– Ну, ты решил уже?

Тоска...

***

– Так с этого началось, выходит?

– Началось не с этого. Началось раньше. Это как нарыв, понимаешь? Он дергает, распухает. Ты сверху на него марлечку. Одеколончиком брызгаешь, чтобы продезинфецировать. Но не тыкать же иглой или ножом в самого себя! Терпишь. А оно уже ночью дергает, спать не дает. И понимаешь - что-то надо делать. К докторам идти? С этакой мелочью? Да проще вон в аптеке мазь купить... И мазь теперь на марлечку. Пластырем сверху. Посмотреть, так и не видно ничего. А там уже распухло, температура общая поднялась. И уже наружу все лезет. Вот и вылезло. Да эти еще - ладно. Ну, побили кое-кого. И мне тогда досталось, кстати. Дали по шее. Но задним умом понимаешь, что где-то, может, и за дело. Пусть не по закону, но по каким-то понятиям. Тьфу! Как же я эти понятия ненавижу!

***

Создали тогда национальную гвардию. Новая структура, чтобы не было прямой связи с милицией-полицией. В гвардию брали после серьезной чистки и тех, кто был раньше, но не был напрямую в чем-то замаран. И разбавляли все это своими, гражданскими. А еще саму структуру разделили. Эти вот - профи, но их мало. А эти вот - как добровольцы. Вроде дружинников, но в форме и с оружием. Вот там и ценз ввели. Чтобы, мол, никакой более пролетарской революции. Никаких бедняков, бомжей, безработных. Исключительно наоборот. Автомат получил только тот, у кого было имущество и нормальный доход. Чтобы, значит, защищать. Так и говорили: кого и что может защитить тот, у кого самого ничего нет? Вот и набрали пузанов краснощеких. Форма им - как седло на корове. Но зато с оружием. И первым делом посты поставили у всех магазинов и злачных мест. Как-то так вышло, что новая буржуазия - сплошь одни торгаши. Говорят, есть еще и те, кто владеет целыми заводами. Но вот их как раз в этой "нацгадине" никто не видел.

А еще как ниоткуда выпрыгнули вдруг "активисты". Вот тут - молодежь в основном. Студенты, школота бывшая и нынешняя. Работать-то никто не хотел. А вот активничать, шляясь группами по улицам и наводя порядок, как они его понимали - это всегда с удовольствием. Вот только не понятно, правда, что ли, совершенно бесплатно работали? Или все же мзду от тех же магазинов брали? Хотя, какая тут может быть разница. Все равно - не по закону это. Не бывает таких законов, чтобы каждый любому - в морду. Чтобы витрины бить. Чтобы имущество портить.

В общем, получилось у них не очень. У тех, кто за сценой. Эти с теми так и не срослись, не сдружились. Гвардейцы пузатые, толпой собравшись, с удовольствием гоняли активистов. А те, опять же толпой, с таким же удовольствием в отместку гоняли черномундирников. Качали лодку, качали - и раскачали.

***

Василий Иванович бежал, смешно прижав локти к груди и почти не шевеля руками. Ногами он тоже шевелил не очень хорошо. Со стороны могло показаться, что он еле их передвигает. И все же - бежал. Задыхаясь от разрывающей легкие боли, придерживая правым локтем все время пытающуюся вывалиться куда-то вниз разбухшую печень, тряся животом, выпирающим над брючным ремнем. По груди больно стучал тяжелый автомат без приклада. То есть, приклад как бы был, но как бы и нет. Он был как-то хитро повернут и сложен, но добавлял своей сталью лишнего веса и так тяжелому оружию.

– Зачем, зачем?
– билось в голове.

Василий Иванович бежал, прячась за углы и вслушиваясь со все возрастающим страхом в топот за спиной.

Ведь догонят. Все равно догонят. Они моложе и крепче. Еще они просто злее. Когда злой - тогда сильнее. Это страх ослабляет, а злость делает тебя сильнее. Злость пересиливает боль и страх. А у него живот, ноги уже совсем не поднимаются, печенка болит. И вот этот идиотский автомат еще бьет по животу и сбивает дыхание.

– Стой, стой, гад!
– вдруг доносилось издали.

Тогда Василий Иванович резко брал в сторону, карабкался, оступаясь и оскальзываясь, на очередной кирпичный курган, слетал с него чуть не кубарем, снова таился за остатками стен.

Преследователи были упорны. Сейчас по всему городу, наверное, гоняли таких вот толстых и неуклюжих, записавшихся сдуру в гражданскую гвардию.

Он ведь даже выходил в патрули. И два раза стоял на охране митингов. У магазинов, бывало, когда был завоз продуктов со складов, тоже стоял. То есть, самый настоящий гражданский гвардеец. Да еще и с автоматом. С тяжелой этой стальной дурой, которая своим брезентовым ремнем уже натерла докрасна шею Василию Ивановичу. И два запасных магазина в сумке на брючном ремне только мешались.

– Да стой ты, дурик! Стой, а то ведь подстрелю, нафиг!
– кричал кто-то сзади азартно и громко.

Эхо отражалось от стен, дрожало на чудом оставшихся в пустых окнах осколках стекла, влетало в уши, давило, лишало воли и последних остатков надежды.

Воздух уже не поступал в широко распахнутый рот. Сердце, казалось, готово было выскочить из горла. Печень проваливалась мимо локтя все ниже и ниже. И тут нога подвернулась. Лодыжку обожгло болью. Тело по инерции бросило вперед и впечатало в кучу мусора.

Василий Иванович резко перевернулся, ткнул стволом в сторону набегавших, дернул спусковой крючок. Все шарахнулись в стороны. Металлический щелчок - и все. Как в кошмарном сне. Только во сне еще бывало такое, что пули медленно выкатывались из ствола и падали прямо под ноги.

Он передернул затвор, выкинув в сторону блеснувший желтым патрон, снова щелкнул курком.

– Мужик, кончай, - забасил кто-то из подбегающих, которые поначалу-то рассыпались, увидев оружие, а теперь снова собирались в стаю.