Уже упоминавшийся граф С.Д. Шереметев, известный в том числе и своей коллекцией книг и рукописей, в мае 1910 г. обратился к С.Ф. Платонову с просьбой помочь в поиске подходящей кандидатуры для описания библиотеки в его имении Михайловское. С.Ф. Платонов рекомендовал ему Б.Д. Грекова, в то время магистранта Петербургского университета, которого охарактеризовал как «человека знающего и основательного, скромного и даже застенчивого». «Он с удовольствием возьмется за дело и ставит лишь одно условие: возможность купанья, необходимого для его здоровья. Я думаю, что Вы, граф, снисходительно улыбнетесь, прочтя эти строки. Вероятно, такое условие очень легко достижимо» [Академик С.Ф. Платонов, 2003. С. 135].

Отношение историков к своим библиотекам было вообще очень серьезным. Их обладатели думали не только о пополнении книжных полок, но и о сохранности собранных книг. Так, в этих целях в годы Гражданской войны С.Б. Веселовский половину библиотеки «сдал на сохранение В.М. Хвостову в Научный институт» [Дневники С.Б. Веселовского, 2000. С. 120].

Наличие научной библиотеки, как и собственного кабинета в квартире, воспринималось как норма, стандарт жизни русской профессуры. Вероятно, в немалой степени революции октября 1917 г., занявшейся в числе прочего уплотнением «буржуазных» квартир, мы обязаны тому, что историки стали детально описывать свои жилищные условия. «Сегодня я в последний раз пишу в своем кабинете, в котором работал пять лет», – отметил Ю.В. Готье в дневнике 21 марта 1918 г. Весь следующий день прошел у него в суматохе с переносом вещей из освобождаемых комнат. «К вечеру более или менее убрались, имея уже не пять комнат, а три, и начали новую полупролетарскую жизнь. Жильцы въехали вечером; пока кажется, что будем ладить» [Готье, 1997. С. 124], – читаем запись, сделанную по горячим следам. Через год пространство сузилось до двух комнат, в которых еле помещалась часть имущества, необходимая семье историка для жизни. «Извольте при таких условиях заниматься и двигать науку, т. е. исполнять ту обязанность, которую с нас не снимают и большевики», – восклицал Ю.В. Готье [Там же. С. 226].

Работа в собственном кабинете, с использованием личной библиотеки была сама собою разумеющейся для историков поколения «старой профессуры». Вне их пределов научные занятия казались им малопродуктивными. Находясь в Москве, петербуржец С.Ф. Платонов писал В.Г. Дружинину, что он много читал, но диссертацией не занимался: не хотелось, да и неудобно для него было работать без собственной библиотеки [Академик С.Ф. Платонов, 2003. С. 11].

Со сходной проблемой столкнулся Б.Д. Греков, откомандированный осенью 1916 г. в Пермь для преподавания в открывшемся там Отделении Петроградского университета. «Стал я заниматься здесь шведским языком: беру уроки у своего товарища, – писал он 19 октября 1916 г. в письме своему учителю Д.М. Петрушевскому. – Занятия эти дают мне моральное утешение в бескнижье. Музыка и шведский язык – единственное утешение» [АРАН. Л. 33]. Начало работы в Перми Борис Дмитриевич напрямую связал с появлением у него жилья и доставкой из столицы его личной библиотеки. «С 4-го ноября я, можно сказать, уже устроился, так как 4-го пришли мои книги и попали в мою собственную комнату, приобретенную мною накануне только, – рассказывал он Д.М. Петрушевскому о своем житье-бытье на новом месте в письме от 23 ноября 1916 г. – До этого времени я все скитался. Сейчас понемногу и работаю. Написал отчет о Соловецком монастыре, готовлю рецензию на С.Б. Веселовского (имеется в виду труд С.Б. Веселовского “Сошное письмо. Исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства”, изданный в двух томах в 1915–1916 гг. – Л.С.) в “Рус[скую] мысль”. Давно обещал, но книг не было» [Там же. Л. 36]. Нахождение в провинциальном городе делало вопрос о собственных книгах еще более острым, так как местные библиотеки и книжные магазины просто не обладали необходимыми наименованиями научной литературы.

Как и их предшественники, историки советской формации также испытывали дискомфорт в отрыве от своих личных собраний. Например, М.В. Нечкина, по свидетельству ее учеников, многие книги приобретала в двух экземплярах: один для дома и один для дачи, чтобы не испытывать нехватку необходимых книг при частых переездах за город и обратно. В ее дачном саду на Николиной Горе была устроена специальная журнальная беседка. В ней все стены были сплошь заставлены комплектами периодики.

Можно сказать, что ее мечта иметь собственную библиотеку, которая служила бы ей для «приобретения больших, глубоких и основательных познаний во многих, в очень многих науках» и которая, полагала Милица Васильевна в самом начале своего творческого пути, «…уж ни в коем случае не исполнится» [ «И мучилась, и работала невероятно», 2013. С. 76], осуществилась в полной мере.

Рассуждая о столь сильно желаемом книжном собрании, она коснулась даже эстетической стороны библиофильства. М.В. Нечкина рассказала о том, какие чувства вызывали у нее предполагаемые тома личной библиотеки. 31 октября 1915 г. на страницах дневника она призналась, что издания из общественных библиотек не могли доставить ей то счастье, что ей давали «собственные, красивые, толстые, красиво переплетенные книги» [Там же]. Осознавая нереальность своих библиофильских грез, М.В. Нечкина примирилась, казалось бы, с необходимостью пользоваться общими фондами. Нужные книги для работы, полагала она, можно взять из библиотеки, как и поступала, беря «некрасивые, тонкие, не переплетенные». М.В. Нечкина была согласна, что такое предубеждение «глупо», и одновременно признавалась, что внешний облик книги влиял даже на ее работу с ней: «Я так люблю красивую внешность в книгах, что, когда ее нет, мне неприятно, больно, тяжело читать» [Там же].

Собранными в своих библиотечных коллекциях книгами многие историки делились с другими исследователями, давая им возможность использовать их для научной работы. По свидетельству С.В. Бахрушина, С.Б. Веселовский одинаково охотно, с искренним удовольствием открывал свои коллекции и друзьям, и случайным знакомым, и молодежи. Сергей Владимирович с благодарностью вспоминал, как историк распахнул перед ним «все богатства своего собрания копий и богатейшей своей библиотеки» [Бахрушин, 1995. С. 151].

«Надо бы мне сегодня же побывать […] и у Степана Борисовича Веселовского», – писал в письме к жене А.Е. Пресняков, добавив, что, хотя и не воспользовался любезным предложением коллеги остановиться в принадлежавшем тому доме на Арбате, он попросит «у него позволения пользоваться для занятий его библиотекой, особенно “Полным собранием российских летописей”» [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 785].

Таким образом, книги и личные книжные собрания являлись неотъемлемой частью профессионального быта российских историков прошлого века и важнейшей частью атмосферы их научного творчества и духовной жизни. Библиофильство было одной из традиций сообщества российских историков. Ей продолжают следовать и многие современные историки.

Вместе с тем информационный бум XXI в. вносит свои особенности во взаимоотношения российских историков с книгой. Создание собственных рабочих библиотек остается в научной повседневности ученых как продолжение традиции, но не только. Покупка научной литературы связана также с проблемой комплектации центральных библиотек: далеко не все книги появляются в них, существует проблема с поступлением книг из регионов и из-за рубежа.

Особую актуальность для исследовательской деятельности историков приобретает наличие электронных каталогов научных библиотек и электронных копий книг из их фондов. Они стирают временные и территориальные границы между книгой (научной информацией в широком смысле слова) и ученым. В определенном смысле современные технологии превращают фундаментальные книгохранилища в личные библиотеки историков, которые получают возможность работать с ними практически в формате собственных домашних собраний. Эта развивающаяся новая информационная среда создает благоприятные условия для творческой активности историков.