Я уже видел однажды такие глаза. Глаза незрячих стариков, в которых отражается их прошлое, чье-то будущее, а настоящее скрыла вечная пелена. Птица ощущала бессилие, а я – тоску по дому, которого нет. Рисунок был сделан слегка небрежно, хотя под упрямыми толстыми контурами ощущалось усердие ребенка. Рамки на картине не было. Даже если бы и была, это не спасло бы птицу. Оставалось надеяться, что изображенный кадр когда-нибудь доберется до берега. Мне бы и стены было не жалко, только бы знать, что это спасет пернатую от усталости.

Я бы спросил птицу, какой смысл в ее одиноком упрямстве … если бы сам не сбежал на маяк. Может быть, она летела от берега, а вовсе не искала его на горизонте? Кто же теперь узнает, кроме самой птицы и неизвестного художника?

«Никто» – ответит птица.

«Кому это нужно?» – удивленно подкинет брови вверх художник.

И оба будут правы.

Все было бы просто, как теория большого взрыва, если бы не один из четвергов. В один из четвергов птица долетела до моего маяка. Та самая, что была изображена на картине. Я ее сразу узнал.

***

Утром, когда я сотый раз проникся картинами, видом из окна, обычными хлопотами, гостеприимным одиночеством, в мое окно ударилось что-то острое и резкое, как не к месту сказанное слово. На толстом запотевшем стекле осталась вмятина в форме точки. Из нее сквозил соленый воздух.

Погода была на удивление миролюбивая, потому я настороженно приоткрыл дверь и выскользнул за порог. Ничего не видно. Хм. Ничего не могло исчезнуть внезапно, знатно примазав невидимое стекло.

Я начал спускаться по лестнице. На ступенях – тоже ничего. Хм.

Я остановился, затаив дыхание. И вдруг услышал слабую борьбу поломанных крыльев. Перегнувшись через перила лестницы, я увидел крупную птицу с красным клювом. А может, красным был вовсе не клюв, а уже сама птица полностью.

Буревестник. Никогда прежде я не видел этой птицы, никогда не стремился ее увидеть. И вот, он прилетел ко мне сам.

Разбросанные крылья омывали волны. Сверху казалось, будто буревестник продолжает лететь, одержимый своим безумным посланием.

Я спустился, не чувствуя холода, к птице, и аккуратно поднял ее. Голова и крылья обмякли, клюв предательски раскрылся. Да она весила, словно кашалот, словно проглотила один из материков. Наверное, внутри нее была родина.

Когда я занес птицу в дом, она расправила крылья, что есть силы. Но все это великолепие было только в ее голове. На самом деле, уставшая скрипучая птица стекла с моих ладоней на стол. Я же, никогда ранее не спасавший птицу, обеспокоился и принялся собирать ее обратно.

Но птица подняла правое отсыревшее крыло и что есть силы ударила мою протянутую ладонь. Видимо, копила силы.

Я отпрянул, отошел подальше. Птица правым глазом подозрительно смотрела на меня. Я понимал: второй раз нанести удар у нее не хватит сил. Но еще понимал, что кроме тепла ей от меня пока что больше ничего нужно.

Позже я принес ей воды и несколько овсяных зерен. Птица есть не стала. Она вообще не поднимала головы. Каждый день я подходил к птице. Каждый день она едва поворачивала голову, чтобы взглянуть на меня. Вода и зерна оставались нетронутыми.

Спустя несколько дней я снова занялся своими повседневности делами. Тем временем птица начала приходить в себя: она собрала крылья коконом и прикрыла клюв. В следующий четверг она стояла на лапах, не двигаясь. Однако вода и зерна так и остались нетронутыми.

Куда бы я ни шел, постоянно ощущал на себе ее недоверчивый взгляд.

***

А однажды утром ни зерен, ни воды, не оказалось. Как и самой птицы. Я обыскался, но так и не мог ее найти. Не могла же она выскочить наружу. И привидеться она мне тоже не могла, ведь я отчетливо помню, как оставлял ей зерна. А если я оставлял ей зерна, то и птица должна была быть. Разве я когда-то делал что-то просто так?

Да, делал. Но суть не в этом.

Суть в том, что я должен найти птицу.

Ни у маяка, ни у дома ее не оказалось. Через несколько дней, проходя мимо картины, я удивился – птицы на картине не было.

Небо было.

Океан был.

Конец ознакомительного фрагмента.