девичью фамилию, сама вырастила дочь, с которой через несколько десятков лет довелось встретиться Бернарду Шоу. Вот как описывает эту встречу сам писатель: "Спустя сорок лет я катил однажды через Глостершир на автомобиле, и вдруг навалились на меня чары келмскоттской усадьбы. Я свернул на шоссе Лечлейд - Оксфорд и вскоре уже стоял в церкви с обольстительными подсвечниками, украсть которые еще ни у кого не поднялась рука, а потом нашел и могилу Уильяма и Джейн Моррис. По дорожке, заросшей ирисом, подошел к дверям старого дома. Мне открыла молодая дама устрашающего вида. В ней чувствовалась могутная сила, и, схватив меня за шиворот, она бы отмахнула меня к забору, как перышко, - чего я и ожидал, судя по голосу, каким она вопросила, кто я такой. Я предупредительно назвался. "Мистическое обручение" властно вступило в свои права, хотя о нем никак уже не могла знать дама-тяжеловес. Она настежь распахнула двери и отсутствовала минут десять, а то и больше. И вскоре безопасными старичками встретились "красавица дочь" и я. Прошлого как не бывало!". *** Свой первый "интимно-практический" роман Бернард Шоу завёл с Дженни Пэттерсон - вдовой и очень импульсивной особой, которая брала уроки пения у матери Шоу и была старше Бернарда на 15 лет. По утвержению одного из биографов и друзей Бернарда Шоу: "Он испытывал к ней интерес, но не был в нее влюблен, его неудержимо тянуло к ней, хотя их отношения еще не были интимными... Этот роман, непомерно затянувшийся и односторонний, ставил Шоу в тупик. Он вовсе не склонен был поддаться настояниям страстной вдовушки, и восторг его по поводу того, что ему удалось вырваться от нее в три часа ночи, сохранив невинность, не поддается описанию...". В рассказе, написанном через два года после знакомства с миссис Пэттерсон, сам Шоу поведал следующее о своих отношениях с Дженни Пэттерсон:"Я никогда не считал себя привлекательным мужчиной, потому был изрядно удивлен этим, однако притворялся весьма успешно. С тех пор стоило мне остаться наедине с этой впечатлительной особой, как она неизменно заключала меня в объятия и заявляла, что обожает меня... Миссис Пэттерсон послужила прообразом для Юлии. В основе первого акта "Волокиты" лежит ужасная сцена, разыгравшаяся между ней и Флоренс Фарр, актрисой, с которой я дружил. На этот раз я не потерял самообладания. Я стойко держался в течение нескольких часов, но я никогда не смогу забыть, чего мне это стоило: я никогда не видел миссис Пэттерсон после этого и не отвечал на поток писем и телеграмм, которыми она меня осыпала в течение нескольких месяцев. Она так и не простила меня. Но я вовсе не намеревался ей мстить. Я даже оставил ей по завещанию 100 фунтов в память о ее доброте в годы нашей близости, но она так и не получит их, потому что умерла давным-давно. Мне было, однако, совершенно ясно, что я не смогу прожить жизнь вместе с этой несдержанной ревнивой женщиной, устраивающей дикие сцены, стоит мне заговорить с другой. Она была потрясающе ревнива, и не только в любви, но и во всем другом, даже в вещах, не имевших никакого отношения к нашему роману. Я вполне могу сдержаться, когда меня оскорбляют, - в пределах нормы, но горе тому, кто, подобно Дженни Пэттерсон, зайдёт слишком далеко". *** В 90-е годы Бернард Шоу познакомился с Шарлоттой Пейн-Таунзенд - богатой ирландской меценаткой и тоже членом Фабианского общества. Но вскоре не только землячество и социалистические идеи сблизили её с Шоу. Шарлотта быстро убедилась, что имеет дело с одним из оригинальнейших умов того времени. Историю развития отношений между Бернардом Шоу и Шарлоттой Пейн-Таунзенд тщательно изучил Хескет Пирсон - биограф и друг Шоу, который в предисловии к своей книге "Бернард Шоу" написал: Я записывал все беседы, которые мне довелось с ним иметь в последнее десятилетие". Уникальную информацию об отношениях Шоу и Пейн-Таунзенд содержат и многочисленные письма знаменитого драматурга к Эллен Терри (1847-1928) - английской театральной актрисе, одной из главных исполнительниц женских ролей в пьесах Шекспира. В 1900-х годах Эленн выступила в драмах Ибсена и Шоу, причём с последним имела приятельские (и не только) отношения и многие годы переписывалась. В одном из писем к Эллен Терри драматург поведал: "...С нами живет ирландская миллионерша, у которой хватило ума и духу пойти наперекор божескому соизволению, определившему ей быть лакомым куском. Она с большим успехом вошла в нашу фабианскую семью. Хочу тряхнуть стариной и влюбиться в нее - обожаю влюбляться. Но влюблюсь я, заметьте, в нее самое, а не в ее миллион. Пусть себе кто-нибудь другой женится на ней, если, конечно, она стерпит его после меня". Через три недели Шоу опять пишет актрисе: "А не жениться ли мне на моей ирландской миллионерше? Ее идеал - свобода, а не брак, но я бы смог ее переубедить, если это понадобится, и тогда имел бы каждый месяц - здорово живешь - не одну сотню фунтов. Что, простите Вы мне когда-нибудь такое? Только честно! Даже если мы любим друг друга? Конечно, не простите...". На следующий день он вновь пишет Эллен письмо, в котором сообщает: "Ее чувство ко мне, строго говоря, - не любовь. Она, знаете ли, умная женщина и дорожит своей независимостью: при жизни матери и до замужества сестры она немало натерпелась семейного гнета. Она не даст свалять дурака и связать себя замужеством, не узнав, как живется на белом свете, не успев как следует распорядиться собой и своими деньгами. На том она стоит и впредь стоять обещает. Несколько лет назад ее сердечку сделали больно, и страданий хватило надолго (она очень сентиментальна), пока, наконец, не довелось ей прочесть "Квинтэссенцию ибсенизма", которая стала для нее евангелием, спасением, научила свободе, эмансипации, собственному достоинству. Потом она встретила автора, а тот, как Вам известно, может быть вполне сносным собеседником. Для велосипедных прогулок он тоже неплохая пара, особенно в деревне, где люди наперечет. Я ей понравился, и она этого не скрывала, не кокетничала. И мне она понравилась: мне было хорошо с нею в деревне. Вы всегда отогревали мое сердце - оттого я во всех и влюблялся. А тут подвернулась она, из всех - самая лучшая. Вот как обстоят дела. Что мне подскажет Ваше мудрое сердце?..". Ответ Эллен Терри был такой: "Я женщина простая. Умом никогда не отличалась, а как посмотрю на вас всех - и умнеть-то не особенно хочется <...> Вы будете последним подлецом, если женитесь на ком-нибудь без любви. Женщине, той можно не любить до замужества: потом втянется, если никого не любила раньше". В своём очередном письме Бернард Шоу пишет Эленн Терри: "Мисс Пейн-Таунзенд раскусила меня. Она считает, что из всех, кого она знала, я "самый эгоцентричный человек"...". В конце 1897-го года Шоу снова признаётся Эленн Терри в своём очередном письме: "Возле мисс П.-Т. отдыхаешь душою: простодушная, зеленоглазая, отлично себя держит, идеи мои усваивает превосходно, ничем не связана, свободна. А если отметит своим доверием - от простодушия нет и следа. Вдруг Вам захочется куда-нибудь сбежать, спрятаться? Всего вернее, что Вас не будут искать в лондонской Экономической школе. Держите нас про запас. Вы будете для нее положительно интересны, и не по причине только Вашей заслуженной известности: она обнаружила, что у меня "работа" и "важное дело" иногда оборачиваются длинными письмами к Вам". К началу 1898 года Шарлотта Пейн-Таунзенд стала секретарем Шоу. Он диктовал ей статьи, она нянчилась с ним, когда он умирал от усталости. В свободное время он все чаще и подолгу бывает у нее дома, на Адельфи-Террас, 10, где в нижнем помещении располагалась лондонская Экономическая школа. Они много гуляли вместе и потом Шоу писал Эленн своё очередное письмо-отчёт: "Мисс П.-Т. мучилась приступами невралгии, но теперь забросила это дело. Раньше бывало, не пройдем и пяти минут, как у нее уже сердцебиение: останавливается, просит меня не бежать как паровоз. А теперь берет со мной все препятствия, не отставая и не уставая". В то время Бернард Шоу жил вместе с матерью в одном доме, снимаемом за скромную плату. В его личном пользовании был небольшой кабинет, о котором его хозяин откровенно признавался Хескету Пирсону: "Я давно махнул рукой на пыль, грязь и убожество вокруг себя. Пусть хоть полстолетия пылят в моей каморке семь уборщиц с семью швабрами - ничего путного из этого не выйдет". Время от времени в комнату входила горничная: опустит на ближайшую кипу бумаг тарелку со стынущими яйцами - и уходит вон, давно перестав учить хозяина "порядку". Мать Шоу никогда не заглядывала в его неряшливый кабинет. Они были в прекрасных отношениях, но жили каждый своей жизнью: питались отдельно, и если один из них по непонятной причине долго отсутствовал, - другого это мало тревожило. Старшая сестра жила отдельно и очень редко виделась с матерью и братом. Неизвестно, чем бы закончились отношения Бернарда и Шарлотты, если бы не один несчастный случай, произошедший с Шоу - на стопе у него появился значительный нарыв, то ли от чрезмерного затягивания шнурков обуви, то ли от каких-то иных причин. В некоторых публикациях утверждается, что проблема с ногой у Шоу возникла после его падения с велосипеда. Врачи вскрыли нарыв на подъеме ноги и нашли развившийся некроз кости. После перевязки в ране оставили марлю, пропитанную йодом, что препятствовало заживанию раны. Шоу мог передвигаться только на костылях, но боль в стопе приносила неимоверные страдания, и чтобы отвлечься, Шоу пытался писать письма. В одном из писем к Эллен Терри он признаётся: "Если я перестану Вам писать, я умру. Но я сойду с ума, если сейчас же не брошу перо". В это время Шарлотта вместе с семьёй своих друзей находилась в Италии, но ей не суждено было уехать дальше Рима, где она изучала городское самоуправление. Из Лондона пришла телеграмма, в которой уведомлялось, что Бернард Шоу "серьезно заболел и брошен без внимания в ужасных условиях на Фицрой-Скуэр, 29". Первым же поездом Шарлотта Пейн-Таунзенд отбыла обратно. Прибыв в Лондон она сняла дом неподалеку от Хэзлмира, решив водворить больного туда и поднять его на ноги. Со стороны матери больного возражений не было - если кто-то имеет возможность присмотреть за сыном, тем лучше для сына. Приезд Шарлотты оказался для Шоу целительным в прямом смысле этого слова - благодаря её активным действиям и привлечению высокопрофессиональных врачей, болезнь драматурга удалось победить. Ну, а далее, события стали развиваться в соответствии с известной пословицей: "Нет худа без добра...". В конце ноября 1898 года Эленн Терри написала Шоу письмо с такими строчками: "... Вижу, вижу, как вы оба бредете в прекрасном, сыром тумане, оставляя за собой светящийся след. Не знаю, может быть, мне завидно, но глаза у меня на мокром месте и хочется быть кем-нибудь из вас - все равно, кем. В вашем рассказе самые обычные вещи кажутся прекрасными. Мне это знакомо. Давно это было, но - благодарение небу - такое не забывается". В письме Эллен предлагает Шоу привести мисс Пейн-Таунзенд к ней за кулисы после "Цимбелина". Шоу ответил: "... Вы ее увидите, только если она сама захочет Вам показаться. Взглянув на нее, решаешь: типичная леди, и посему никакого интереса не заслуживает... Держится ровно, с достоинством и просто. Собою вполне довольна. И совершенно преображается, взяв Вас в свои друзья! О, совсем непросто привести ее к Вам, показать Вам ее. Эта зеленоглазая на поводу не ходит: она - личность. Она не потерпит, чтобы я прихватил ее к Вам и отрекомендовал как последнее свое увлечение. Поймите меня правильно: в человеке мне одинаково дороги и его открытая душа и чувство собственного достоинства". Из книги Хескета Пирсона можно узнать о том, что когда Шоу появился для бракосочетания в мэрии на костылях и в старом костюме, его приняли за нищего и отказались впускать. После устранения досадного недоразумения и окончания свадебной церемонии Шоу отказался идти рядом с невестой, хромая в конце веселой и нарядной процессии. Бернард Шоу прожил с женой 45 лет. Вместе с ней в его жизнь вошел порядок, уют, вегетарианская пища. Жена следила за его здоровьем. Однако Пирсон пишет и о следующем: "Их прочная семейная идиллия была нарушена лишь однажды, когда Шоу увлекся красавицей актрисой Патриция Кэмпбелл. В разгар этого романа ему уже было 57 лет. Заинтересованность драматурга Патрицией имела не только романтический характер. Специально для нее он выбрал роль Элизы в своей самой-более известной пьесе "Пигмалион". *** Вполне возможно, что после прочтения данной подборки материалов, у читателей с ироническим складом ума возникнет недоумение в адрес Бернарда Шоу: "Затем так много откровенного текста в письмах к Эленн Терри?.. Неужели Шоу - не ирландец, а 100-процентный англичанин?". Что сказать по этому поводу? Пожалуй, следующее: - во-первых, на Первом российском канале существуют немало телепередач, в которых с удовольствием "копаются" в собственном и чужом семейном и "постельном белье" даже личности, относящиеся к творческой элите; - во вторых, если Шекспир в своё время утверждал, что "Весь мир - театр, а люди в нём актёры, и каждый не одну играет роль...", то не только политики, но и мировая творческая элита относится (в немалом своём количестве) к тем, кто не только творит, но и "вытворяет" в своём "двойном" театральном измерении - отсюда ещё большее "расслоение" личности. Впрочем, ответ на "Женский вопрос" Бернарда Шоу можно найти и в умозаключении Эллен Терри: "Я женщина простая. Умом никогда не отличалась, а как посмотрю на вас всех - и умнеть-то не особенно хочется...". 12. ЖЕНСКИЙ ВОПРОС БЕРНАРДА ШОУ, ч. 2 По утверждению Дэна Х. Лоренса, - американского профессора, занимавшегося подготовкой эпистолярного наследия Бернарда Шоу к печати после смерти их автора, - последним написано не менее 250 тысяч писем различным адресатам. Написано от руки и на печатной машинке, лично или надиктовано жене и секретарю. Многие из этих писем так и не станут доступны читателями из-за их безвозвратной утраты по различным причинам. К примеру, ещё в декабре 1897-го года Шоу, по взаимной договорённости, сжёг письма, возвращённые ему Анни Безант - одного из лучших митинговых ораторов Фабианского общества. Анни Безант была очень неординарной личностью и почти полной противоположностью Шоу. Лишённая чувства юмора, она, вместе с тем, обладала большой общественной активностью и умением произносить вдохновлённые речи в защиту атеизма, идей эволюции, а также социализма и его духовных ценностей. Со временем сам Шоу скажет о ней следующее: "Она в такой степени владела публикой, что если бы она выдвинула положение "лиловое не есть обязательно розовое" и взволнованным контральто призвала мир что-нибудь возразить на эту глубокую мысль, - все ее слушатели благодарно решили бы, что им наконец открыли истину". И хотя при первой встречи Шоу ей не понравился своим легкомыслием, но уже весной 1885 года Анни была очарована его разнообразными талантами. Весной 1885 года она не только изменила своё мнение о нём на противоположное, но и стала испытывать к Шоу не только симпатию, а нечто гораздо большее. И когда в Диалектическом обществе Шоу должен был прочитать лекцию о социализме в присутствии Анни Безант, то знающие люди предупредили его о том, что она может не оставить от его выступления даже "мокрого места". Однако произошло невероятное - Анни Безант, действительно, не оставила "мокрого места", но не от его лекции, а от критического выступления оппонента Шоу. Присутствующие были потрясены, в том числе и сам Шоу. Более того, он был окончательно шокирован, когда в конце собрания Анни попросила его рекомендации в Фабианское общество. Несмотря на то, что на трибуне Анни Безант могла творить чудеса, в своей частной жизни она совершенно терялась. И самым главным препятствием для Анни было её замужество и супружеский договор, составленный таким образом, что Шоу, прочитав его, искренне удивился: "Великий боже! Да никакая церковь не требует стольких обязательств... ". После того, как Шоу высмеял её брачный договор, Анни, едва сдерживая слезы, вручила ему шкатулку, где хранила все его письма. "Что это?! - воскликнул Шоу. - Вы даже не хотите оставить мои письма! Мне они ни к чему". И переписка отправилась в огонь. Анни тяжело переживала разрыв отношений с Шоу и даже задумывалась о самоубийстве. Однако недаром говорят, что "клин выбивается клином". Ухудшение материального положения, заставили Анни мобилизовать свою волю, и она нашла проявления своих способностей в ином направлении. Причём сделала это, не без невольного участия Шоу. Ему дали для рецензии книгу Елены Блаватской "Тайная доктрина", а он передал книгу Анни: мол напиши отзыв, а уж он с газетой договорится об оплате её труда. И свершилось чудо: прочитав "Тайную доктрину", Анни поняла, что именно учение Блавадской может стать главным делом её жизни. Из книги "Бернард Шоу " Хескета Пирсона можно узнать о следующем: " Однажды в кабинете редактора газеты "Стар" Шоу наткнулся на гранки статьи, озаглавленной "Почему я стала исповедовать теософию?" Взглянул на подпись: Анни Безант. Вихрем примчался он в ее контору на Флит-стрит: да знает ли она, что на заседании Физического общества в его (Шоу) присутствии Блаватскую разоблачили, что чудо, которое она сотворила с гробницей в Аджаре, было просто мистификацией?! Анни на пылкую речь Шоу ответила спосокойно: мол, слышала об этом, но считает, что теософия ничуть не пострадает, даже если разоблачение и верно, хотя этого она не думает. Тогда Шоу испытал последнее средство: "Зачем вам тащиться на Тибет, какой еще вам нужен Махатма? Вот ваш Махатма. Я ваш Махатма". Однако чары уже не действовали. Они оставались добрыми друзьями, но в дальнейшей жизни Шоу был ей уже не товарищ". Жертвой "магии слов" Бернарда Шоу стала и поэтесса Эдит Несбит - жена известного фабианца Губерта Блэнда. По утверждение Х. Пирсона: " Бывали минуты, когда миссис Блэнд охотно променяла бы своего самостоятельного мужа на "виллу, экипаж и несколько тысяч фунтов годового дохода", ибо незаурядная мужская сила супруга не только измучила ее вконец, но и потребовала услуг двух спомогательных жен, с которыми миссис Блэнд приходилось расхлебывать всякие материнские незадачи. Едва ли он был вправе ожидать от нее супружеской верности, и она не испытала никаких угрызений совести, влюбившись в Шоу - простого, по ее словам, но и "самого обворожительного мужчину". Какая у него красивая фигура, какой густой голос! И этот ирландский акцент!..". Впрочем, благодаря усилиям Шоу, его отношения с миссис Блэнд окончательно оформились в долгую дружбу, и поэтесса неоднократно подмечала у своих приятельниц столь знакомые ей симптомы. "Мисс X. якобы терпеть его не может, - писала она. - Только я сама обожглась и вижу: она в него по уши влюблена". Такое мнение о представительницах родственного пола было не у одной миссис Блэнд. Наиболее здравомыслящие, не без основания, полагали, что Шоу флиртует единственно в интересах дела - нужен материал для его последующих пьес, в которых будет затрагиваться и "женский вопрос". Из множества женщин, писавших Бернарду Шоу любовные письма, были и такие, кто готов был на многое, лишь бы удостоится внимания знаменитого драматурга. Одной из таких его поклонниц была некая Эрика Коттерилл, которая стала "осаждать" Шоу со времен шовианских сезонов в Придворном театре. Через годы Бернард Шоу поведает следующее своему биографу: "Эрика начала атаку страстной мольбой о встрече. Я предупредил, что это ей ничего не даст. Но переписка затягивалась, письма делались теплее, и тогда я взял отеческий тон. Тут бы ей и оскорбиться; она же еще усилила красноречивые призывы, и, наконец, я встретился с нею: может, удастся ее образумить. А случилось обратное. В довершение всего она поселилась в нашей деревеньке, чтобы быть рядом со мною, видеть меня. Я тотчас объяснил жене положение дел и подготовил ее к любым случайностям и вторжениям. Я строго велел Эрике не казать сюда глаз, но она имела глупость заявиться прямо в дом. Жена страшно возмутилась и всячески старалась показать, что девочка повела себя очень неприлично. Что было потом, Вы знаете: Шарлотта письмом отказала ей от дома. Но Эрику было трудно сбить. Она засыпала меня письмами. Иные из них могли бы внушить чужому человеку мысль о нашей близости. Припоминаю такую, например, фразу: "Ночью, когда ты со мной..." Звучит весьма определенно, а на деле значит лишь то, что Эрика жила в мире своих грез. Шарлотте вся эта история очень не нравилась; она упрекнула меня, что я потворствовал девочке. Так что держите язык за зубами, пока есть опасность поднять эту старую обиду". Жена Шоу была вынуждена написать Эрике письмо, в котором были и такие строки: "Я не могу поверить, что он ( Шоу - прим.) будет выдерживать Вас на известном расстоянии. Он дружелюбен и мягок со всеми, начиная от собак и кошек и кончая герцогами и герцогинями. И все они заблуждаются, принимая его широкую отзывчивость только на свой счет. Он и так чересчур приблизил Вас. Мне было бы очень неприятно найти Вас через некоторое время в отчаянном положении". В заключение Шарлотта запрещает отвечать на ее письмо: никаких возражений, тема исчерпана, решение ее твердо и непреклонно. В Интернете и мировых СМИ можно встретить публикации, в которых утверждается, что даже знаменитая американская танцовщица Асейдора Дункан будто бы стала любовницей Шоу. Однако подобные утверждения не соответствуют действительности. Из воспоминаний Хескета Пирсона можно узнать следующее об этой истории. Однажды он, на правах друга и биографа, спросил у Бернарда Шоу о его отношениях со скандально известной американкой: - А Дункан? Ведь все еще уверяют, что именно она сказала вам: "У вас лучший в мире мозг, а у меня лучшая в мире фигура. У нас должен быть лучший в мире ребенок". Я опровергал этот слух, ссылаясь на вас, но... Шоу ответил: - Нет дыма без огня. Эту историю придумали после того, как мы действительно встретились. Я был приглашен к леди Кеннет Дин. На диване я увидел женщину, запеленатую в какую-то ткань и скучавшую в одиночестве. Она была вся какая-то пришибленная, а лицо - словно из сахара, который кто-то долго вылизывал. Меня представили Айседоре. Восстав с дивана, она раскрыла мне объятия с воплем: "Я любила тебя всю жизнь. Приди ко мне!" Ну, я подошел. Посидели на диване. Нас окружили гости, решившие, должно быть, что начинается домашний спектакль. Мы не стали их разочаровывать и сыграли для них за час один акт из "Тристана и Изольды"". Следует отметить, что Бернард Шоу не скрывал своего отношения к "Женскому вопросу", признаваясь Хескету Пирсону в следующем: "Женщины многое теряют на мне... Я их надуваю по крупной. В моих карманах полным-полно разменной монеты любви, но это не обычные деньги, а фальшивые - у них волшебный курс. Я люблю женщин - скажем, по одной из тысячи; но свет клином на них не сходится. У большинства женщин на уме одно: заполучить своего мужчину и как-то скоротать свой век. А мне подайте народы и исторические эпохи, чтобы увлечься всерьез и во весь аллюр развести писанину. Любовь же дает мне развлечение, восстанавливает силы". По мнению биографа, Шоу ставил на первое место свою работу, а во флирте искал лишь отдохновения, и никаких усилий над собой это ему не стоило. Он рассуждал однажды, насколько же люди угнетены половой проблемой, холостяк им кажется едва ли не уродом: "Они не ведают, что плотской тирании избежали не одни попы всех мастей, от Святого Павла до Карлейля и Рёскина. Тысячи зауряднейших граждан обоего пола сознательно или под давлением обстоятельств - впрочем, вполне одолимых - сберегли силы для более разумной деятельности". Одно из преимуществ брака сам Шоу усматривал в том, что женатый мужчина - это уже не убойная дичь, по которой любая алчущая женщина может палить, сколько ей нравится. *** Не могли устоять против "магии слов" Шоу даже такие выдающиеся актрисы тех времён как Эллен Терри и Стелла Патрик Кэмпбелл. В 1971 году в СССР издательство "Наука" выпустило книгу "Джордж Бернард Шоу. Письма", авторам и составителями которой были И.М. Бернштейн, А.А. Елистратова и А. Г. Образцова, и в которую вошли письма, написанные знаменитым драматургом, в том числе: 71 письмо - к Эллен Терри и 72 письма- к Стелле Патрик Кэмпбелл. Эллен Терри (1847-1928) - английская театральная актриса, крупнейшая исполнительница женских ролей в пьесах Шекспира. Родилась в театральной семье. Дебютировала в 1856 в шекспировской "Зимней сказке". Играла в Лондоне, Бристоле, Бате. В 1864 вышла замуж за художника Джорджа Фредерика Уоттса, который был старше её на 30 лет. Через 10 месяцев они расстались. Позднее она была в долгой связи с известным архитектором Эдвардом Уильямом Годвином, от которого родила дочь и сына. С 1878 постоянно играла вместе с Генри Ирвингом - один из лучших английских актёров. Стала ведущей исполнительницей женских ролей в шекспировских пьесах на британской сцене. В 1883 впервые гастролировала в США. В 1900-х годах выступила в драмах Ибсена и Шоу . С последним подружилась и долгое время переписывалась, начиная с 1892 года. Ниже приведены краткие выдержки из некоторых писем Бернарда Шоу знаменитой актрисе. 9.03.1896 "...Вернейшим способом использовать, в целях дохода, мою известность (небольшую, но скандальную) было бы поставить пьесу в Нью-Йорке. В Америке обо мне более высокого мнения, чем в Англии - благодаря "Человеку и оружию". Но, с другой стороны, я тогда не мог бы руководить репетициями, показывать Вам и Г.Н. как нужно играть, встречаться каждый день. И к тому же, если первая постановка пьесы будет в Америке, мне придётся устроить здесь одно представление, чтобы закрепить за собой авторские права. Но всё вздор! Вы просто смеётесь надо мною. Пойду-ка я прекрасной мисс Петрик Кэмпбелл, которая уже давно завоевала моё сердце в роли мисс Тэнкерей. и вскружу ей голову бессовестной болтовнёй. Она сыграет мою Незнакомку - она и потрёпанный Форб. Да, да, таки будет. Прощай, неверная Елена!". 26.03.1896 В конце письма:" О небо, моя работа, моя работа, моя работа! Как мне с нею управиться, если я каждую минуть отвлекаюсь, чтобы написать Вам?". 5.06. 1896 В конце письма: "Милосердное небо! Разве это деловое письмо! Нет. Повторяю: я требую, настаиваю, я ... забыл на чём я настаиваю. Ежедневное, что я хочу, это целовать Ваши руки, а тут настаивать не приходится. Однако я перестаю быть деловым человеком. Прощайте!". 16.09.1896 "...Неужели после 20 лет я должен перестать называть Вас Эллен? Немыслимо. Эллен Терри - самое прекрасное имя на свете, оно звенит как серебрянный колокол всю последнюю четверть 19-го столетия. И у него красивый ритм - не то что "Джордж", которое безобразно и труднопроизносимо, что все попытки называть меня так обречены на неудачу. Я был, остаюсь и всегда пребуду, по велению краткости и здравого смысла, просто Шоу...". 21.09. 1896 Второй час ночи: я уже почти сплю. Тысячу раз желаю успеха! Только посмейте завтра не быть ЛУЧШЕ ВСЕХ НА СВЕТЕ - Вы разобьёте мне сердце...". Эллен Терри в 1920 покинула сцену, а в кино снималась с 1916-го по 1922-ой год. В последние годы потеряла зрение. Похоронена в церкви Святого Павла в Ковент-Гардене. После смерти актрисы Бернард Шоу разрешил Эдит Крэк (несмотря на возражения её мужа), - родной дочери Эллен Терри, - продать его письма издателю. В 1931 году вышла книга "Эллен Терри и Бернард Шоу. Бернард Шоу написал следующее по поводу своей переписки со знаменитой актрисой: "Элен Терри и я в 90-е годы обменялись около 250 листами. Какая бы старомодная гувернантка сказала, что большинство из них представляют собой страстные любовные послания. Однако, как мы жили совсем рядом, никогда даже не встречались лично, единственный раз я прикоснулся к ней после премьеры моей пьесы "Приключения капитана Брасбаунда", когда поцеловал ей руку. По моему мнению, ухаживания на бумаге - приятные из всех видов ухаживаний, поскольку могут продолжаться долго ". *** Стелла Патрик Кэмпбелл (1865 -1940) - английская актриса, известная исполнением ролей в пьесах Уильяма Шекспира, Бернарда Шоу, Артура Пинеро, Мориса Метерлинка, Генрика Ибсена и др. Героиня пьесы "Милый лжец". Родилась в Кенсингтоне (пригород Лондона) в семье англичанина Джона Тэннера и итальянки Марии Луиджи Джованны. Закончила Гилдхоллскую школу музыки и театра. В 1884 году вышла замуж за Патрика Кэмпбелла, от этого брака родились двое детей. Первое появление Стеллы на сцене произошло в 1888 году в Ливерпуле. С 1890 года она играет в театре Адельфи и других лондонских театрах, публика принимает её восторженно. В 1900 году муж был убит на англо-бурской войне. Стелла совершает турне по Соединённым Штатам, американская публика также встречает её доброжелательно. В дальнейшем Стелла неоднократно выступала на сценах американских театров. В 1914 году Стелла вышла замуж за шотландского красавца-офицера Джорджа Корнуоллис-Уэста. Вторым мужем актрисы оказался человек, который 28 июля 1900 года, будучи ровестником Уинстона Черчилля - будущего премьер-мирнистра Великобритании, женился на его 46-летней матери. Семья Джорджа была так шокирована, что не явилась на церемонию, однако обедневший клан Черчиллей, несмотря на свое не менее скептическое отношение к данному браку, поддержал невесту. В 1912 году семейный брак матери Черчилля распался по материальным причинам: Дженни наделала много долгов, а Джорджа отец лишил наследства. Дженни и Корнуоллис-Уэст начали жить раздельно с 1912-го, а развод последовал в апреле 1914 году. Бернард Шоу специально для Стелла Патрик Кэмпбелл написал несколько ролей, в том числе роль Элизы в пьесе "Пигмалион". Своё первое письмо Бернард Шоу отправил Стелле Патрик Кэмпбелл 12 апреля 1899-го года. В нём были и такие строки: "Дорогая миссис Патрик Кэмпбелл! Мы сняли этот дом до 14 мая, так что приезжайте скорее. Миссис Шоу будет очень рада Вас видеть. Но если Ваши слова окажутся столь же уму непостижимы, как и Ваша красота, всё что Вы скажете, пропадёт даром...". 22 ноября 1901 года Шоу написал: "...Давно, когда все охали и ахали о том, как Вы прекрасны собой, я пожимал плечами и восхищался только ловкостью Ваших пальчиков. Теперь я восхищаюсь Вами безмерно. Вы разобрали на составные части то, что создала Природа и воссоздали всё саминеизмеримо лучше. Чтобы сделать это нужен настоящий талант...". Однако максимум восхищения актрисой у Бернарда Шоу наступил лишь через 11 лет, после того как он два дня пробыл у неё в гостях. 30 июня 1912 года он напишет в своём письме: "...Спасибо Вам за пятницу и субботу, полные восхитительных грёз. Я думал, что уже больше не способен на это. Теперь я снова стал самим собой, опустился на твёрдую землю среди бряцания кимволов, барабанного боя и грома вульгарных слов; но было бы просто трусостью не признать, что Вы - удивительная женщина...". 28 февраля 1913 года Бернард Шоу высылает миссис Кэмпбелл такое стихотворение, посвящённое ей: Кто пленил Стеллу? Я, никто другой. Ирландец удалой, Я пленил Стеллу. Кто целует Стеллу В щёки и в нос? Что за вопрос! Я целую Стеллу... Последним из 7 четверостиший является такое: Кто обнял Стеллу, Презрев этикет? Завидуй свет! Я обнял Стеллу. Примечание. Четверостишия приведены в переводе В.В. Рогова Последнее письмо знаменитой актрисе 73-летний Бернард Шоу написал 21 августа 1939 года: "Моя дорогая Стелла! Великан совсем одряхлел, а его жена скрючена радикулитом.<...> Ставить пьесы я бросил - слишом стар, слишом стар, слишком стар". Шарлотта долгое время не знала об "эпистолярной любви" своего мужа и Стеллы, но когда узнала, то сильно расстроилась. Она не стала устраивать мужу семейных скандалов, и это ещё больше угнетало Бернарда Шоу. В одном из писем Стелле, знаменитый драматург откровенно признался: "...Мне бесконечно больно видеть, когда кто-нибудь так страдает. Я должен, наверное, убить себя или убить ее... Что ж, нам, наверное, всем полезно страдать, жестоко лишь, что больше приходится страдать слабому. Если б я был человечнее и мог сам испытывать страдания, то этому было бы хоть какое-нибудь поэтическое оправдание; но я не могу: я могу только ощущать страдания других, испытывая боль, вызываемую жалостью, и яростное возмущение неразумностью всего этого - настоящую неизбывность ревности, которой я, кажется, никогда не смогу избежать. И все же это утешение на худой конец - знать, что у тебя есть неистребимая веселость гения и что ты можешь все вынести... В отчаянии я простираю руки к небесам и спрашиваю, почему невозможно сделать счастливой одну женщину, не пожертвовав при этом другой? Все мы рабы того, что в нас есть лучшего, и того, что в нас худшее". Среди биографов и исследователей жизни и творчества Бернарда Шоу до сих пор идёт спор об истинном отношении Эллен Керри и Стеллы Кэмпбелл к Бернарду Шоу: "Любили они его по-настоящему или отвечали ему примерно той же "монетой", что и сам Шоу?..". К примеру, по утверждению Хескета Пирсона в адрес Стеллы, переписка со знаменитым драматурогом не могла не льстить её самолюбию. Однако есть и иные мнения: мол, Шоу изрядно достал Стеллу своим "любовным сюреализмом". И в качестве аргументации приводят следующие факты. В августе 1913 года актриса уехала в Сэндуич, на южное побережье Англии, но Шоу вдруг последовал за ней. Увидев его 10 августа в Сэндуиче, она пришла в ужас и послала ему записку: "Пожалуйста, уезжайте сегодня же в Лондон - или куда угодно, только не оставайтесь тут, если не уедете вы, придется уехать мне - но я очень, очень устала, и мне бы не следовало снова пускаться в путь. Пожалуйста, не вынуждайте меня презирать вас. Стелла". На следующее утро она все-таки уехала первой, оставив ему записку. Разгневанный Шоу послал ей жестокое и несправедливое письмо со следующим содержанием: "Сэндуич. Сумерки. 11 августа 1913 г. Хорошо, уезжайте. Потеря женщины еще не конец света. Солнце светит; купание доставляет мне удовольствие; и работать тоже хорошо; душа моя может перенести одиночество. Но я глубоко, глубоко, глубоко ранен. Вы испытали меня; вам со мной неуютно, я не могу принести вам мир, покой или хотя бы позабавить вас; в итоге выходит, что нет ничего по-настоящему искреннего в нашей дружбе. Счастлив был только я, безмятежно счастлив, спокоен, мог пройти чуть не бегом несколько миль в поисках вас, распевая дорогой... а потом вдруг ощутить здоровую и насмешливую сонливость, увидев, что вам докучает все это и что ветер дует не оттуда. Да, у вас нет мужества; у вас нет разума; вы карикатура на сентиментального мужчину восемнадцатого века... вы ничего не знаете, да поможет вам господь, не говоря о том, что все то, что вы знаете, ложно; свет дня слепит вас, вы гонитесь за жизнью украдкой, а потом убегаете прочь или кричите, сжимаясь в комок, когда она оборачивается к вам лицом и открывает объятия; вы позор и ослепление для мужчины, а не венец его, что "превыше рубинов"; вместо того чтобы приблизить мир к себе, вы удаляетесь от него, отделяетесь от него, оберегаетесь от него; вместо того чтобы дарить очарование в тысяче обличий тысяче разных людей, вы избираете один сорт обаяния и пробуете его наобум - получится или нет - на стариках и молодых, на слугах, детях, артистах, филистерах; вы актриса одной роли, да и та-то роль ненастоящая; вы сова, за два дня уставшая от моего солнечного сиянья; я слишком хорошо к вам относился, обоготворял вас, расточал перед вами свое сердце и ум (как расточаю их перед всем миром), чтобы вы извлекли из них все, что сможете извлечь: а вы только и смогли, что убежать. Идите же: шовианский кислород сжигает ваши маленькие легкие; ищите затхлости, которая будет вам по душе. Вы не выйдете за Джорджа! В последний момент струсите или отступите перед душой более смелой. Вы уязвили мое тщеславие; невообразимая дерзость, непростительное преступление. Прощайте, несчастная, которую я любил. Джи-Би-Эс". *** В 1973 году в Советском Союзе издательством "Искусство" была выпущена книга "Стелла Патрик Кэмпбелл", автором которой являлась Анна Георгиевна Образцова (1922-2003) - доктор искусствоведения (1968), профессор (1973), заслуженный деятель искусств РСФСР (1981), член Союза писателей (1964), театральный критик и кинокритик. В книге пишется: "...Когда в 1940 году всеми забытая миссис Кэмпбелл скончалась на юге Франции, ее приятельница-англичанка обнаружила под кроватью старую шляпную коробку, в которой хранилось самое ценное, чем владела в последние годы своей жизни актриса, - ее переписка с Бернардом Шоу, и успела вывезти это сокровище в Англию буквально за несколько дней до того, как фашистские войска оккупировали Париж. Спустя некоторое время вышла в свет книга писем Бернарда Шоу и Стеллы Патрик Кэмпбелл, написанных на протяжении более чем сорока лет. А немного позже произошло и вовсе из ряда вон выходящее событие: на основе подлинной переписки, не меняя в ней ни строчки, допустив лишь сокращения, американский драматург Джером Килти создал пьесу "Милый лжец", и успех ее на сценах театров многих стран превзошел все ожидания. Бернард Шоу написал миссис Кэмпбелл много писем, но разрешил опубликовать лишь некоторые из них в ее биографии. Он напил о Стелле и такое: "Весь земной шар был у ее ног. Но она поддала ногой этот шар и уже не могла достать его оттуда, куда он откатился". В последнем своем письме, датированном 28 июня 1939 года, Стелла писала Шоу, что "начинает привыкать к бедности и неудобствам...". Однако менее чем через год, 9 апреля 1940 года, знаменитая актриса умерла в Париже - в полной нищете. В некоторых публикациях утверждается, что якобы Стелла всё-таки просила разрешения у Бернарда Шоу на продажу части их переписки, но тот категорически отказал ей в такой просьбе. Можно совершенно по-разному относиться к тем или иным утверждениям по этому поводу, однако данную подборку материалов об отношениях Шоу и миссис Кэмпбелл хочется завершить таким предположением: быть может, в отличие от Бернарда Шоу - "милого лжеца" (в прямом и переносном смысле ), Стелла всё-таки по-настоящему его любила, даже зная о множестве недостатков знаменитости, в том числе и таких, как изрядная гордыня и самомнение... И доказательством любви актрисы к Бернарду Шоу является именно коробка с письмами драматурга, найденная под кроватью умершей Стеллы её подругой-англичанкой. Ведь письма Шоу знаменитая актриса могла бы продать за очень приличную сумму и без разрешения их автора, - тем самым, спасти себя не только от материальной нужды, но и от преждевременной (по отношению к Шоу) кончины. Однако, Стелла (вероятнее всего) в который уж раз, "поддала ногой" свой очередной соблазн, полагая, что любовь не должна продаваться никому, ни за что и никогда!.. 13. БЕРНАРД ШОУ И ОСКАР УАЙЛЬД Жизнь и судьба распорядились так, что Бернард Шоу и Оскар Уайльд - два всемирно знаменитых ирландских драматурга и писателя, а также признанных мастера парадоксально-афористического мышления, родились не только в одной и той же стране, но и в одном и том же городе - Дублине. Причём, если не были одногодками, то имели мизерную (по сравнению с вечностью) разницу в датах рождения - Бернард родился 26 июля 1956 года, а Оскар - 16 октября 1854-го, т.е. был на 1 год 2 месяца и 20 дней старше. В отличие от Шоу, не имевшего возможности учиться в престижных школах и университетах, Уайльд до 9 лет получал образование на дому от гувернанток, а затем 7 лет учился в Королевской школе Портора, расположенной в городе Эннискиллен близ Дублина. После школы он поступил в Тринити-колледже, где изучал античную историю и культуру, проявляя большой к Древней Греции. В 1874 году Уайльд выиграл стипендию на обучение в Оксфордском колледже Магдалины на классическом отделении и в 1878 году, окончив Оксфорд, переехал в Лондон. Бернард Шоу оказался в Лондоне почти на два года раньше, чем Уайльд, но долгое время его литературное творчество не пользовалось спросом у издателей. В одном из писем, Бернард Шоу вспоминает, что при проживании в Дублине никакого общения между его семьёй и семьёй Оскара Уайльда не было. Лишь однажды он встретился с сэром Уильямом Уайльдом - отцом Оскара и известным врачом-окулистом, сделавшим неудачную операцию Джорджу Карру Шоу - отцу Бернарда. По утверждению драматурга: " Сэр Уильям, как видно, перестарался, и после операции отец всю оставшуюся жизнь косил в другую сторону. Что до меня, то я не замечаю косоглазия по сей день; для меня оно столь же естественно, как нос или шляпа...". После смерти мужа, мать Уайльда тоже переехала в Лондон и открыла светский салон, в котором собирались творческие личности, чтобы пообщаться и обсудить новости литературы и искусства. C миссис Уайльд и её двумя сыновьями Бернарда Шоу познакомила его старшая сестра, которая будучи очень красивой девушкой, обладавшей чудесным голосом, первой не только познакомилась с семьёю Уайльдов, но и умудрилась без особого труда вскружить голову Оскару и его брату. Через годы Бернард Шоу отдаст должное матери Оскара: "...Леди Уайльд привечала меня в тяжелое для меня десятилетие, между приездом в Лондон в 1876 году и первыми литературными заработками в 1885-м. Нет, пожалуй, этот период продолжался на несколько лет меньше, ведь, окунувшись с головой в социализм, я перестал ходить на светские приемы, в том числе и на те, которые устраивала она...". С первой же встречи Бернард Шоу и Оскар Уайльд, несмотря на внешнюю любезность, "очень невзлюбили друг друга, и эта странная неприязнь держалась, - по словам Шоу, - до самого конца, когда мы уже давно перестали быть задорными новичками". О характере этой неприязни можно судить по фразе Уайльда: "Можно по-разному не любить Шоу. Можно не любить его пьес или не любить его романов...". Но были у них и приятные встречи, когда они дарили друг другу минуты взаимного признания. Из воспоминаний именитого драматурга можно узнать, что с Уайльдом он встречался чуть более десятка раз, но запомнил лишь половину встреч. Шоу откровенно признаётся, что никаких оснований испытывать к Уайльду симпатию у него не было: "Он был родом из того же города, что и я, и принадлежал к той категории дублинцев, которую я ненавидел больше всего; он был из разряда дублинских снобов. Его ирландское обаяние, которое так сильно действует на англичан, на меня не действовало, и в целом не будет преувеличением сказать, что расположен я был к нему ничуть не больше, чем он того заслуживал...". Следует отдать должное Шоу и за такое признание: "Вскоре, однако, я испытал к нему дружеские чувства и, надо сказать, довольно неожиданно для меня самого. Произошло это во время дела чикагских анархистов, чьим Гомером, по Вашему меткому замечанию, была бомба. Тогда я пытался уговорить кое-кого из лондонских литераторов, бунтарей и скептиков исключительно на бумаге, подписать петицию об отсрочке приведения в действие смертного приговора. И единственный человек, поставивший свою подпись под петицией, был Оскар. С его стороны это была акция абсолютно бескорыстная, и с этого дня я испытывал к нему особое уважение...". Через годы оба стали знаменитыми личностями: Оскар Уайльд - в возрасте 36 лет, после того, как в 1890 году в свет вышел его единственный роман "Портрет Дориана Грея"; Бернард Шоу - в возрасте 56 лет, после того, как с 1912-го года, во многих театрах мира начали ставить "Пигмалион", его наиболее популярную пьесу. Свой роман Оскар Уайльд написал удивительно быстро - за три недели, в то время как Бернард Шоу потратил на пьесу "Пигмалион" 4 месяца (март - июнь 1912 года). Об отношении Бернарда Шоу к личности Оскара Уайльда можно узнать из его письма Фрэнку Харрису (1855-1931) - ирландскому редактору и писателю, журналисту и издателю, другу Уайльда и Шоу, автору книг "Оскар Уайльд, Его Жизнь и Исповедь" (1916) и "Бернард Шоу" (1931). В этом письме он отзывается об Уайльде следующим образом: "... Почему жизнь Уайльда так легко поддается описанию, что до сих пор не было ни одной попытки, которая бы не увенчалась успехом - пусть и не столь громким, как Ваша книга? Да потому, что благодаря невиданной лени Уайльд предельно упростил свою жизнь, как будто заранее знал, что необходимо избавиться от всего лишнего, дабы читатель в полной мере ощутил драматизм предпоследнего акта. Его жизнь сродни хорошо сделанной пьесе в духе Скриба. Она так же проста, как жизнь кавалера де Грие, возлюбленного Манон Леско, и даже проще, ведь в жизни Уайльда Манон не было; де Грие же выступал в двойной роли - собственного возлюбленного и собственного героя. С общепринятой точки зрения, де Грие был ничтожеством и негодяем - мы же ему всё прощаем. Прощаем потому, что других он любил ничуть не меньше, чем себя. Кажется, будто Оскар хотел сказать нам: "Я не стану никого любить, я буду эгоистом из эгоистов; и буду не просто негодяем, а монстром - и вы всё мне простите. Иными словами, я доведу ваши традиционные представления до абсурда - но не пером, хотя мне это ничего не стоит, в чем вы могли убедиться, а жизнью; жизнью и смертью...". Далее Шоу сообщает Харрису, что познакомился с Оскаром на одной вечеринке, тот сам подошел к нему и был очень уважителен, но крайне ироничен: "...Помню, мы изо всех сил старались друг друга поддеть, и эта странная привычка сохранилась у нас до самого конца, даже когда наше отрочество осталось далеко позади, и мы стали опытными литераторами, поднаторевшими в светском общении. Виделись мы с ним крайне редко, ибо я, как чумы, избегал литературных и художественных собраний и с нелепой свирепостью отказывался от тех немногих приглашений, которые получал, дабы своим присутствием не дай бог не обидеть людей, желавших извлечь пользу от общения с привилегированным безумцем...". Однако даже "особое уважение" не помешало Шоу сделать в адрес Харриса следующее замечание: "...Сдается мне, что из любви к нему Вы недооцениваете его снобизм, обращаете внимание лишь на простительную и даже оправданную его сторону, на любовь к красивым словам, изысканным ассоциациям, эпикурейству и хорошим манерам. Вы многократно и до известной степени справедливо повторяете, что, злой на язык, сам он был человеком вовсе не злым и никого своими остротами обидеть не хотел. Но лишь до известной степени. Однажды он написал о Т. П. О"Конноре с откровенным, намеренным, оскорбительным пренебрежением, с каким только способен ополчиться на католика претенциозный протестант с Меррион-сквер. Он многократно измывался над вульгарностью английского журналиста, и не так, как бы это сделали мы с Вами, а с налетом отвратительного классового превосходства, что само по себе является дурной пошлостью. Он не знал своего места, в этом была его ошибка. Не любил, когда его называли "Уайльд", и заявлял, что для ближайших друзей он "Оскар", а для всех остальных - "мистер Уайльд". Он совершенно не отдавал себе отчета в том, что люди, с кем ему как критику и журналисту приходилось вместе жить и работать, оказывались перед альтернативой. Он вынуждал их либо вступать в дружеские отношения, рассчитывать на которые он не имел никакого права. Либо оказывать ему уважение, претендовать на которое у него не было никаких оснований. Пошляки ненавидели его за пренебрежительное к себе отношение. Те же, кто позадиристее, проклинали его наглость и обходили его стороной. Как следствие, он остался, с одной стороны, с горсткой преданных приспешников, а с другой - с целым сонмом светских знакомых. Среди этих знакомых, спору нет, встречались талантливые и оригинальные люди, которые заслужили его уважение, но не было никого, с кем могли бы установиться простые, доверительные отношения равного с равным. С кем можно было бы быть Смитом, Джонсом, Уайльдом, Шоу и Харрисом, а не Бози, Робби, Оскаром и "мистером". У человека способностей Уайльда такое безрассудство вскоре проходит. У Уайльда, однако, подобная слепота длилась слишком долго и не позволила ему обеспечить себя прочной социальной поддержкой...". В письме к Харрису, большом по объёму и обстоятельном по содержанию, Шоу утверждает, что Уайльд заявил о себе как об апостоле Искусства - и в этой своей роли он был мошенником. Представление о том, что выпускник Порторы, студент колледжа Святой Троицы, а потом - Оксфорда, приезжающий на каникулы в Дублин, может без специальной подготовки хорошо разбираться в музыке и живописи, кажется Шоу смехотворным. По его мнению "совершенно очевидно, что в картинах Оскар разбирается ничуть не лучше, чем любой человек его способностей и культурного уровня". И что именно поэтому за Уайльдом "закрепилась репутация критика поверхностного и неискреннего". Говоря об иных профессиональных достоинствах Уайльда, Шоу отмечает: "Зато комедия, критика морали и нравов viva voce была, вне всяких сомнений, его сильной стороной. В комедии ему не было равных. И вместе с тем со сказанным об Уайльде Мередитом, который придерживался невысокого мнения о его способностях, испытывал неприязнь к его фиглярству, согласятся многие. Бытовать эта точка зрения будет до тех пор, пока не уйдет из жизни последний человек, в чьей памяти сохранятся эстетские увлечения Уайльда. Мир был во многом к нему несправедлив, но это еще вовсе не значит, что мы должны быть несправедливы к миру...". Несмотря на то, что между Бернардом Шоу и Оскаром Уайльдом было очень много различий, однако было и немало общего: -считали себя гениальными личностями; -обладали изрядным тщеславием и эгоизмом; -не боялись "идти против течения" общественного мнения; -слыли признанными мастерами парадоксальных афоризмов, часто восхищавших, удивлявших или даже возмущавших их читателей и слушателей... К примеру, в 1892 году, после премьеры его первой комедии "Веер леди Уиндермир", Уайльд вышел на сцену с дымящейся сигаретой в руке и спокойно произнёс: "Дамы и господа! Вероятно, не очень вежливо с моей стороны курить, стоя перед вами, но... в такой же степени невежливо беспокоить меня, когда я курю". В зале раздались крики восхищения сказанным, вперемежку с возгласами возмущения. По мнению Оскара Уайльда: "Парадокс, это всегда полуправда и то лучшее, чего мы можем достичь, потому что абсолютных правд не существует". В Интернете можно прочитать такой, к примеру, отзыв о парадоксальности мышления Оскара Уайльда: "Острота мыслей и отточенность его парадоксов настолько восхищают, что читатель ими одурманен на протяжении всей продолжительности пьесы. Он всё умеет подчинить игре, нередко игра ума настолько увлекает Уайльда, что превращается в самоцель, тогда впечатление значительности и яркости создается поистине на пустом месте. И в каждой из них есть свой Оскар Уайльд, бросающий порции гениальных парадоксов". А вот другой отзыв: "Остро реагируя на противоречия окружающей действительности, Уайльд предстает то сентиментальным циником, то аморальным моралистом, то мечтательным скептиком. Он призывает видеть смешное в печальном и ощущать трагический оттенок в комедии. Особенность парадоксов Оскара Уайльда заключается и в том, что поначалу они поражают читателя утверждениями, противоречащими общепринятым понятиям, словно выворачивают их наизнанку, но за этой эквилибристикой мысли всегда скрыта глубокая и верная идея". Не меньшим мастером создания парадоксальных афоризмов и парадоксальных ситуаций был и Бернард Шоу. Как и у Оскара Уайльда, афоризмы и парадоксы являются не только излюбленной формой речи, но и само действие пьес Шоу носит парадоксальный характер. Он создает такие ситуации, в которых обычное для данного общества явление, процесс или событие оказывается как бы "перевернутым", и многое у него выглядит поставленным на голову. К примеру, в пьесе "Горько, но правда" примером парадоксального построения сюжета является изображение того, как микроб заболевает от людей. Парадоксальные изречения и парадоксальные ситуации служат писателю для того, чтобы расшевелить читателя и зрителя, заставить их увидеть противоречия общественной жизни, обратить внимание на социальные пороки и заодно посмеяться над всем этим. Смех - сильнейшее из орудий социальной критики в арсенале художественных средств Бернарда Шоу. Знаменитый драматург не склонен заботиться о естественности и правдоподобии действия и драматических положений. Каждая его пьеса - это прежде всего собрание остроумных диалогов, служащих автору для того, чтобы довести до читателя и зрителя свои мысли. Парадоксальной беллетристикой драматурга восхищался и Ф. Энгельс в 1892 году: "Парадоксальный беллетрист Шоу - как беллетрист очень талантливый и остроумный". Однако тот же Энгельсе утверждал, что Бернард Шоу "решительно ничего не стоящий как экономист и политик, хотя он и честен и не карьерист...". *** Ведя речь о парадоксальности творчества Бернарда Шоу и Оскара Уайльда хочется обратить внимание уважаемых читателей и на то, что реальная жизнь обоих авторов нередко приподносила им свою парадоксальноcть - материализовав (прямо или косвенно, и почти мистически) часть событий, которые описывались в тех или иных произведений обоих драматургов и писателей. Особенно наглядно такую "материализацию" можно увидеть, сопоставив, к примеру, содержание романа "Портрет Дориана Грея" с жизнью Уайльда и, соответственно, событий в "Пигмалион" с реальными событиями из жизни Шоу. Как известно, в "Портрете Дориана Грея" главные события разворачиваются вокруг портрета молодого и прекрасного Дориана Грея, созданного талантливым художником Бэзилом Холлуордом. Портрет вышел замечательным, им любуется не только его творец, но и сам Дориан. Однако вскоре у юноши появляется желание, чтобы со временем старел не он, а его изображение на портрете. Дориан знакомится с лордом Генри Уоттоном - другом Бэзила и саркастичным гедонистом, презирающим традиционные викторианские ценности, и попадает под влияние его порочных идей. Затем юноша влюбляется в актрису и юную красавицу Сибилу Вэйнактрису, но после провала её спектакля, на который Дориан пригласил лорда Генри и Бэзила, юноша грубо отвергает её, из-за чего Сибила совершает самоубийство. После этого случая Дориан замечает, как лицо на портрете исказила злая усмешка, и понимает, что его желание о "стареющем вместо него портрете" сбылось. Поддавшись дурному влиянию лорда Генри Уоттона, Дориан становится всё более порочным и развратным, - при этом изображение Дориана на портрете начинает утрачивать красоту и стареть, но сам юноша по-прежнему хорош собой. Через несколько лет художник пытается выяснить правдивость ужасных слухов, что распространялись о Дориане. Последний показывает Бэзилу ужасный портрет и обвиняет художника в своём моральном падении. В приступе ярости Дориан убивает Бэзила, после чего преступника начинают преследовать навязчивые страхи, в том числе и страх встречи с Джеймсом Вэйном, мечтающим отомстить ему за смерть сестры. Дориан никак не может найти покоя и решает, что теперь будет делать добро. Он отпустил влюбившуюся в него крестьянскую девушку, не обесчестив её, однако обнаружил, что изображение на портрете не стало лучше после его благородного поступка. Поняв, что его помыслами руководит лишь тщеславие и, желая уничтожить портрет как единственного свидетеля своих грехов, Дориан вонзает нож в собственное изображение на портрете, после чего умирает сам. Слуги находят нетронутый портрет, на котором изображён прекрасный молодой человек, а рядом с ним - безобразного старика, вонзившего нож себе в грудь. Этим стариком оказался Дориан Грей. И хотя в иных публикациях, посвящённых "Портрету Дориана Грея" отмечается, что в своём романе Уайльд использовал миф о Пигмалионе - древнегреческом скульпторе, влюбившемся в скульптуру, сделанную собственными руками, однако многие литературоведы утверждают, что основным источником вдохновения для Уайльда служил, вероятнее всего, аллегорический роман Бальзака "Шагреневая кожа". Сам Оскар Уайльд утверждал: "Каждый человек видит в Дориане Грее свои собственные грехи. В чём состоят грехи Дориана Грея, не знает никто. Тот, кто находит их, привнес их сам". Через год после выхода романа "Протрет Дориана Грея" жизнь самого Оскара Уайльда преподнесла своему хозяину реально-парадоксальную ситуацию, приведшую к его низвержению с творческого Олимпа, тюремному заключению и преждевременному уходу из жизни. В 1891 году Уайльд познакомился с Альфредом Дугласом (родные и друзья звали его Бози), который был младше Уайльда на 17 лет. И который стал для Уайльда не только своеобразным Дорианом Греем, но и тем, кто подвёл его к краю пропасти, а затем способствовал "добровольно-принудительному падению в неё". Оскар Уайльд, как и художник Холлуорд для Дориана, стал для Бози своеобразным творцом. Роман потрясает красивого юношу и он перечитывает его 11 раз! И с каждым разом всё больше и больше видит своё сходство с Дорианом в плане красоты и желания получить от жизни всё, что полагается и не полагается. А ещё Бози восхищается оригинально-парадоксальным мировоззрением и философией жизни лорда Генри Уоттона. К примеру, такими его утверждениями: "Каждый человек может жить полной жизнью, давая волю каждому чувству и выражение каждой мысли, осуществляя каждую свою мечту"; "Всякое желание, которое те же люди стараются в себе подавить, - бродит в их душе и отравляет как самих людей, так и их души"; " Согрешив, человек избавляется от влечения к греху, ибо осуществление - это путь к очищению"; " После любого греха у человека должны оставаться лишь воспоминания о наслаждении или сладострастие раскаяния"... Бози был в восторге и от многих иных парадоксальных утверждений Оскара Уайльда, "вложенных " им в уста лорда Генри и Дориана. Красивому, но бездушному и эгоистичному Бози страстно захотелось познакомиться с автором романа, потрясшего его сознание. Вскоре юноша осуществляет своё желание, причём, не только знакомится с Уайльдом, но и становится его любовником. Та же реальная жизнь написала за Уайльда свою версию его интимного романа с Бози, ставшего для Уайльда вторым, но уже не литературным, а реальным Дорианом. Не без помощи Бози, между маркизом Куинсберри - его отцом и Оскаром Уайльдом возникает "противостояние". И тогда Бози, ненавидящий отца и искавший повод ограничить его в распоряжении деньгами семьи, настаивает на том, чтобы Уайльд подал в суд на Куинсберри за клевету. На следующий день, 1 марта 1895-го года, Уайльд обвиняет маркиза в клевете и того арестовывают. В ответ Куинсберри через адвокатов предъявляет свидетелей гомосексуальных отношений Уайльда с молодыми людьми и подростками. Уайльд, уверенный в силе своего красноречия, решает сам себя защищать в суде. 3 апреля 1895 года началось слушание дела, которое с перерывами продолжалось до 25 мая 1895 года. Уайльд был признан судом виновным в "грубой непристойности" с лицами мужского пола и приговорён к двум годам каторжных работ. Судья в заключительном слове отметил, что нет сомнений в том, что "Уайльд был центром развращения молодых людей". Тюремный срок Уайльд отбывал сначала в Пентонвилле и Уандсворте, тюрьмах, предназначенных для совершивших особо тяжкие преступления и рецидивистов, а затем, 20 ноября 1895 года был переведен в тюрьму в Рединге, где находился полтора года. Тюрьма полностью сломила его. Большинство друзей от него отвернулись. Альфред Дуглас, к которому Уайльд был так сильно привязан, ни разу не приехал к нему. Жена Уайльда, Констанц, несмотря на требования родственников, отказывается от развода и дважды посещает мужа в тюрьме: в первый раз, чтобы сообщить о смерти любимой им матери, а второй - подписать бумаги, что он поручает ей заботу о детях. Затем Констанц меняет себе и их сыновьям Сирилу и Вивиану фамилию на Холланд (это фамилия брата Констанц - Отто). Конец 46-летней жизни Оскара Уайльда был трагичен - он скончался 30 ноября 1900 года под чужой фамилией в изгнании во Франции от острого менингита, вызванного ушной инфекцией. Желающие более подробно узнать о трагедии жизни и судьбы Оскара Уайльда, - не только творившего, но и вытворявшего, - могут воспользоваться следующими ссылками: О гомосексуализме О. Уайльда и его друзей http://proza.ru/2014/04/29/452 О.Уайльд. Жертва судебного процесса http://proza.ru/2014/04/27/482 Оскар Уайльд. Тюремное заключение http://proza.ru/2014/04/26/456 *** Через годы, Бернард Шоу так прокомментировал трагическую судьбу Оскара Уайльда: - Самое худшее вот в чем... Так как человек по большей части мысленно представляет себя таким, каким его описывают в книгах, то он, в конце концов, приемлет ложное представление о себе самом, которое навязывает ему литература, и исходит из него в своих поступках. Хочется всё-таки уточнить, что при жизни Шоу больше всего написали биографических книгах о нём, а не об Оскаре Уайльде. К примеру, авторами биографических книг о Шоу были близкие и давние его друзья - вышеупомянутый Фрэнк Харрис, Эмрис Хьюз и Хескет Пирсон. И хотя, в своё время Оскар Уайльд утверждал следующее о Бернарде Шоу: "Прекрасный человек. Он не имеет врагов и не любим никем из друзей", однако он явно ошибался. Да, с Шоу длительное время поддерживать дружеские отношения было очень нелегко, - и всё же, у него было немало настоящих друзей. В том числе и Гилберт Кит Честертон (1874-1936), - постоянно споривший с Шоу по различным темам, но тоже написавший о нём книгу. Что же касается комментария Шоу в адрес Уайльда, то (вероятнее всего), он имел ввиду не книги об Уайльде, а те многочисленные и прижизненные публикации в виде рецензий, статей, очерков и т.д., которые обильным потоком ниспровергались на Уайльда в наиболее благодатный период его жизни - с 1891-го по 1895 год. Однако... "Самое худшее" не оминуло и самого Бернарда Шоу. *** Как уже отмечалось выше, в марте-июне 1912 года Бернард Шоу написал свою знаменитую пьесу "Пигмалион". В пьесе повествуется о том, как Генри Хиггинс, - лондонский профессор фонетики, заключил с полковником Пикерингом - своим приятелем, пари на то, что за шесть месяцев сможет обучить цветочницу Элизу Дулиттл произношению, принятому в высшем обществе, и на светском приёме сумеет представить её как герцогиню. Роль Элизы была написана для известной актрисы Стеллы Патрик Кэмпбелл, однако из-за театральных интриг английская премьера была надолго отложена. Пьеса, состоящая из 5 действий, заканчивается тем, что профессору удаётся выиграть пари у полковника, но финал пьесы закончился явной неопределённостью: "Какова же будет дальнейшая судьба Элизы?.. Вернётся ли она к своей прежней жизни или выйдет замуж за одного из трёх героев - профессора, полковника и молодого парня Фредди?". Сам Шоу оставляет эту альтернативу без ответа. И если в конце первоначального текста пьесы Элиза и Хиггинс навсегда расстаются, то в дополненном варианте пьесы 1938 года Хиггинс всё-таки выражает уверенность, что она вернётся. В послесловии к пьесе Шоу даёт свою версию судьбы Элизы: она предпочла выйти замуж за влюблённого в неё Фредди. Благодаря щедрости полковника Пикеринга новобрачные смогли осуществить давнюю мечту Элизы - открыли собственный цветочный магазин. Шоу неизменно противился частым попыткам театральных и кинорежиссёров устроить Элизе и Хиггинсу благополучный любовный финал. В послесловии автор объяснил, что слова Элизы в пятом акте, обращённые к Хиггинсу: "Я даже за вас не пошла бы замуж, если б вы меня попросили" - это продуманное решение, вытекающее как из женской интуиции, так и из доводов разума. Хиггинс слишком независим, неуправляем, деспотичен и не способен стать хорошим мужем, в то время как Фредди - полная противоположность. Версия Шоу предполагает, что Элиза руководствуется разумом, а не чувствами. Примерно через месяц после окончания "Пигмалиона", в реальной жизни Бернарда Шоу возникла парадоксальная ситуация: он, всегда полагавший, что нужно руководствоваться разумом, а не чувствами, вдруг как мальчишка (но в 56-летнем возрасте!) впервые по-настоящему влюбился! Избранницей сердца женатого Шоу стала Стелла Патрик Кэмпбелл, которую драматург очень высокого ценил как актрису и предложил ей роль Элизы в "Пигмалионе". За два дня пребывания у актрисы в гостях, Бернард Шоу начисто утратил свой разум и стал руководствоваться только чувствами. Все деловые вопросы, которые он хотел обсудить со Стеллой вылетели у него из головы. Вернувшись домой, Шоу напишет миссис Кэмпбелл такие строки: "...Я мечтал и мечтал и витал в облаках весь день и весь следующий день, так, словно мне еще нет двадцати.В голову не лезло ничего, кроме тысячи сцен, героиней которых была она, а героем я. А мне ведь уже вот-вот стукнет 56. Никогда, наверное, не происходило ничего столь смехотворного и столь чудного. В пятницу мы пробыли вместе целый час: мы посетили лорда; мы ездили на такси; мы сидели на скамейке в Кенсингтон-сквере; и годы спадали с моих плеч, как одежда. Я уже 35 часов нахожусь в состоянии влюбленности; и да простятся ей за это все ее грехи!". А потом было и такое письмо: "...Вы для меня больше не та знаменитая актриса миссис Белла Донна а моя девочка, моя красавица, моя милая, босоногая, в пыльной юбчонке, или моя богоматерь, или еще десяток милых, безумных названий, которые немало удивили бы молодых львов в стенах Сэн-Джеймса... Так что если вам хоть сколько-нибудь интересно, продолжаю ли я любить Стеллу, то ответом будет да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да и миллион раз да. Ничего не могу поделать. Я в здравом уме, сохраняю силы, остаюсь самим собой, и все же я - это какой-то малый, заигравшийся с вами где-то в горах и неспособный понять, где вы берете начало и к каким берегам убегаете...". Однако Стелла, уже имевшая горький жизненный опыт, действительно от него убежала - в августе 1913-го года она уехала в Сэндуич, расположенный на южном побережье Англии. Но Шоу последовал за ней. 10 августа, увидев драматурга в Сэндуиче, актриса пришла в ужас и послала ему записку, в которой требовала его немедленного отъезда в Лондон, пригрозив, что если он не уедет, то уедет она. Записка заканчивалась умоляющей просьбой: "...Пожалуйста, не вынуждайте меня презирать вас. Стелла". Утром, смертельно уставшей Стелле всё-таки пришлось спешно покинуть Сэндуич, а оставшийся Шоу вечером написал Стелле гневное письмо, в котором были и такие строки: " "... у вас нет разума; вы карикатура на сентиментального мужчину восемнадцатого века... вы ничего не знаете. <...> вы актриса одной роли, да и та-то роль ненастоящая; вы сова, за два дня уставшая от моего солнечного сиянья; я слишком хорошо к вам относился, обоготворял вас, расточал перед вами свое сердце и ум (как расточаю их перед всем миром), чтобы вы извлекли из них все, что сможете извлечь: а вы только и смогли, что убежать. Идите же: шовианский кислород сжигает ваши маленькие легкие; ищите затхлости, которая будет вам по душе. Вы не выйдете за Джорджа! В последний момент струсите или отступите перед душой более смелой. Вы уязвили мое тщеславие; невообразимая дерзость, непростительное преступление. Прощайте, несчастная, которую я любил. Джи-Би-Эс". На следующий день, всё ещё находясь в Сэндуиче, драматург пишет Стелле второе письмо: "...Нет, моя обида еще не утихла: я сказал вам слишком мало скверных слов. Да кто вы, несчастная женщина, чтобы из-за вас все внутри у меня разрывалось на части, час за часом. Из 57 лет я страдал 20 и работал 37. И тогда мне выпало мгновение счастья: я почти снизошел до влюбленности. Я рискнул порвать глубокие корни и освященные узы; я смело ступал на зыбучие пески; я бросался во тьму за блуждающим огоньком; я лелеял самые древние иллюзии, отлично сознавая при этом, что делаю. Я схватил горсть опавших листьев и сказал: "Принимаю за золото".<...> О мой критический ум и острое зренье, дайте же мне вы тысячу доводов, чтобы я мог судить это легкомысленное творение по заслугам, если только можно найти воздаяние достаточно страшное. Соберитесь вкруг меня, все добрые друзья, которыми я пренебрег ради нее. И даже хулители ее будут ныне желанны; я скажу: "Изрыгайте яд; воздвигайте горы лжи; выплевывайте злобу до тех пор, пока самый воздух не станет отравой; и тогда вы еще не скажете всей правды". А друзьям ее, всем одураченным ею и всем ее обожателям я скажу: "То, что вы говорите, правда, и она заслуживает еще больших похвал, но все равно это ничего не значит: она вырвет струны из арфы архангела, чтобы перевязать пакеты с покупками, так она поступила и со струнами моего сердца". И подумать, что это существо мне придется тащить через всю пьесу, которую она будет изо всех сил гробить, что мне придется льстить ей, примиряться с нею, дружески поддерживать ее в минуты, когда она готова будет ринуться с крутого уступа вниз в море. Стелла, как вы могли, как вы могли?..". Даже на третий день после отъезда актрисы, Шоу изливал свой гнев в очередном письме: "...Я хочу причинить вам боль, потому что вы причинили мне боль. Мерзкая, низкая, бессердечная, пустая, недобрая женщина! Лгунья; лживые губы, лживые глаза, лживые руки, обманщица, предательница, вкравшаяся в доверие и обманувшая его!..". Таким образом, в реальной жизни Шоу, не без помощи её хозяина, произошло парадоксальное событие, показавшее, что драматург оказался "ещё тем Пигмалионом", перед которым сам профессор Хиггинс представляется эдаким добродушным чудаком и дамским угодником. Утверждение Шоу о том, что " Так как человек по большей части мысленно представляет себя таким, каким его описывают в книгах, то он, в конце концов, приемлет ложное представление о себе самом, которое навязывает ему литература, и исходит из него в своих поступках" очень убедительно материализовалось в "любовной истории" двух знаменитостей. Следует отдать должное Стелле, которая, в отличии от Шоу, не опустилась до его "плинтуса", хотя и написала такие строки в ответ: "...Вы и ваше сквернословие в стиле XVIII века... Вы потеряли меня, потому что никогда и не находили... Но у меня есть мой маленький светильник, один огонек, а вы загасили бы его мехами вашего себялюбия. Вы бы задули его своим эгоистическим фырканьем - вы, изящный обольститель, вы, дамский угодник, вы, драгоценное сокровище дружбы, - и все же для вас я поддерживаю огонек светильника, боясь, что вы заблудитесь во мраке!..". Стелла сдержала своё обещание. Она поддерживала переписку с Шоу почти до конца своей жизни, несмотря на то, что в 1914 году всё-таки вышла замуж за Джорджа (Джорджа Корнуоллиса-Уэста - бывшего отчима и ровестника У.Черчилля, премьер-министра Великобритании). *** 9 апреля 1940 года Стелла Патрик Кэмпбелл окончит свой жизненный путь в возрасте 75 лет, и Бернард Шоу напишет такие строки в одном из своих многочисленных писем: "...Да, она умерла, и все ощутили большое облегчение; а сама она, пожалуй, в первую очередь; ибо на последних своих фотографиях она отнюдь не выглядит счастливой. Она не была великой актрисой, но зато была великой чаровницей; каким образом удавалось ей производить на людей столь сильное впечатление, не знаю; но уж если она хотела покорить вас, то вы могли ждать этого совершенно спокойно; потому что она была неотразима. К сожалению, в смысле профессиональном она представляла собой такую дьявольскую обузу, что всякий, кому хоть раз пришлось ставить пьесу с ее участием, никогда не повторял этой ошибки, если только была возможность избежать этого. Однажды она принесла большой успех Пинеро, в другой раз мне; и хотя оба мы впоследствии писали пьесы, где были роли, идеально подходившие ей, мы не брали ее в труппу. Она не умела обращаться с живыми людьми реального мира. По рождению в ней была смесь: наполовину итальянка, наполовину пригородная провинциалка из Кройдона; и переход от одной к другой бывал у нее просто ошеломляющим. Дед ее содержал цирк, а мать была наездницей в этом цирке и так никогда и не смогла англизироваться; несмотря на это, с итальянской стороны в ней была какая-то аристократическая струнка; по временам манеры у нее бывали просто отличными. Она очаровала и меня среди прочих; но я бы не смог прожить с ней недели; и я знал это; так что из этого ничего не вышло...". После прочтения этих строк невольно возникает вопрос: "Неужели Бернард Шоу даже после смерти Стеллы, так и не смог простить ей свой обиды за то, что она, - подобно Элизе из "Пигмалиона", - осмелилась его ослушаться и убежать к другому?..". *** В завершении данной подборки материалов хочется напомнить себе и уважаемым читателям и о таком утверждении Оскара Уайльда: "Правда жизни открывается нам именно в форме парадоксов. Чтобы постигнуть действительность, надо видеть, как она балансирует на канате. И только посмотрев все те акробатические штуки, какие проделывает Истина, мы можем правильно судить о ней". И опять возникает вопрос: "Как понимать это утверждение?.. Как очередное "балансирование" парадоксального мышления Уайльда между собственным "небожительством" и реальной жизнью?"... 14. БЕРНАРД ШОУ И ГЕРБЕРТ УЭЛЛЛС Шоу, то, без сомнения она, эта популярность, была значительно больше у первого. И не потому, что Уэллс оказался талантливее Шоу, а потому, что его книги с научной фантастикой была более востребованы (особенно у молодёжи), чем драматургия Шоу. Несмотря на то, что Герберт Уэллс был на 10 лет моложе Бернарда Шоу, в большую литературу он вошёл примерно в то же время, что и драматург. За последние 5 лет уходившего 19-го века он написал следующие научно-фантастические романы: "Машина времени" (1895); "Чудесное посещение" (1895); "Остров доктора Моро" (1896); "Человек-невидимка" (1897); "Война миров" (1898) и "Когда спящий проснется (1899)". В период с 1901-го по 1937-ой год вышли его "Первые люди на Луне" (1901); "Морская дева" (1902); "Пища богов" (1904); "Империя муравьёв" (1905); "В дни кометы" (1906); "Война в воздухе" (1908); "Освобождённый Мир" ("Мир освобождённый") (1914); "Люди как боги" (1923); "Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь" (1928); "Самовластие мистера Парэма" (1930); "Облик грядущего" (1933); Игрок в крокет" (1936) и "Рождённые звездой" (1937). За полсотни лет творческой деятельности Г. Уэллсом было написано около 40 романов и несколько томов рассказов, более десятка полемических сочинений по философской проблематике и примерно столько же работ о перестройке общества, две всемирные истории, около 30 томов с политическими и социальными прогнозами, более 30 брошюр на темы о Фабианском обществе, вооружении, национализме, всеобщем мире и прочем, 3 книги для детей, а также его знаменитая "Автобиография", вызвавшая у читателей огромный интерес и споры. Немало исследователей жизни и творчества Бернарда Шоу и Герберта Уэллса отмечали такую общность знаменитостей: оба имели независимо-критическое мышление, которое нередко было диаметрально противоположным общепринятому. Однако, было немало и таких случаев, когда отношение к одному и тому же (общественному или научному явлению, событию и прочему) воспринималось Шоу и Уайльдом тоже диаметрально протиположно. К примеру, когда И. П. Павлов обнародовал своё знаменитое учение об условных рефлексах, Уэллс, как биолог, полностью поддержал это учение, однако Шоу публично усомнился в его верности. Более того, он стал утверждать, что Уэллс прочёл Павлова не до конца, потому что, во-первых, никто не может его дочитать до конца и, во-вторых, Уэллс выставляет Павлова обожателем собачек, который не обидел ни одного зверька и в котором души не чаяли домашние питомцы. И далее Шоу негодует в адрес Павлова: "Если бы этот тип, явился ко мне, я бы сообщил ему эту информацию за полминуты и он не стал бы мучить ни одной собаки". Шоу называл себя единственным первооткрывателем в науке, поскольку лабораторией ему служил весь мир, не подвластный ни его контролю, ни его махинациям. В обычной же лаборатории все усилия ученых посвящены фабрикации нужных результатов или сокрытию подлинных результатов, если они расходятся с желаемым. Учение И.П. Павлова знаменитый драматург подвёрг и в письме к И.М. Майскому - российскому диплому, работавшему в Великобритании. Письмо было написано 16 ноября 1936 года, и в нём 80-летний Шоу подверг критике новую Конституцию СССР. Были в письме и такие строки: "...В Конституции нет запрета на жестокое обращение и применение пыток полицией для получения показаний. Имеется отдельное определение права военнослужащих избирать и быть избранными, но нет ссылки на ограничения свободы, связанной с воинской дисциплиной. Английские военнослужащие практически вынуждены подчиняться насилию над личностью из-за всякого рода вакцинаций и инокуляций. Статья 12718 гарантирует неприкосновенность личности всем гражданам СССР. По всей вероятности, авторы этой статьи думали только о свободе от ареста. Но в России опасность медицинской тирании намного выше, чем опасность политической тирании, потому что большевики очень ревниво относятся к полицейской власти, но безгранично верят во всемогущество и непогрешимость таких идиотов, как Павлов...". Последние слова Шоу были высказаны в адрес И. П. Павлова (1849-1936) - физиолога, создателя учения о высшей нервной деятельности, академика Петербургской академии наук (1907), Лауреата Нобелевской премии (1904). Бернард Шоу нещадно критиковал учение Павлова, полагая, что если для научных открытий необходимо подвергать мучениям собак, то лучше отказаться от этих открытий. Безусловно, Герберт Уэллс не мог быть равнодушным к подобному отношению Шоу к учению Павлова. В отличие от драматурга, не имевшего университетского образования и всю жизнь занимавшегося самообразованием, Герберт Уэллс учился в Кингс-колледже Лондонского университета, который окончил в 1888 году. К 1891 году получил два учёных звания по биологии и даже написал учебник, который был популярен не только в колледже, где преподавал Уэллс, но и в иных учебных заведениях Великобритании. В 1942-ом году Герберт Уэллс стал доктором биологии. Сам Бернард Шоу никогда публично не сожалел о том, что не имеет университетского образования, однако в его некоторых афористично-парадоксальных высказываниях и утверждениях о школе, процессе обучения, учебниках, образовании, учёных и т.д., всё-таки просматриваются "рожки и ножки" определённого желания "возвести в культ" только процесс самообразование. Ниже приведены некоторые из таких высказываний и утверждений: "Сколько бы я всего узнал, если бы не ходил в школу!"; "Если умыть кошку, она, говорят, уже не станет умываться сама. Человек никогда не научится тому, чему его учат"; "Учебник можно определить как книгу, непригодную для чтения"; "Никогда не давайте своему ребенку книгу, которую вы не стали бы читать сами"; "Дорога к невежеству вымощена роскошными изданиями"... Бернарду Шоу принадлежат и такие слова: "Как утверждает Г. Дж. Уэллс, одну книгу может написать каждый - книгу своей жизни. И каждый может написать одну пьесу - пьесу, где он сводит счеты со своей женой", а также "Человек, который держит при себе все не стоящее запоминания, достигает иногда самой высокой из университетских степеней. И единственное, что можно сделать с таким человеком, это похоронить его". Среди доводов Шоу против университетского образования есть и такой: мол, университеты до отказа набиты учеными дураками; их всеядная память в силах запомнить несметное множество фактов, с которыми они возятся не с большей пользой и с не меньшим старанием, чем коллекционеры с гашеными марками". Из воспоминаний современников Шоу, хорошо его знавших, можно узнать и о том, что Шоу "презирал немецкую историческую школу с ее абсолютизацией фактографии, указывая на то, что всех современных фактов все равно не узнаешь, и от практической политики все это бесконечно далеко. И что "если государственный деятель не собирается слепо плыть по течению, держа нос по ветру, гонясь за двумя зайцами, ему необходимо руководствоваться определенной политической теорией". По мнению Шоу, "фактом можно швырнуть в лицо, но он не заденет ничье достоинство; если такому факту не определить прежде места в какой-то системе". Тот же Шоу признавался в своей "неважной памяти", из-за которой часто забывал многие факты, кроме тех, какие, по его мнению, были самыми важными. По утверждению Хескета Пирсона - одного из биографов и друзей драматурга, "Шоу только и твердил, что о своем гибком уме - как о подарке ирландского климата, и рекомендовал посылать каждого англичанина по крайней мере на два года в Ирландию, чтобы там поднабраться этой самой гибкости". Одной из любимых цитат Шоу было такое высказывание Кромвеля: "Тот человек идет дальше всех, кто не знает, куда он идет". К этому утверждению драматург добавлял и своё: "А если бы знал, то, может быть, призадумался, стоит ли ему идти...". Вместе с тем, выше утверждаемое не мешало Бернарду Шоу (впрочем, как и Герберту Уэллсу) считать себя гениальным человеком и, без особого смущения, сказать о следующем: "Мало кто мыслит больше чем два или три раза в год; я стал всемирно известен благодаря тому, что мыслю раз или два раза в неделю". Отдавая должное творческому таланту Бернарда Шоу и Герберта Уэллса, биографы ещё при жизни этих знаменитостей писали о них книги и монографии. О книгах, посвящённых Шоу уже неоднократно упоминалось в предыдущих подборках материалов, что же касается Уэллса, то самая первая книга о нём вышла в 1915 году, когда писателю было чуть более 50 лет. Её автором являлся Ван Вик Брукс - американский писатель и литературный критик. По утверждению многих литературоведов, эта книга с названием "Мир Эйч Джи Уэллса" - даже не биографическое произведение, а большое эссе, в котором Брукс замечает, что для Уэллса с его безграничной фантазией "Вселенная подобна волшебной лавке игрушек, где с вами может случиться все что угодно", и что Уэллс "смотрит на наш мир сверху, как если бы с воздушного шара наша планета представлялась ему маленьким шариком". По мнению Ван Вик Брука, Уэллс "не художник, а интеллектуал, интерпретирующий жизнь в свете идей, а не реальности и практики", и что "в его идейных романах характеры прямолинейны, упрощены, рационалистичны". В 1922 году вышла книга "Герберт Уэллс" Е.И. Замятина (1884-1937) - русского писателя, критика и публициста, в которой автор так отозвался научной фантастики героя книги: "... многие из фантазий Уэллса - уже воплотились, потому что у Уэллса есть странный дар прозорливости, странный дар видеть будущее сквозь непрозрачную завесу нынешнего дня. Впрочем, это неверно: странного здесь не более чем в дифференциальном уравнении, позволяющем нам заранее сказать, куда упадет выпущенный с такой-то скоростью снаряд; странного здесь не более чем в прозорливости астронома, предсказывающего, что затмение солнца будет такого-то числа в таком-то часу. Здесь не мистика, а логика, но только логика более дерзкая, более дальнобойная, чем обычно...". Очень много сделал для популяризации творчества Уэллса в СССР Ю.И. Кагарлицкий (1926-2000) - историк научной фантастики, исследователь творчества Герберта Уэллса, доктор филологических наук, российский советский театровед и литературный критик. В 1972 году Кагарлицкий защитил докторскую диссертацию о творчестве Уэллса, написал о нём книги "Герберт Уэллс: Очерк жизни и творчества" (1963) и "Вглядываясь в грядущее: Книга о Герберте Уэллсе" (1989). C 1956-го года и чуть ли не до конца своей жизни, учёный написал множество предисловий, рецензий и отзывов, которые печатались в книгах Уэллса, издаваемых в Советском Союзе, а также очерков и статей об Уэллсе, которые печатались различными газетами, журналами. *** Впервые Шоу и Уэллс встретились 5 января 1895 года в театре "Сен-Джеймс"" после премьеры освистанного публикой "Гая Домвилля"" Генри Джеймса (1843-1916) - американского писателя, который с 13 лет жил в Европе, а за год до смерти принял британское подданство. К тому времени Уэллсу было 39 лет, и он был приглашен в качестве театрального критика в "Полл-Молл Газетт". В театре Уэллс заговорил с 49-летним Шоу на правах коллеги-критика, и домой они отправились вместе. В первый день их знакомства, Бернард Шоу, - не только на правах человека на десяток лет старшего от Уэллса, но и как театральный критик с гораздо большим стажем, чем у Герберта Уэллса, - рассказал своему новому знакомому о "суете театрального мира" и о том, что "ни в публике, ни даже на сцене не было человека, который оценил бы по достоинству ажурный диалог Джеймса". Через годы Уэллс так напишет о своей первой встрече с Шоу: "Он говорил со мной как с младшим братом. Мне понравился его дублинский говор, и весь он мне понравился - на всю жизнь". Однако сказанное Уэллсом о том, что Шоу ему "понравился - на всю жизнь", является явной гиперболизацией - между знаменитостями были не только дружеские, но и более чем "прохладные" отношений. Вместе с тем, даже через годы Шоу утверждал следующее об Уэллсе: "На Уэллса нельзя долго сердиться. Он честно признается, что у него истерический темперамент. Помню, мы как-то встретились наутро после того, как появилась его ужасающая статья обо мне. Я имел все решительно основания отделить ему голову от туловища. Но он выглядел таким маленьким и смущенным, что я просто пожал ему руку. В другой раз, когда я его чем-то прогневил, он написал мне: все говорят, что вы гомосексуалист; он, Уэллс, всегда это отрицал, но больше отрицать не намерен". Можно ещё немало приводить высказываний о гибкости, оригинальности и парадоксальности мышления Бернарда Шоу, однако всё, в конечном итоге, сведётся к тому, что мощным оружием интеллекта знаменитого драматурга была гибкость его ума и логического мышления. К этом, пожалуй, следует также добавить ораторское искусство, отшлифованное за годы его уличных выступлений как одного из руководителей Фабианского общества, пропагандирующего идеи социализма, навязываемому обществу не революционным, а мирным путём. Бернарду Шоу, благодаря своим вышеперечисленным талантам, удалось обратить в "фабианскую веру" и Герберта Уэллса, который с 1903-го по 1909-ый год, не без помощи Шоу, был членом Фабианского общества. Фабианцы вначале даже гордились тем, что такой всемирно известный писатель является их единоверцем в политике. Однако первые же фабианские впечатления немало огорчили Уэллса: "...век не слышал такой безалаберной дискуссии. Три четверти говоривших были одержимы каким-то странным желанием - что есть мочи передразнивали невидимых спесивых ораторов. Это был семейный юмор, и посторонних он не развлекал". И этот "семейный юмор", по мнению Уэллса, покоился на следующем постулате Шоу: "Любую проблему надлежит обдумать до конца. Когда же окончательное решение покажется вам таким простым, что его, по вашему мнению, мог бы с тем же успехом вынести любой дурак, нужно преподнести свою мысль публике с необыкновенным легкомыслием. Вы позабавите публику и положите на обе лопатки парламентских говорунов, прикрывающих внушительной позой тот факт, что на протяжении невыносимо долгого времени им, в сущности, нечего было сказать". От всего этого Уэллс был очень далек, отличаясь неистовой "тягой к эволюции". В отличие от Шоу, он не анализировал и не критиковал, а грубо отрицал или настоятельно рекомендовал. И когда Шоу в одной из фабианских лекций 1906 года о Дарвине, отшвырнув прочь неодарвинизм и вдоволь поиздевавшись над вейсманизмом, объявил о своем намерении следовать за Сэмюэлем Батлером и "неовиталистами" (возвращающими науку к метафизике) - Уэллс и не подумал разбираться во всех этих "тонкостях". Он просто высмеял Шоу за невежественную сентиментальность и неспособность взглянуть в глаза жестокой природе. Уэллс отрицал Шоу - как сентиментального неуча, вторгшегося в науку, Маркса - в социологию, Наполеона - как заурядного наглеца-проходимца. В 1909 году, после 6-летнего пребывания в Фабианском обществе, Уэллс покинул ряды фабианцев и через годы напишет в своей "Автобиографии": "...Не раз в жизни мне приходилось краснеть за себя, когда, несмотря на ощутимое внутреннее сопротивление, я выказывал редкостную глупость и бестактность; но особенно больно меня терзает воспоминание о несправедливости, поспешности и поистине непростительном тщеславии, что обнаружились во мне во время этой фабианской бури в стакане воды... Меня мало заботит то обстоятельство, что, согласно каким-то этическим системам, все смертные подразделяются на классы, именуемые "лгуны", "трусы", "воры" и проч. Если верить такой системе, то я сам и лгун, и трус, и вор, и сластолюбец. Моя истинная, принятая на себя в радостном сознании собственной правоты задача состояла, состоит и будет состоять в том, чтобы, если позволят обстоятельства, водить людей за нос; сторониться опасности; искать выгоды в отношениях с издателями и театрами и строить эти отношения на основе спроса и предложения, а не абстрактной справедливости; и, конечно же, поощрять все свои потребности. Если какая-либо система убеждений подразумевает, что тем самым я заявляю о себе как последний негодяй и от меня уже нечего ждать ни правды, ни мужества, ни самоотверженности, - тем хуже для системы убеждений, ибо я честно проявлял и такие свойства, и, кто знает, мог бы проявить их как-нибудь в будущем...". Бернард Шоу, пожалуй, был совершенно неспособен на такую самокритику, хотя и пробыл в рядах Фабианского общества не шесть, как Уэллс, а целых 27 лет! Получилось так, что именно Бернард Шоу "приложил руку" не только к принятию Уэллсом решения стать членом Фабианского общества, но и, наоборот, покинуть его. В одном из своих выступлений на очередном заседании общества, Шоу публично пристыдил Уэллса за то, что тот грозился уйти из Общества, если фабианцы не поддержат его тезисов. И когда Уэллс ответил, что не покинет Общество, как бы ни сложилась его судьба, то Шоу воскликнул: "Ну, гора с плеч! Теперь я могу напасть на мистера Уэллса, не опасаясь последствий". И обрушил на бедного Уэллса свою всесокрушающую и убийственную критику, закончив её такой "милой" шуткой: "В своей речи мистер Уэллс жаловался на то, что "старая шайка" (руководство Фабианского общества - прим.) долго не отвечала на его доклад. Приведу точную справку: Уэллс - 10 месяцев, "шайка" - 6 недель. Пока его комитет совещался, Уэллс выпустил книгу об Америке. Очень хорошую книгу. А пока я набрасывал наш ответ, я выпустил пьесу...". Шоу замолчал, и несколько мгновений его глаза что-то искали на потолке. Он, кажется, потерял нить рассказа, однако фабианцы знали, что сейчас последует неожиданное продолжение. И, действительно, Шоу свою речь закончил такими словами: "Леди и джентльмены! Я остановился, ибо ожидал, что мистер Уэллс скажет: "очень хорошую пьесу"". В зале раздался дружный смех, а Уэллс вместо достойного ответа, лишь смущенно улыбался. Однако через два года он всё-таки не удержался, и в "Новом Макиавелли" осмеял своих прежних коллег: "Стоит им прибрать мир к рукам, как на земле не останется ни единого деревца, зато вся она будет уставлена пронумерованным и покрашенным зеленой краской листовым железом (для тени) и аккумуляторами, вырабатывающими солнечный свет". Однако и сам Уэллс до конца своей жизни так и не определился со своими политическими взглядами. Ещё летом 1886 года он изложил своё политическое видение демократического социализма в реферате, изначально озаглавленном "Уэллсовский план новой организации общества". Писатель на протяжении жизни в основном выступал как пацифист, однако в 1914 году поддерживал участие Великобритании в войне, хотя впоследствии писал о Первой мировой войне как о бойне националистов. Чтобы предотвратить подобные катастрофы в будущем, Уэллс призывал к созданию мирового правительства. Но реальные возможности Лиги Наций, не сумевшей противостоять грядущей новой мировой войне, разочаровали Уэллса, который одним из первых европейских писателей выступил с предупреждением об опасности фашизма в романе "Накануне" (1927). Считая себя политиком социалистического уклона, Уэллс явно скептически относился к марксистскому учению, утверждая: "Маркс был за освобождение рабочего класса, я стою за его уничтожение". Будучи членов Фабианского общества Уэллс нередко вступал в конфликты с руководством общества, в том числе и с Бернардом Шоу. Познакомившись с начинающим политиком Уинстоном Черчиллем (тогда ещё либералом, но впоследствии ставшим консерватором и политическим оппонентом Уэллса), активно поддержал его избирательную кампанию в парламент. Тогда Уэллса не стали исключать из Фабианского общества, но в 1909 году он сам был вынужден оставить его из-за любовной связи и внебрачного ребёнка от Эмбер Ривс - молодой сторонницы фабианцев. Герберт Уэллс, не обладая талантом ораторского экспромта, каким обладал Бернард Шоу, вместе с тем, сидя за письменным столом в тишине своего рабочего кабинета, мог тоже написать такое, что вызывало у читателей не меньшее удивление, восхищение или, наоборот, возмущение и негодование. К примеру, в 1898 году, когда писатель уже пожинал плоды заслуженной славы после выхода своего романа "Война миров", Уэллс неожиданно написал небольшое эссе под названием "Об уме и умничанье". В этом произведении оказалось немало утверждений, которые сильно смутили и даже возмутили утончённых английских читателей. В своём эссе 32-летний Герберт Уэллс: - был уверен, что гениальность в чем-то сродни божественной простоте; - не исключал, что заурядность станет новым видом гениальности; - допускал вероятность того, что умники могут погубить человечество; - уверял, что все государственные деятели обладали и глупостью; - посмел разумное назвать противоположностью великого; - утверждал, что Британская и Римская империи созданы тупицами; - предполагал, что эпоха умничанья переживает свой последний расцвет... В своём "Об уме и умничанье" Герберт Уэллс делает и такое предсказание: "...Наверно, эпоха умничанья переживает свой последний расцвет. Люди давно уже мечтают о покое. Скоро заурядного человека будут разыскивать, как тенистый уголок на измученной зноем земле. Заурядность станет новым видом гениальности. "Дайте нам книги без затей, - потребуют люди, - и самые что ни на есть успокоительные, плоские шедевры. Мы устали, смертельно устали!". Кончится этот лихорадочный и мучительный период постоянного напряжения, а с ним исчезнет и литература fin du siecle'а, декаданса и прочее, прочее. И тогда подымет голову круглолицая и заспанная литература, литература огромной цели и крупной формы, полнотелая и спокойная...". Возможно, что Уэллс писал "Об уме и умничанье" в скверном настроении или при явном желании проявить иронию в адрес читателей. Однако, как бы то ни было, но эпоха "умничанья" продолжает расцветать и в нынешние времена. Причём не только в государственной, общественной и прочей жизни, но и в политике, религии, образовании, искусстве, литературе и науке. *** Бернард Шоу и Герберт Уэллс очень интересовались событиями, происходящими в СССР и даже посещали эту страну. В 1921 году Шоу подарил Ленину свою книгу, на обложке которой было написано: "Николаю Ленину, единственному европейскому правителю, который обладает талантом, характером и знаниями, соответствующими его ответственному положению" (прим. - "Николай", один из псевдонимов В.И.Ульянова). Через 10 лет, в 1931-ом году Шоу посетил СССР, где 29 июля у него состоялась личная встреча с Иосифом Сталиным. Вернувшись в Великобританию, знаменитый драматург не только восторгался достижениями Советского Союза, но и в открытом письме в редакцию газеты "Manchester Guardian" назвал появившиеся в прессе сведения о голоде в СССР (1932-1933) фальшивкой. В ином письме, уже в газету "Labour Monthly" Шоу открыто выступил на стороне Сталина и Лысенко в кампании против ученых-генетиков. Герберт Уэллс в Россию приезжал трижды - в 1914-ом, 1920-м и в 1934 годах. Первый раз он приехал, чтобы узнать "так ли это". Писатель мало встречался с российскими литераторами и общественными деятелями, а петербургские и московские газеты почти не откликнулись на визит знаменитого английского писателя, который к тому времени был широко известен в России, - к концу 1913 года в стране уже вышли два собрания сочинений Уэллса, не считая многочисленных журнальных публикаций и отдельных книг. Первая поездка в Россию оставила у писателя впечатление не просто загадочной и варварской страны, но и страны жестоких контрастов, острых противоречий, страны, задавленной царским самодержавием, темнотой и нищетой. Второй раз Уэллс приехал в Россию через 6 лет, в 1920 году. Основной целью поездки была встреча с Владимиром Лениным, которая состоялась в Кремле 6 октября 1920 года. Приглашение В.И. Ленина - приехать лет через десять - Уэллс принял любезно, но и с изрядной дозой скепсиса: ему, писателю-фантасту, показались чрезмерно фантастичными планы "кремлевского мечтателя". Россия 1920-го года произвела на Уэллса удручающее впечатление. На всем лежала печать разрушения. В середине июля 1934 года Герберт Уэллс в третий (и последний) раз приехал в СССР. Он совершит поездку по стране, увидит физкультурный парад на Красной площади в Москве, посетит ЦПКиО им. М. Горького, встретится с И.В. Сталиным и М. Горьким, с учеными, писателями, деятелями искусств. *** Многие литературоведы и литературные критики считают, что одним из разительных отличий Шоу и Уэллса было и их отношение к представительницам прекрасного пола. Если Бернард Уэллс был эдаким "милым лжецом", - способным основательно "вскружить голову" даже признанным красавицам, при этом, как правило, сохранив своё "душевно-сердечное" спокойствие и избежав сексуальных отношений, - то Герберт Уэллс очень часто был "рабом собственной плоти".. И если сравнивать семейную жизнь Бернарда Шоу и Герберта Уэллса, то первый будет выглядеть почти бегрешным ангелом по отношению к последнему. Многие биографы Шоу утверждают, что между драматургом и его женой, по их обоюдному согласию, не было никаких сексуальных отношений - оба были асексуалами, ставившими на первое место не физиологию, а духовность. Уэллс "в этом вопросе" был полной противоположностью Шоу. С 1891-го по 1895 год его женой была Изабелла Мэри Уэллс, приходившаяся ему двоюродной сестрой. С 1895-го по 1928 год второй женой писателя была Эми Кэтрин Роббинс, которую Уэллс называл Джейн. Во втором браке родились два сына: Джордж Филип Уэллс и Фрэнк Ричард Уэллс. Джейн была изумительной женой матерью и женой, прощавшей Уэллсу (ради сохранения семьи) его многочисленные любовные связи. Однако такая семейная жизнь не могла не сказаться на её здоровье - 6 октября 1927 года она скончалась от онкологического заболевания. Её отпевали в соборе святого Павла при огромном стечении народа, причём это были не посторонние люди, а близкие люди и друзья, любившие Джейн за безграничную душевность, терпение и всепрощение. Из воспоминаний Шарлотты - жены Бернарда Шоу, присутствовавшей на похоронах, можно узнать о следующем: "...Это было ужасно, ужасно, ужасно! Мне было невероятно тяжело... Когда орган заиграл траурную мелодию, мы все встали и, мне казалось, простояли много часов, а орган все играл и играл и рвал в куски наши нервы. Эйч Джи (Г.Уэллс - прим.) заплакал как ребенок. Он пытался сдержаться, но потом уже не скрывал своих слез. А орган все играл и играл, и нашим мучениям не было конца. Наконец органист остановился, мы сели, и священник, очень похожий на Балфура, начал читать проповедь, написанную, как он сказал, самим Уэллсом. Трудно передать, как это было страшно. В этом было какое-то самоистязание страждущей души. Мы словно окунулись в целое море страдания... И в самом деле - Джейн была из самых сильных людей, каких мне когда-либо довелось встретить... А потом священник дошел до места, где говорилось: "Она никогда не позволяла себе чем-нибудь возмутиться, она никогда никого не осудила", и тут слушателей, каждый из которых, кто больше, кто меньше, был знаком с подробностями личной жизни Уэллса, словно обдало порывом холодного ветра, по собору пронесся какой-то шелест, будто не люди здесь стояли, а расстилалось поле пшеницы, и Эйч Джи - Эйч Джи вдруг громко завыл... Я старая женщина, но только тут я, кажется, поняла, наконец, одну вещь: тяжко бывает грешнику...". Через 9 лет, в 1936 году, на 70-летнем юбилее Герберта Уэллса, к теме греховности Герберта Уэллса сознательно вернётся 80-летний Бернард Шоу. На роскошном банкете присутствовал и Андре Моруа (настоящее имя Эмиль Саломон Вильгельм Эрзог, 1885-1967) - французский писатель, автор книг о Шелли, Байроне, Бальзаке, Тургеневе, Жорж Санд, Дюма-отце и Дюма-сыне, а также иных исторических личностей. Моруа должен был выступать вторым после Шоу и очень переживал за то, что после блистательной речи знаменитого драматурга, ему будет нечего добавить в адрес юбиляра. Ниже приведена необычная история, описанная Андре Моруа в книге "Голые факты": "... Я уже знал красноречие Шоу, неотразимое, ироническое, всесокрушающее. В своих речах он использовал политику выжженной земли, не оставляя за собой буквально ничего. Какой же невыразительной покажется моя чисто профессорская речь после этого адского пламени! Я сел за стол рядом с Шоу и признался ему в своем беспокойстве. - Вы совершенно правы, - сказал он мне со своей обычной свирепой непринужденностью. - После меня любой оратор покажется бесцветным. За кофе он поднялся. Распорядитель в красном фраке и с огромным молотком в руке призвал присутствующих к молчанию, и Шоу, воинственно выставив бороду, начал: - Бедный старина Уэллс! Вот и вам перевалило за седьмой десяток. А мне скоро перевалит за восьмой... Почему все хохочут? Потому что радуются, что скоро отделаются и от меня, и от вас... Потом он рассказал о том, что сегодня утром встретился со своими австралийскими друзьями, которые спросили, почему это в честь такого юбилея король не пожаловал Уэллса званием лорда: - Я им ответил: "А на что этому старому бедняге Уэллсу звание лорда? Он ведь даже писать толком не умеет... Впрочем, король не прочел ни строчки Уэллса. Поэтому-то он и хороший король..." Тем не менее, мои австралийские друзья наседали на меня: "Нет, нет", - твердили они, - "если Уэллса не сделали лордом, значит, что-нибудь говорит не в его пользу". Тут я бросился на его защиту... Я сказал: "Да нет ровно ничего, что говорило бы не в пользу нашего дорогого бедняги Уэллса. Он прекрасный сын... прекрасный отец... прекрасный брат... прекрасный дядя... прекрасный кузен... прекрасный друг... И это чудовище Шоу продолжал перечислять все человеческие связи, которым Уэллс был верен, но так и не сказал "прекрасный муж". А ведь все присутствующие знали, что Уэллс был весьма легкомысленным супругом, так что, чем больше родственных связей перечислял Шоу, тем громче становился смех. А я, слушая его с наслаждением и ужасом, думал: "После этой дьявольской комедии совершенно невозможно произносить мою речь, годную разве что для состязания выпускников лицеев...". И далее, Моруа вспоминает о том, как через несколько месяцев после юбилея Уэллса, он встретился с ним в Америке и напомнил ему о том знаменательном вечере: - В последний раз мы встретились с вами на праздновании вашего 70-летия. - Ах, да... - ответил Уэллс и даже вздрогнул, так сказать, задним числом, - в тот вечер Шоу произнес воистину непристойную речь. Как это я его тогда не убил!..". После ознакомления с такой , мягко говоря "необычной историей" на юбилее Уэллса, невольно впоминается следующий афоризм Шоу : "Если уж вы решили оскорбить ближнего, то лучше не делать этого наполовину". Одним словом: "Сказал - сделал!..". И, попробуй разберись, чего больше в сказанном Бернардом Шоу в адрес Герберта Уэллса: справедливости и правды или желания очередной раз потешить собственное тщеславие?.. Впрочем... Быть может, читательскому осмыслению поступка Бернарда Шоу поможет такое утверждение Б.М. Парамонова (род. в 1937 г., Ленинград) - русского и американского философа, культуролога, эссеиста, поэта и радиоведущего: "Гербер Уэллс не только настойчиво и успешно практиковал секс, но и теоретизировал о нем. Если угодно, его можно считать одним из предшественников сексуальной революции, наряду, скажем, с Дэвидом Лоуренсом. Он был пропагандист свободной любви, лучше сказать свободного секса. Секс - не обязательство, а развлечение, полезное для здоровья, вроде спорта. Уэллс не ограничивался персональными достижениями, но хотел сделать свободную любовь программным культурным тезисом, и очень настойчиво выдвигал эту программу. Интересно, что он связывал это с социализмом. Одно время он был видным членом Фабианского общества, пропагандировавшего мирное врастание в социализм, - и вот он хотел ввести в программу общества пункт о правах женщин на свободную любовь, что не могло не поставить под сомнение сам институт брака. И это не останавливало Уэллса, он даже предлагал проект общественной помощи женщинам, осуществляющим внебрачную половую жизнь. Разумеется, это не могло не скандализировать почтенных фабианцев, даже самого известного из них Бернарда Шоу, несмотря на его любовь ко всяческим парадоксам. В конце концов, Уэллс вышел из Фабианского общества...". *** В завершении данной подборке материалов о жизни и творчестве Шоу и Уэллса хочется отметить, что при значительном спектре общего и противоположного в творчестве и образе жизни Шоу и Уэллса, было и такое их общее качество - оба никогда не были идеалистами! Однако Джордж Бернард Шоу всё-таки не исключал их существование, утверждая: "Идеалисты встречаются даже в нашем мире. Спасти их можно только одним способом - женя на девушках с чувствительным сердцем и достаточно крупным приданым". Именно это Шоу и сделал сам, женившись на Шарлотте, обладавшей не только чувствительным сердцем, но и миллионным наследством. Герберт Уэллс умер 13 августа 1946 года, не дожив немногим более месяца до своего 80-летия, от осложнений на фоне тяжёлых проблем с обменом веществ. В предисловии к изданию "Войны в воздухе" 1941 года Уэллс написал, что эпитафией на его могиле должна стать такая фраза: "Я вас предупреждал. Проклятые вы дураки...". 16 августа тело Уэллса было кремировано в крематории Голдерс-Грин. Согласно завещанию, сыновья Уэллса развеяли прах писателя над Ла-Маншем между островом Уайт и мысом Сент-Олбанс. 15. Б.ШОУ. ОПРОКИДЫВАВШИЙ ТЕЛЕЖКИ С ЯБЛОКАМИ В 2008 году ООО "Цивилизация НЕО" выпустило (по заказу ООО "Первый канал") очередную телепередачу "Гении и злодеи, посвящённую жизни и творчеству Бернарда Шоу. В начале телепередачи, Лев Николаев, - её ведущий и художественный руководитель, сделал следующее вступление: -- У англичан есть такое выражение "Опрокинуть тележку с яблоками", - то есть переменить все планы, спутать карты, поставить всё с ног на голову... Бернард Шоу был тем человеком, который на протяжении всей своей жизни опрокидывал тележки с яблоками...". По утверждению Л. Николаева, для Б. Шоу не было авторитетов. Ему нравилось шокировать читателей и театральных зрителей, а также ниспровергать всё и всех. Он, как бы нарочно, предлагает окружающим посмотреть на жизнь под совершенно иным углом зрения, напоминая: "Научиться жизни - это значит испытывать целый ряд унижений. Всё равно как обучаться катанию на коньках. Единственный выход - смеяться над собой вместе с зеваками... А моя жизнь так сложилась, что со мной не случалось никаких событий... Наоборот, я сам становился событием...". И Бернард Шоу многие годы своей 94-летней жизни с удовольствием (и, пожалуй, с пользой для здоровья) смеялся не только над собой и зеваками, но и над всем окружающим. Причём смеялся, по утверждению Андре Моруа, со всей силой "своей свирепой непринуждённости", - чтобы таким смехом "выжечь наиболее распространённые пороки общества". Впрочем, на вооружении у Бернарда Шоу был не только очень специфический смех - иронический и с глубоким сарказмом, нередко даже ехидно-ядовитый - знаменитый драматург обладал целым арсеналом иных всесокрушающих средств: начиная от фарса, клоунады и безобидной шутки, и завершая изошрённо-интеллектуальным парадоксом и сатирой убийственной силы. Подобный арсенал Шоу не вызывал особых симпатий у многих его соотечественников, обладавших властью и капиталом. К примеру, Уинстон Черчилль - гордость английской нации, с презрительной снисходительностью сказал о Шоу следующее:"...самый известный в мире клоун и Панталоне одновременно, очаровательная Коломбина капиталистической пантомимы". Бернард Шоу неоднократно "опрокидывал тележку с яблоками" не только в адрес Шекспира, Черчилля и иных исторических знаменитостей, но и в сторону политического и социально-экономического обустройства английского общества, а также пытался "собрать яблоки" в "тележку собственной конструкции", - в виде личной политико-философской концепции иного мировоззрения и мироощущения, построенных на парадоксально-спорном мышлении. В 1929-ом году 73-летний Бернард Шоу даже написал пьесу, которая называлась "Тележка с яблоками". В этом произведении драматург описывает мелкую, беспринципную грызню министров и политических лидеров, которую использует король Магнус, стремящийся стать неограниченным правителем Англии. Напряженная борьба за власть между премьер-министром и еще более ловким и изворотливым королем составляет основную сюжетную линию пьесы. Осмеивая буржуазную демократию, неспособную защищать народные интересы, Шоу прибегает к новым сатирическим приемам. Он назвал пьесу "политической экстраваганцей". Жанр экстраваганцы существовал в английском театре конца XVIII - начала XIX века: это были фантастические пьесы с пением и танцами, с забавными переодеваниями. Шоу использует этот полузабытый жанр эксцентриады, наполнив ее политическим содержанием. *** Вспоминая школьные годы, Шоу пишет: "Отвечая на уроках истории, я пел дифирамбы Ирландии. Мальчишки удивлялись, учителя, улыбаясь, хранили молчание. Все эти учителя были тайными фениями; я тоже был молодой фений". И в этом утверждении есть значительная доля правды, ибо отроческие годы писателя совпали с подъемом национально-освободительного движения. В 1858 г. возникла ирландская революционная организация фениев, в 1867 г. вспыхнуло вооруженное восстание, которое было жестоко подавлено, а руководители движения были казнены. Б. Шоу было во время этих событий 11-12 лет. Он, - как и вся его семья, а также многие ирландцы, - горячо сочувствовал фениям. Проживая с 1876 года в Лондоне, Шоу остро ощущал свое отличие от английского буржуазного общества. "Я был иностранец, - пишет он в своих воспоминаниях, - я был ирландец, т. е. более чем иностранец. Я не был необразован. Но всё, что я знал, не изучалось в английских университетах. А того, чему там учили, я не знал и не мог в это верить. Я был провинциал...". В 1906 году, в предисловии к одной из своих пьес, 50-летний Шоу отметит, что не принадлежал к тем, кого называют ирландскими аборигенами: "Я типичный ирландец датского, норманнского, кромвелевского и (конечно же) шотландского нашествий". Однако... Такое утверждение вовсе не мешало Шоу признаться в следующем: "Как всякий ирландец, я не люблю ирландцев". Но и после такого неожиданного признания знаменитый драматург продолжал менять свои мнения, путать карты и ставить всё с ног на голову... К примеру, ему принадлежат и такие утверждения: "... Даже если бы ирландское самоуправление было таким же нездоровым, как обжорство англичанина, таким же неумеренным, как его пьянство, таким же нечистоплотным, как его курение, таким же безнравственным, как его семейная жизнь, таким же продажным, как его выборы, таким же беспощадно алчным, как его торговля, таким же жестоким, как его тюрьмы, и таким же безжалостным, как его улицы, то и тогда ирландские притязания на самоуправление были бы ничуть не менее достойными, чем английские...". Шоу писал, что ирландцы хотят быть управляемыми собственной глупостью, а не английской, что они не успокоятся, пока не получат свободу, ибо "покоренная нация подобна человеку, который болен раком: он ни о чем другом не может думать". По мнению Шоу, проблема взаимоотношений между Англией и Ирландией была урегулирована "не так, как должны были бы урегулировать ее цивилизованные и разумные люди, а так, как собаки решают свой спор из-за кости". Однако Эмрис Хьюз, один из его биографов и друзей, утверждал иное: "Шоу был ирландцем по рождению, хотя, по мнению большинства биографов, он был англичанином до мозга костей...". Фрэнк Хэррис - современник Бернарда Шоу и тоже один из его биографов и друзей (сам наполовину ирландец и наполовину уэльсец), писал следующее о своём знаменитом соотечественнике: "Мне казалось, что главное в его оригинальности, этой вере, в которой он прочно утвердился с тех пор, проистекало из того факта, что он смотрел на Англию и все английское с ирландской точки зрения. Английское лицемерие, формализм, условности и жестокость его отталкивали. Его не нужно было убеждать ни в мнимом свободолюбии англичан: его не могли обмануть угнетатели Ирландии, Индии и Египта; ни в их любви к свободе высказываний, которой всегда хвастают англичане: разве он не помнил, как были арестованы Каннингэм Грэм и Джон Бернс и как он сам дважды едва избежал ареста, воспользовавшись свободой слова? Он знал, что их чувство социальной справедливости находится в зачаточном состоянии. Обычная кельтская точка зрения на Англию составляет значительную долю оригинальности Шоу...". И всё же многие иные биографы и исследователи жизни и творчества Бернарда Шоу полагали и полагают, что Ирландия - как малая Родина, в последующие годы не очень интересовала знаменитого драматурга, хотя он и утверждал, что "если бы остался на зеленых холмах Ирландии, глядя с их высоты на Дублин, то, может быть, тоже стал бы ирландским поэтом". В своей дальнейшей жизни, начиная с 1876-го года, - времени своего переезда в Лондон, - Шоу отдал окончательное и бесповоротное предпочтение Англии и Лондону, шутливо поясняя свой выбор: "Англия завоевала Ирландию, так что мне не оставалось ничего другого, как приехать сюда и завоевать Англию". Последнее ему удалось, но не сразу, а через десятки лет. Но и после "завоевания" Англии, Бернард Шоу не очень-то стремился посетить свою малую Родину. Лишь после настоятельных просьб жены, драматург однажды приехал в Ирландию и Дублин, где родился и вырос. *** Увлечение Бернарда Шоу (в течении 27 лет!) фабианским социализмом (англ. Fabian Socialism) - философско-экономическим течением реформистско-социалистического толка, - тоже окончилось для знаменитого драматурга не без изрядного разочорования, когда уже реальная жизнь "опрокинула тележку с яблоками" против самого Шоу. Это общество, организованное в Лондоне в 1884 году и членами которой были такие известные писатели как Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Джон Мейнард Кейнс, Бертран Рассел, Уильям Беверидж, Ричард Генри Тоуни и Эдит Несбит, - в конечном итоге превратилось в аналитический центр Лейбористской партии Великобритании, политически и идеологически очень далёкий от тех помыслов и желаний, в которые верил и пропагандировал сам Шоу. Мечта многих членов этого общества о том, что со временем человечество навсегда освободится от пагубного воздействия капиталистических отношений, - окончательно расстаяла, подобно голубой дымке в небе. Да и сам Шоу к середине 40-х годов серьёзно изменил своё отношение к капиталистической собственности, часто ругая английское правительство за то, что "грабит" его семейный бюджет своими чрезмерными налогами. *** Бернард Шоу неоднократно опрокидывал "тележки с яблоками" и в своём творчестве, особенно в драматургии. Более подробно об этом написано в подборке материалов "О драматургии Бернарда Шоу" . Но хочется вспомнить о "Человеке и Сверхчеловеке" - драме с четырьмя актами, написанной Шоу в 1901 -1903 годах. Вначале даже не нашлось издателя, который пожелал бы её напечатать. Более того, она не сразу попала и на сцену. И тогда в 1903 году драматург издал пьесу на собственные средства. Лишь в 1905-ом году комедия была представлена в урезанном виде (было опущено 3-е действие) публике в театре "Ройал Корт". В 1915 году комедия была полностью поставлена в Эдинбурге. Лондонской публике только в 1925 году пьеса была предложена для просмотра режиссёром Эсме Перси в театре "Риджент". По мнению А.А. Аникста (1910-1988) - доктора искусствоведения (1963), почётного доктора литературы Бирмингемского университета (1974), председателя Шекспировской комиссии АН СССР и признанного специалиста в области теории и истории западноевропейской литературы, театра и эстетики - "Человек и сверхчеловек" является не только одной из лучших пьес Шоу, но и вообще одной из лучших комедий 20-го века. Учёный полагает, что Шоу мистифицировал критиков, заявив, будто его пьеса - вариант сюжета о Дон Жуане. В действительности дальше сходства имен - Джон Тэннер и Жуан (по-испански - Хуан) Тенорио - ничего общего между прославленным героем испанской легенды и персонажем пьесы Шоу нет. Если отвлечься от предисловия, в котором Шоу утверждал, что представил в новом свете знаменитую легенду, то сразу обнаружится, что изменен главный мотив этой легенды - донжуанство. Ничто в пьесе Шоу не дает оснований видеть в Тэннере женолюба и тем более распутника. Другое дело, что сам он необычайно притягателен для женщин. Тэннер принадлежит к героям, типичным для Шоу, таким, как Дик Даджен ("Ученик дьявола"), если брать ранние пьесы, а из более поздних - Хиггинс ("Пигмалион"). Они - фанатики идей, избегающие любых уз, не только брачных, но даже любовных. Тэннер - убежденный противник всех институтов буржуазного общества. Если он и увлекается, то не женщинами, а идеями. Дон Жуаном его можно считать только в том случае, если признать, что существует духовное донжуанство, состоящее в способности увлекаться новыми идеями. Такие люди есть, и сам Шоу был человеком именно такого склада. Определенная автобиографичность образа состоит и в том, что как автор, так и его литературный герой долго стремились сохранить свободу от личных уз, целиком посвящая себя борьбе за передовые идеи. И хотя драматург называет своего героя революционером, тот отнюдь не человек действия. Бернард Шоу изобразил Тэннера великим насмешником, который и сам нередко вызывает смех. Мечтая о сверхчеловеке и в чем-то действительно возвышаясь над окружающими, Тэннер (впрочем, как и сам Шоу) фактически является "небожителем", весьма далёким от понимания реальной жизни. Специфичен и образ главной героини комедии - Энн Уайтфилд не похожа на сентиментальных героинь викторианской драмы. Шоу сделал Энн воплощением жизненной силы, в которой проявляется закон жизни и развития. Но, как это ни странно на первый взгляд, Энн вовсе не эротична. Она самостоятельна и умна, и ум ее не уступает, пожалуй, уму Тэннера. Однако главное в Энн - тот внутренний напор, который заставляет ее добиваться облюбованного ею отца для своих будущих детей любой ценой, не пренебрегая ни ложью, ни шантажом. С удивительной жизненной хваткой она управляет обстоятельствами, легко и свободно в них ориентируясь. В отличие от Шопенгауэра - "родного отца" теории "мировой воли" и "западноевропейских сверхчеловеков", - Бернард Шоу "мировую волю" заменил "жизненной силой", заложенной в людях и природе. По его мнению "жизненная сила" непрерывно стремится к прогрессу, к совершенству и попутно видоизменяет мир. Особенно проявляется она в естественном отборе, в возникновении новых поколений. Человечество и его судьба должны измениться к лучшему не путем социальных переворотов, а путем естественного отбора, физического и морального улучшения. На смену современным людям придут сверхчеловеки, способные построить справедливое и счастливое общество. Шоу выразил надежду на то, что в обществе появится некая интеллектуальная элита, способная во имя разума и порядка повести за собой менее одаренных людей к благам фабианского социализма. По мнению знаменитого драматурга, напряжение воли и сознание нравственного долга играют главную роль в этом процессе эволюции человека и человечества. Сочувственно ссылаясь на Канта, Шоу замечает в ремарке к III акту "Человека и сверхчеловека": "...Если бы все поступали, как я, мир был бы вынужден перестроиться заново и уничтожить рабство и нищету, существующие лишь потому, что все поступают, как вы". По мнению автора пьесы "любого труса можно превратить в храбреца, внушив ему некоторую идею". Однако... Пусть не сочтут уважаемые читатели последующие строки за обидную иронию в адрес знаменитого драматурга, но всё-таки хочется отметить, что миру очень повезло, что он (этот мир) не взял массовый пример с Бернарда Шоу. Да, люди не должны уподобляться австралийским кроликам - занимаясь лишь массовым саморазмножением, приводящим, если не к рабству, то к нищите, - но если бы всё человечество напрочь игнорировало (подобно Шоу и его жене) сексуальные отношения и довольствовалось только интеллектуальным творчеством, то оно, это человечество, было бы обречено на полное и добровольное самоуничтожение. Впрочем, возможны варианты... К примеру, лучшие умы человечества научились бы выращивать в пробирках даже сверхчеловеков... Однако, как-то неуютно становится от подобной мысли, которая, вольно или невольно, но приводит к мысли иной: "А была бы такая "пробирочная продукция" человечеством?.. ". И всё-таки, несмотря на большое желание "опрокинуть тележку с яблоками" и в "женском вопросе", Бернард Шоу - вопреки личному отношению к сексуальным и интимным отношениям - был вынужден признать, что женщина является носительницей "жизненной силы", так как в муках рождает и выращивает новые поколения и, следовательно, служит таинственной цели появления сверхчеловека. Однако даже такое признание не стало препятствием для того, чтобы драматург не пожелал опрокинуть очередную "тележку с яблоками" в виде иронии и в адрес носительницы "жизненной силы". Ниже, в качестве примера, приведены некоторые высказывания Шоу о женщинах: " Нет такой женщины, которой удалось бы сказать "до свидания" меньше, чем в тридцати словах"; "Легче жить со страстной женщиной, чем со скучной. Правда, их иногда душат, но редко бросают"; "Женщины как-то сразу угадывают, с кем мы готовы им изменить. Иногда даже до того, как это придет нам в голову"; "Богатые люди, у которых отсутствуют убеждения, более опасны в современном обществе, чем бедные женщины, у которых отсутствует мораль"... Шоу любил подсмеиваться над человеческими слабостями, в том числе и над женскими. Ниже приведено несколько историй по этой теме, взятых из Интернета. *** После одного спектакля Шоу сказал исполнительнице главной роли: - Великолепная! Божественная! Польщенная актриса мило улыбнулась: - Вы льстите, господин Шоу. - Но я имел в виду пьесу, - внес ясность последний. - И я тоже, - нашлась актриса. *** Во время одного из приёмов к Бернарду Шоу подошла дама и спросила: - Почему Бог создал сначала мужчину, а уж потом женщину? - Потому, - ответил Шоу, - что не хотел, чтобы в момент сотворения мужчины женщина давала ему советы. *** Как-то к Бернарду Шоу подошла одна из его поклонниц - привлекательная молодая женщина и, немного поговорив с драматургом, заметила: - Представляю, какие замечательные были бы у нас с вами дети! От меня они взяли бы красоту, от вас - высокий ум... - О, мисс!.. - приподнял брови Шоу, - А если бы они вдруг первое взяли от меня, а второе - от вас?.. *** Одна дама попросила у Бернарда Шоу совета, как стать мудрой. На это Шоу ответил: "Нужно только старательно скрывать свои глупые мысли"... Для такого мастера слова, каким был Бернард Шоу, литературное творчество было схоже с азартной игрою в карты под интерес. Только вместо определенного количества карт Шоу пользовался 26 буквами английского алфавита, искусно складывая их в слова и фразы, в предложения, в свои знаменитые пьесы... И если смысловое значение знаменитой фразе "Казнить нельзя помиловать" радикально зависит от единственной запятой, поставленной после первого или второго слова, то следует ли удивляться тому, что Бернард Шоу, досконально владевший искусством жонглирования словами, стал признанным мастером парадоксального мышления. *** В завершении данной подборки материалов, хочется возразить против такого упрёка в адрес Бернарда Шоу: мол, его парадоксальные высказывания и утверждения - слишком субъективны. Знаменитый драматург открыто признавал собственную субъективность. К примеру, своё мнение об Аде, Шоу высказал следующим образом: - О преисподней я не могу судить объективно - у меня там слишком много друзей. Хочется также напомнить и о таком пожелании Шоу всему человечества: "Теперь, когда мы научились летать по воздуху, как птицы, плавать под водой, как рыбы, нам не хватает только одного: научиться жить на земле, как люди". Ну, как тут не согласишься с Бернардом Шоу и не захочешь, чтобы его пожелание исполнилось не через века и тысячелетия, а в ближайшие годы. Однако... Как говорится, мало хотеть и желать, - нужно ещё что-то и конкретно делать для исполнения своих желаний. 16. БЕРНАРД ШОУ. ПРОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ Пиком популярности знаменитого драматурга считается время с 1904-го по 1907-ой годы, когда они вместе с женой арендовали Лондонский театр "Ройял Корт тиэтр", где постановщиками были Джона Ведренн и Харли Гренвилл-Баркер. Именно в этот период более 70 процентов всех постановок театра было сделано по пьесам Шоу. Наиболее популярными пьесами того периода стали "Человек и сверхчеловек" и "Майор Барбара". Многие биографы и исcледователи жизни и творчества Бернарда Шоу утверждают, что он никогда не позволял режиссерам сокращать текст своих пьес. Однажды директор одного из лондонских театров, поставивших его комедию, после генеральной репетиции послал драматургу телеграмму следующего содержания: "Разрешите сократить пьесу, в противном случае зрители из провинциальных городов опоздают на последний поезд". В ответной телеграмме были такие слова:" Сокращать запрещаю. Измените расписание поездов". Во времена первой мировой войны Шоу, вместе с Беатрисой и Сиднеем Вебб, публикует очерк "Война с точки зрения здравого смысла", где нещадно критикуется действия Германии и Англии, а также обе стороны призываются к переговорам. За эту публикацию Шоу исключили из Клуба драматургов. В 1916 году драматург высказывает свою поддержку Ирландскому (Пасхальному) восстанию, которое произошло в Ирландии во время Пасхальной недели, когда ирландские республиканцы планировали провозгласить независимую Ирландскую Республику, покончив с британским правлением на острове. Восстание началось в понедельник, 24 апреля 1916 года, и продлилось 6 дней. Члены организации "Ирландские добровольцы", которых возглавил учитель и поэт Патрик Пирс, объединившись с Ирландской Гражданской Армией Джеймса Коннолли и двумястами членами организации Cumann na mBan, захватили несколько ключевых мест в Дублине и провозгласили независимость Ирландской Республики. Антибританские выступления происходили и в других частях Ирландии, однако за исключением атаки на казармы Ирландской королевской полиции в Ашборне, графство Мит, все они были незначительны. Британской армии удалось быстро подавить восстание и 29 апреля восставшие капитулировали. Потери военных составили 116 человек убитыми и 368 ранеными, ещё 9 человек пропали без вести. Было убито 16 полицейских и ранено 29. Среди повстанцев и мирных жителей было убито 318 человек и 2217 ранено. По словам одного ирландского полицейского, "британцы в каждом видели врага и стреляли во всё, что двигалось". По решению военного трибунала большинство лидеров восстания были казнены. В период с 1913-го по 1920 год Шоу написал неоднозначные произведения: сюрреалистическую пьесу "Дом, где разбиваются сердца" и пьесу-дискуссию "Назад к Мафусаилу", где чувствуется влияние "Творческой эволюции" Бергсона и "фабианское прошлое" самого Шоу. В июле 1931 года Бернард Шоу побывал в Советском Союзе, который активно популяризировал на Западе. Юбилей Бернарда Шоу торжественно отпраздновали в Москве, в Колонном зале Дома Союзов. В честь высокого гостя был дан прием в Кремле и состоялась встреча Шоу со Сталиным. Уезжая из СССР, Шоу заявил: "Я покидаю страну надежд и возвращаюсь в страны отчаяния". Однако реальная жизнь распорядилась по-своему. В 1949 году, ещё при жизни Бернарда Шоу, Великобритания всё-таки предоставила Ирландии полную независимость, а вот "страна надежд" в лице "несокрушимого Советского Союза" исчезла с карт мира через 41 год после смерти Шоу. Причём, исчезла не без помощи своих идейных вождей и вдохновителей в лице М.Горбачёва и Б. Ельцина. Бернарду Шоу довелось пережить и Вторую мировую войну. И хотя ему в то время уже было более 80 лет, он написал "Что к чему в политике" ("Политический справочник для всех") - последнюю из своих больших книг, название которой отражает её содержание. По существу, это была миниатюрная энциклопедия в виде всеобъемлющего сборник статей по вопросам капитализма, коммунизма, демократии, образования, религии и морали. Стареющий патриарх английской драматургии и человек с 27-летним "фабианско-социалистическим" стажем, предлагал своим читателям и почитателям переосмыслить все, чему учили раньше, в свете того, что происходит в мире сейчас. В своей книге знаменитый драматург, в который уж раз, обрушивается на противоречия и уродства современного мира, на несправедливое распределение жизненных благ в этом мире. В заключительной части книги, Бернард Шоу написал следующее: "...Моя книга, - это лишь попытка весьма невежественного старика сообщить людям, еще более невежественным, чем он сам, несколько политических истин, которые ему удалось усвоить в результате занятий наукой, а также столкновения с живыми людьми и жестокими фактами жизни (а жизнь эта была не короче обычной жизни, но все же слишком коротка для выполнения подобной задачи), жизни, потраченной главным образом на исправление ошибок, на которые толкнули его политические предшественники и окружающая действительность...". В очередной раз Шоу излагает идеи Карла Маркса и теорию прибавочной стоимости и жёстко критикует английскую систему образования: "...Национальная трагедия англичанина заключается в том, что, если отбросить в сторону общую эрудицию, закрытая школа и университет не научили его ничему из того, что он желал бы знать, и потому, к глубокому сожалению, лишь задержали его на пути ко всему тому, чем он хотел бы стать, если, конечно, ему хотелось стать чем-либо большим, чем настоятель собора, слишком обширного для своей паствы. И больше всего нам угрожает вовсе не невежество тех, кто не получил образования, хотя теперь, когда всеобщее голосование, прикрытое ныне одеждами демократии, введено у нас на том основании, что все якобы стали всеведущими в политических вопросах, и этот вид невежества стал весьма опасным. Нет, невежественного все-таки можно учить и наставлять: на чистой грифельной доске легко писать. Беда в том, что в нашей школе эти доски не остаются чистыми: вдоль и поперек они исписаны каракулями - и здесь не только учебная подделка под латинские стихи, но также и фантастическая история, варварские предрассудки, устаревшие кодексы, законы и лозунги, а также собранная в кучу бессмыслица и ерундистика за целые столетия, ибо доски эти никогда не вытирают, и всякий, кто желает вытереть их, подлежит наказанию, а если он недоступен для наказания, его объявляют врагом божьим и человеческим...". 12 сентября 1943 года, - когда на Восточном фронте намечался резкий перелом в ходе войны не в пользу фашистской Германии, - после продолжительной болезни умерла Шарлотта, жена Шоу. День её смерти совпал с днём рождения Шоу. В этот же день была особенно яростная бомбардировка Великобритании немецкой авиацией - в доме знаменитого драматурга вылетели все стекла. "Гитлер поздравил меня..." - позднее писал драматург своим друзьям. Последние годы своей жизни жена Шоу страдала от многих болезней. В одном из писем драматург написал: " болезнь скрутила ее в бараний рог, она ужасно страдает три года, вот, болезнь признали неизлечимой. Мы оба глохнем и понемногу дуреем...". Но незадолго до кончины Шарлотте вдруг стало лучше - больная посвежела, морщины разгладились и она улыбнулась своему мужу, как улыбалась на фото в 22-летнем возрасте. Бернард Шоу был восхищён разительными переменами в облике своей жены. Но в ту же ночь её не стало. Позднее он напишет: "Дневник Шарлотты и несколько ее писем открыли мне недавно, сколь многого не знал о ней даже я...". C 1906-го года и до конца своей жизни Бернард Шоу прожил в Эйот-Сент-Лоренсе (графство Хертфордшир) - очень уединенном месте, куда даже не ходили автобусы и был только один магазин. Супруги Шоу жили в уютном двухэтажном домике, утопающем в зелени. В Лондоне у супругов была квартира, в которой они тоже периодически жили. После смерти Шарлотты драматург окончательно переехал в Эйот-Сент-Лоренс, где и провел в уединении остаток жизни. Из книги "Бернард Шоу" Эмриса Хьюза, - друга и одного из биографов Бернарда Шоу, можно узнать мнения людей, работавших в доме у знаменитого драматурга и общавшихся с ним ежедневно и не один год. По мнению миссис Лэйден, работавшей у драматурга экономкой, Бернард Шоу был всегда склонен видеть в людях лучшее, а не худшее. Он никак не мог заставить себя поверить в то, что существовали немецкие концлагеря, такие, как Дахау и Бельзен. - Он был такой умный, - утверждала экономка, - и в то же время во многих отношениях он был совсем простой - такой непрактичный и вечно витал где-то в небесах, как многие из художников и философов. Он как-то сказал мне: "Я думаю, что лучше иметь не очень хорошую память: забываешь всякие неприятные случаи"... Я как-то спросила его: "Почему вы решили поселиться в таком глухом месте?" Он ответил: "Люди беспокоят меня. Вот я и переехал сюда, чтоб спрятаться от них...". Однажды Элис Лэйден не выдержала жизни в глуши и решила покинуть Шоу. Тот очень расстроился и уединился в беседке, стоящей в глубине сада. Затем прислал экономке записку со следующим содержанием: "Вы, конечно, слишком хороши для этой скучной работы, но надвигаются трудные времена, и работать будет очень нелегко тем, кто вообще сможет достать работу. Вы слишком молоды и энергичны, чтобы осесть тут в глуши. Без сомнения, вы сможете найти себе что-нибудь и получше, но я не смогу". На следующий день он сказал: - Знаете, миссис Лэйден, вам стоит мизинцем пошевелить, и я удвою вам жалованье. Экономка была несколько озадачена таким предложением: - Когда я захочу прибавки, я попрошу об этом. Однако на следующий месяц Шоу, действительно, удвоил ей жалование и даже хотел купить телевизор, чтобы миссис Лэйден не было скучно. В то время телевизоры были великой роскошью и экономка категорически отказалась от такого щедрого подарка. За преданность своему хозяину, многие газетные репортёры называли миссис Элис Лэйден "сторожевой собакой" Бернарда Шоу. Как-то миссис Элис Лэйден пожаловалась Эмрису Хьюсу на газетчиков: - Ох, уж эти газетчики!.. Они приставали к мистеру Шоу и не давали ему покоя. Некоторые из них были вежливые, но другие перевирали то, что он говорил, придумывали о нем всякие истории, и это все была ложь. После смерти мистера Шоу одна газета вышла с большими заголовками, и там говорилось, что мистер Шоу был очень скупой человек. Это была злостная ложь. Мистер Шоу был очень щедрый человек, но он часто делал добрые дела тайком. Он часто отсылал большие суммы денег на всякие достойные дела, так что никто и не знал об этом, кроме меня и Мэгги; мы видели, как иногда перед тем, как отправить письма на почту, он вкладывал в них ассигнации. Я помню, когда Мэгги собиралась выйти замуж, он отозвал меня в сторонку в холле и, оглянувшись украдкой, как будто он боялся, что нас подслушают, сказал: "Как вы думаете, неплохо было бы послать мой "роллс" на свадьбу за Мэгги - отвезти ее в церковь а потом увезти вместе с женихом на обед?" Мне он тоже давал иногда "роллс", чтобы съездить за покупками в Лондон, и еще он послал за мной машину в самый первый раз, когда я еще только приехала к нему поступать. Помню, я тогда застала его в саду, он колол дрова в шахтерском шлеме и в бриджах. Я сказала, что дом потребует частой уборки и вообще с ним много хлопот и что я понимаю, почему миссис Шоу предпочитала их лондонскую квартирку...". Горничная Мэгги, проработавшая у Шоу последние 16 лет его жизни тоже очень душевно отозвалась о своём бывшем хозяине: - Мистер Шоу был очень аккуратный человек. Он всегда ставил за собой стул на место, у себя в комнате аккуратно складывал пижаму и клал на постель. Многие и помоложе его этого не делают. И все свои вещи он всегда клал на место, туда, откуда взял, и он всегда точно знал, где у него что. Помню, я как-то раз решила навести порядок в его книгах. Он сказал: "Мэгги, ну что ты делаешь? Ты, может быть, и приводишь в порядок что-нибудь, но мою работу приводишь в беспорядок"... Мистеру Шоу все уже надоело - он не хотел выздоравливать. Он был очень решительный человек, и никто не мог его убедить делать то, чего ему не хотелось. Говорили, что мистер Шоу носил бороду, чтобы скрыть рябины от оспы, но это неправда. Он, наверное, лихо выглядел в молодости с этой огненно-рыжей бородой. Но в те шестнадцать лет, что я у него жила, борода у него была уже белая. Просто чудесно было работать у мистера Шоу все эти годы.... C высочайшей похвалой отозвались о Бернарде Шоу и садовник Генри Хигз со своей женой, прожившие у знаменитости 42 года. Они ухаживали за его домом и садом в Эйот Сэн-Лоренсе. Бернард Шоу тоже был очень признателен супругам за их добросовестный труд. Когда умерла жена садовника Шоу поставил надгробие на её могиле, на котором было написано: "Бернард Шоу, автор многих пьес, поставил этот памятник в благодарную память своим верным друзьям и помощникам...". Уильям Максуэл - печатник из Эдинбурга, в своихвоспоминания так охарактеризовал знаменитого драматурга: "Бернард Шоу был одним из величайших людей за последние три века. Я печатал Харди, Киплинга, Уэббов, сэра Джеймса Фрэйзера, Хью Уолпола, Вирджинию Вулф и многих других. Однако мистер Шоу был самым добрым и самым приятным, с ним легче и приятнее всего было работать, он был самым честным и прямым, самым обходительным - короче, лучшим из всех, кого мне приходилось знать". *** Бернард Шоу иронически отноился к празднованию Дней рождения и разных "круглых юбилеев". По его мнению: " Только дурак может праздновать годы приближения смерти". Вместе с тем, знаменитый драматург спокойно встретил свою старость, утверждая: "Стареть скучно, но это единственный способ жить долго". Как-то к заболевшему Бернарду вызвали врача. - К сожалению, я не чудотворец, - сказал врач, осмотрев больного - и не могу омолодить вас. - Я не хочу, чтобы вы меня омолаживали, - ответил писатель, - я хочу только иметь возможность продолжать стареть. 26 июля 1946 года, в день своего девяностолетия, Шоу согласился выступить для телевидения у себя дома в Эйот Сэн-Лоренсе. Ниже приведена часть его речи, обращённой к телезрителям: "Здравствуйте! Откуда же вы все собрались сюда и что вы собираетесь увидеть? Старика, который был некогда знаменитым драматургом в говорил обо всем на свете и писал обо всем? Что ж, смотрите, что осталось от него, - не так уж много, верно? Однако приятно видеть, что у тебя столько друзей...И все же вы не должны думать, что раз я стал очень старым, я стал очень мудрым; возраст не приносит мудрости, но зато он приносит опыт, которого еще не может быть у молодых. Даже самый глупый из людей к девяноста годам успевает увидеть вещи, которых никто из вас не видел... Лично мне довелось пережить безвестность и неудачи, а теперь я достиг успеха и славы. Наверное, многие из вас полагают, что это отличная штука, но вы ошибаетесь. Я никогда в жизни не задумывался - потому что я всегда был очень занят - над тем, что я великий человек, но теперь, когда я уже больше не великий человек, а всего-навсего старый маразматик, я могу судить, что это за штука - быть великим. Уверяю вас, все удовольствия от этого занятия получаете именно вы - люди, которые меня чествуют, развлекаются этим, мне же достается вся тяжелая работа, мне досаждают просьбами об интервью или приглашениями на обед, и я от всего этого едва жив. Так что вы, особенно молодые люди, которые только начинают жизнь, не старайтесь стать великими людьми...". В своей речи Шоу также посоветовал молодым людям, желающим заниматься творчеством:"...Только не писать книги и не сочинять музыку - это чертовски трудная работа, и получаешь за нее больше тумаков, чем шиллингов...". *** 26 июля 1950 года Бернарду Шоу исполнилось 94 года. Несмотря на "приличный возраст" он продолжал активную жизнь, не отказывая себе в удовольствии выполнять различные работы в саду. Через полтора месяца, воскресным вечером 10 сентября 1950 года он пытался срубить сук на дереве, но тот отвалился так неожиданно, что Шоу потерял равновесие и, упав, сломал бедро. Из воспоминаний Мэгги можно узнать о следующем: "...Он теперь всегда носил с собою свисток, чтобы свистеть, если он вдруг упадет или случится еще что-нибудь. Он временами совсем нетвердо стоял на ногах. Не забывайте, что ему было уже девяносто четыре. Я выбежала в сад и увидела, что он лежит на земле. Четверть часа я держала его на коленях. "Оставьте меня и приведите кого-нибудь", - сказал он, но я не хотела класть его на сырую траву и все свистела и свистела, пока мой муж, который оказался поблизости, не подошел и не помог мистеру Шоу добраться до дому. А немного позднее пришел врач". На санитарной машине Бернарда Шоу отвезли в Латтон, в больницу Данстэбл, а в понедельник вечером была сделана операция. После операции Шоу шутливо сказал хирургу, его опировавшему: - Вам будет мало пользы, если я поправлюсь. Репутацию врачу создает количество знаменитых людей, которые умерли у него на руках. Из воспоминаний миссис Лэйден можно узнать и о том, как одна из ирландских радиостанций, встревоженная случившимся с Бернардом Шоу, прервала программу, чтобы спросить, какую мелодию он хотел бы услышать: - Они знали о его любви ко всякой возвышенной музыке и, наверно, ожидали, что он выберет что-нибудь классическое, а он удивил их всех и выбрал ирландскую мелодию, которая называлась "Умирает старая корова". Экономка рассказала Эмрису Хьюзу и о последних днях жизни Бернарда Шоу: - Его последние дни были для меня очень мучительными. Я, конечно, была страшно расстроена. И Мэгги тоже. Она снова приехала, чтобы мне помогать. Мистер Шоу принял некоторых родственников и друзей, и около него днем и ночью дежурили две сиделки. Мы знали, что это теперь только вопрос времени. Он сказал своим родственникам: "Моя песенка спета", а сиделке он сказал: "Я очень старый человек и устал от всего. Пожалуйста, не старайтесь продлить мою жизнь. Не стоит этого делать". Когда я услышала это, я вошла и сказала: "Вы не просто старый человек, вы национальная реликвия". А он ответил: "Что пользы реставрировать этот древний памятник. Миссис Лэйден, я хочу умереть". А я сказала ему: "Я хотела бы, чтоб я умерла, а не вы". Он ответил: "Вы не хотели бы, если б вам пришлось перенести все, что пришлось мне". Потом температура у него поднялась до 108 градусов, и он впал в забытье. Выглядел он в это время ужасно, и громко, не переставая, хрипел целые сутки, и рот у него был открыт, при этом. Но сердце у него работало превосходно до самого конца. У него было сердце льва. Доктор сказал, что это просто исключительно для человека его возраста. Когда он умер, он выглядел чудесно - совсем другой, такое спокойное лицо, и на лице лукавая улыбка, будто он улыбнулся напоследок. Бернард Шоу умер 2 ноября 1950-го года , через 52 дня после своего падения в саду. В его завещании было обнаружено такое распоряжение, записанное в третьем параграфе: "Я хочу, чтобы мое мертвое тело сожгли и прах его смешали с прахом моей покойной жены, находящимся на хранении в крематории Коулдерз Грин, а затем в этом виде разбросали в саду около дома в Эйот Сэн-Лоренсе, где мы прожили вместе тридцать пять лет, если мой доверенный не сочтет желательным дать останкам какое-либо другое применение. Лично я предпочитаю сад монастырским стенам". В четвёртом параграфе завещания были такие строчки: "Поскольку мои религиозные убеждения и научные воззрения точнее всего можно определить как веру в Созидательную Эволюцию, я не хотел бы, чтобы какой-нибудь памятник, произведение искусства, надпись, панихида или ритуальная служба создали впечатление, будто я принимаю догматы какой-либо из существующих церквей или какого-либо вероисповедания, и чтобы памятники эти принимали форму креста, а также какого-либо другого орудия пытки или символа пролития крови и жертвоприношения". После смерти знаменитого драматурга осталось большое наследство - 301 585 фунтов стерлингов. Часть наследства была передана немногим престарелым родственникам, пережившим Шоу. Всем слугам была завещана весьма существенная ежегодная рента. Остальное часть наследства была завещана на осуществление проекта нового английского алфавита. Однако в завещании было предусмотрено и иное условие расхода денежных средств, - если в силу каких-то причин, пожелание Шоу в отношении проекта с новым алфавитом не будет выполнено. В этом случае, по воле усопшего, денежные средства должны были поделены поровну между Ирландской национальной галереей в Дублине и читальным залом Британского музея. Именно их услугами часто пользовался Бернард Шоу, проживая в Ирландии и в Великобритании. Известие о кончине Бернарда Шоу было напечатано на первой полосе всех крупнейших газет мира. Огни на Бродвее были погашены, чтобы почтить его память. Высказали свои искренние соболезнования президент США и многие главы иных государств. В Индии (независимость которой Бернард Шоу приветствовал в 1947-ом году) премьер-министр Неру отдал дань уважения знаменитому драматургу от имени индийского народа, в заседаниях кабинета был объявлен перерыв. *** Для желающих ознакомиться с жизнь и творчеством Бернарда Шоу рекомендуются такие ссылки: Хескет Пирсон. Бернард Шоу https://profilib.net/chtenie/5896/khesket-pirson-bernard-shou.php Хьюз Эмрис. "Бернард Шоу" (Читать онлайн) http://www.rulit.me/books/bernard-shou-read-223547-1.html#section_1 Лучшие книги Б.Шоу https://www.livelib.ru/author/14230/top-bernard-shou Бернард Шоу. Библиотека М. Мошкова http://lib.ru/INPROZ/SHOU/ Книги Бернарда Шоу https://www.litmir.me/a/?id=1016 Популярные книги Б.Шоу https://www.livelib.ru/author/14230/top-bernard-shou Б.Шоу. Человек и сверхчеловек http://www.theatre-library.ru/files/sh/shaw_bernard/shaw_bernard_18.html Марк Соколянский о споре Шоу и Толстого. http://bazhum.muzhp.pl/media//files/Studia_Rossica_Posnaniensia/Studia_Rossica_Posnaniensia-r1979-t12/Studia_Rossica_Posnaniensia-r1979-t12-s69-84/Studia_Rossica_Posnaniensia-r1979-t12-s69-84.pdf

Бернард Шоу. Парадоксальная личность

Касьянов Владимир

Образование и наука

история

Без серии

Жизненно-творческая одиссея А. Кларка

Страсть

Кто создал теорию относительности?

О Семнадцати мгновениях весны

Юлиан Семёнов и Кгб

Новочеркасск. Кровавая суббота 1962-го

Сила сильных и право силы

Бернард Шоу. Парадоксальная личность

Полезные ссылки

Контакты

Подпишитесь на рассылку: