Теперь ее слезы лились ручьем, она даже перестала пытаться их вытирать.

– Когда его арестовали и посадили в тюрьму в первый раз, он отправил сообщение моей бабушке в деревню, в которой мы жили тогда. У него был запас денег, который он хранил в стенке нашей хибары, и она вытащила их и отдала мне. Она попросила меня отвезти деньги в тюрьму и подкупить чиновников, чтобы его выпустили.

Сола усмехнулась, а затем подошла к диспенсеру и вытащила несколько салфеток, чтобы вытереть лицо.

Почувствовала, что снова может продолжить, и обернулась.

– Мне было двенадцать, и я проехала двадцать пять миль самостоятельно, с таким количеством бабла, сколько не держала в руках ни разу в своей жизни. Моя бабушка регулярно голодала, чтобы убедиться, что у меня есть еда… и все это время в стенах того чертового дома были спрятаны деньги! И они были для него! – Она снова высморкалась. – Я поехала. Я отдала деньги. Мой отец вышел… и когда мы покидали тюрьму, я помню, как он остановился и посмотрел на меня.

Сола закрыла глаза.

– Я все еще вижу нас, ясно, как день, как мы стоим под палящим солнцем. Я думала, что он собирается упасть передо мной на колени и извиниться за то, каким он был. И я, глупая, была готова простить его. Была готова сказать ему: «Отец, я люблю тебя. Меня не волнует, кто ты. Ты мой папа».

Сцена проигрывалась в ее голове. И все, что она могла сделать, это покачать головой.

– Ты знаешь, что он сказал?

– Скажи мне, – сказал Эссейл хрипло.

– Он сказал, что сможет использовать меня, если я хочу заработать немного денег. Ну, знаешь, чтобы позаботься о моей бабушке. – Сола открыла глаза, достала еще одну салфетку или две, и так сильно прижала их к глазам, что глазам стало больно. – Как будто это не его работа. Словно та женщина, что была рядом с ним на протяжении всей жизни, была моей проблемой, если, конечно, я бы считала ее таковой. А если я не найду в себе силы, ее ждала бы голодная и больная старость? Да ничего страшного.

– Мне так жаль, – сказал Эссейл тихо. – Мне... очень жаль.

В конце концов, Сола опустила руки и повернулась к нему лицом.

– Я решила стать самой лучшей воровкой, какой только можно быть. Вот, во что превращаются двенадцатилетние девочки, которым страшно и одиноко, которым нужен хоть кто–нибудь, чтобы помочь им в этом мире. Я научилась воровать, взламывать, проникать. Научилась лгать и льстить. Скрываться от властей, выполнять задания. Это обучение было адским… и, думаю, я должна испытывать благодарность за то, что он никогда не пытался продать меня, как проститутку…

Из груди Эссейла вырвалось настолько звериное рычание, что Сола на какое–то мгновение вырвалась из своих эмоций.

– Прости, – сказал он, снова опустив голову. – Я не могу не пытаться тебя защитить. Это моя природа.

Она смотрела на него в течение долгого времени.

– И поэтому я хочу причинить тебе боль. Ты был... ты тоже был для меня всем. Ты был моим миром, моим дышащим и ходячим воплощением целого мира. Но все оказалось ложью. Это все... ложь. И вот я снова на том же месте, в потрясении от истины, слишком уродливой, чтобы ее понять или принять. Единственное различие в том, что мне не двенадцать, и я не пытаюсь вогнать себя в чью–то реальность. Я больше не хочу этого делать.

– Я понимаю. – Эссейл кивнул. – Я принимаю на себя всю ответственность, и не буду умолять тебя о прощении, которое тебе и не стоит давать.

В комнате повисла глухая тишина, и Соле хотелось, чтобы Эссейл сражался с ней. Спорил с ней. Дал ей что–то, что она могла бы опротестовать.

С его стоической печалью было сложнее всего справиться.

Потому что это означало, что как бы она не хотела чувствовать обратное... но этот человек – нет, вампир – действительно на самом деле, очень сильно...

...любит ее.

Следующим утром, когда Витория сидела напротив детектива де ла Круза в отделении полиции Колдвелла, у нее в сумке зазвонил одноразовый телефон.

– Хотите ответить? – спросил он ее.

– О, нет, детектив. Наша беседа гораздо важнее. Наверное, это что–то связанное с галереей.

Он кивнул и положил папку на стол между ними.

– Значит, вы понимаете, что вы не являетесь подозреваемой ни в одном из этих дел. Вы даже не в оперативной разработке.

– Правильно. Вы сами мне сказали.

Мужчина указал на угол маленькой, совершенно невзрачной комнаты.

– И наш разговор записывается на видео.

Она сделала вид, что впервые видит камеру, а затем кивнула.

– Да, вы предупреждали меня об этом.

– И вы отказались от присутствия адвоката.

– Зачем мне он? Мою машину угнали. Я жертва.

Детектив Де ла Круз открыл папку, в которой оказался только лист белой линованной бумаги.

– Итак, я бы хотел снова обсудить пару моментов, если Вы не возражаете.