– Убирайся, подлец! – сказал аптекарь.

– И не смей у нас больше показываться! – заключил священник, пригрозив ему кулаком.

Таково первое появление Малыша, героя этой истории.

Торнпип яростно хлестнул собаку, и тележка покатилась прочь по главной улице Уэстпорта.

– Жалкий человечишка! – сказал аптекарь. – Я уверен: не пройдет и трех месяцев, как он спляшет свою последнюю джигу, болтаясь на виселице!

Затем священник спросил ребенка, как его зовут. – Малыш, – ответил тот довольно твердым голосом. Действительно, другого имени у него никогда не было.

– Так, что у тринадцатого номера?

– Лихорадка.

– А у девятого?

– Коклюш.

– У семнадцатого?

– Тоже коклюш.

– А у двадцать третьего номера?

– Думаю, это скарлатина.

По мере получения ответов О’Бодкинс записывал их в книгу, имевшую чрезвычайно аккуратный вид, в соответствующие графы напротив номеров 23, 17, 9 и 13. В книге был целый раздел, куда вписывались названия болезней, час прихода доктора, прописанные им лекарства, правила их приема и тому подобное. Названия были выведены готическими буквами, номера – арабскими цифрами, лекарства – округлым начертанием, предписания – обыкновенным беглым почерком, и все вместе являло собой образец каллиграфического искусства и строгой отчетности.

– Несколько детей больны довольно серьезно, – заметил доктор. – Примите меры к тому, чтобы они не простудились во время перевозки…

– Да, да!.. Будьте спокойны, – ответил небрежно О’Бодкинс. – Впрочем, когда они не в школе, то мне и дела до них нет, лишь бы записи мои были в порядке…

– Подозреваю, что если они и не выживут, – заметил доктор, беря свою шляпу и трость, – то потеря будет невелика…

– Определенно, – согласился О’Бодкинс. – Я запишу их в реестр умерших, и с ними будет покончено. А раз все посчитано и записано, то и жаловаться не на что.

И доктор, пожав руку своему собеседнику, ушел. Всем, наверное, известен этот неприятный тип людей, к которому принадлежал О’Бодкинс. Маленький, толстый, он был одним из тех, у кого никогда не было молодости и никогда не будет старости, людей, остающихся всегда теми, кто они есть, украшенных никогда не седеющими волосами, точно уже родившихся с золотыми очками на носу, которые следовало не снимать с них и в гробу; людей, не знавших никогда ни жизненных невзгод, ни семейной заботы, имеющих сердца лишь постольку, поскольку это необходимо для существования и никогда не тревожимых ни любовью, ни дружбой, ни жалостью. О’Бодкинс – одно из тех существ, которые не добры и не злы, проводят всю жизнь, не сделав ни одного хорошего поступка, но и не причинив большого вреда, и которые никогда не бывают несчастны – даже несчастьем других.

Таков был О’Бодкинс, и, мы должны признать, он подходил как нельзя лучше для своей должности – а был он директором школы-приюта «Рэггид-скул» [6] в городке Голуэе, что на юго-западе провинции Коннахт. «Рэггид-скул» значит буквально «школа оборванцев». О’Бодкинс вел в ней всю отчетность и делал это, как мы могли убедиться, с восхитительной аккуратностью и знанием дела. В остальном ему помогали тетка Крисс, старуха с вечной трубкой во рту, да еще бывший воспитанник школы, шестнадцатилетний Грип. Заметим, что этот бедный малый с добрыми глазами и веселым лицом, с чуть вздернутым носом – характерной чертой ирландца, – был гораздо лучше трех четвертей несчастных, что очутились в этой школе.

В голуэйской «Рэггид-скул» числилось около тридцати детей в возрасте от трех лет до двенадцати. По большей части это были или сироты, или дети, брошенные родителями, которых они не помнили, родившиеся среди грязи и порока, подобранные часто на улицах и дорогах, куда им, скорее всего, суждено было вернуться, повзрослев. Это были поистине отбросы общества, уже морально опустившиеся и обещавшие стать в недалеком будущем настоящими мерзавцами. Конечно, даже в этих некрасивых оболочках все же есть душа, и при ином воспитании, при должной заботе она, быть может, и раскрылась бы для добра… Однако для этого требовался совсем другой воспитатель, нежели бездушный манекен О’Бодкинс.

Наш Малыш был самым младшим в «Рэггидскул» – ему едва исполнилось четыре. Бедное дитя! Казалось, он родился с клеймом неудачника на лбу. Перенести все то, что он стерпел от Торнпипа, освободиться от своего мучителя благодаря нескольким добрым людям, встретившимся в Уэстпорте, – и лишь для того, чтобы стать одним из воспитанников «Рэггид-скул»! А когда он ее покинет, не будет ли дальше еще хуже?..

Конечно, священник, отнявший несчастного ребенка у негодяя кукольника, сделал это из лучших побуждений. Однако, несмотря на долгие розыски, выяснить происхождение ребенка так и не удалось. Тот помнил только одно: что жил раньше у какой-то злой женщины и что там была еще маленькая девочка, которая его иногда целовала, а другая девочка умерла… Где это было? Он не знал. Был ли он брошен родителями или его у них украли? Этого тоже никто не мог сказать.

С тех пор как его подобрали в Уэстпорте, ребенок находил приют то в одном, то в другом доме, живя где неделю, а где и две. Имя Малыш так за ним и осталось. Приход, однако, не был богат, и немало несчастных существовало за его счет; если бы в городе был приют для бедных, то, конечно, малютка был бы помещен туда. Но никакого приюта не было, и спустя три месяца его пришлось отправить в «Рэггид-скул».

И вот уже девять месяцев Малыш находился на попечении полоумной старухи Крисс, бедного, покорного судьбе Грипа и О’Бодкинса, этой живой машины, регистрирующей приходы и расходы школы. Как ни странно, мальчик сумел устоять против многих гибельных влияний «Рэггид-скул». Его имя еще ни разу не значилось в большой директорской книге в рубриках, посвященных детским болезням, – иначе его дни были бы уже давно сочтены… и приведены к общему итогу – большой братской могиле, предназначенной всем голуэйским оборванцам.