— Кликитагх! — прошептала Жарвина, опускаясь на колено рядом с… с трупом?

Да, так оно и было. Пульс не прощупывался. Налет инея покрывал волосы, бороду, руки несчастного…

Жарвина медленно выпрямилась, изумленно глядя вниз.

— Так, значит, твое путешествие завершилось здесь, в Санктуарии, — пробормотала она. — Ну что ж, ведь смерть была твоим самым большим желанием. И…

В сознании Жарвины вдруг промелькнула мысль, удивительная и пугающая.

— Если верить тому, что утверждал Инас Йорл, — а кому же мне верить в таких делах, если не ему? — однажды было совершено наихудшее за всю историю мира преступление. Твое преступление, мой Кликитагх. И только твое.

Похоже было, что в любое мгновение может пойти снег. Воздух был настолько холодным, что у Жарвины онемели губы. Облизнув их, она почти ожидала почувствовать вкус льда.

— Но и ты дошел до конца своего пути в поисках искупления. Что теперь станет с тобой, уже неважно. Пускай снег укутает тебя саваном. Пускай собаки и воры растащат твое тело по кусочкам — для тебя это уже не важно. Возможно, тебе стоило бы прийти в Санктуарий раньше. Не может быть, чтобы ты спасся лишь благодаря встрече со мной! Я не верю в это!

С этими словами Жарвина развернулась и направилась обратно в скрипторий. Подмастерье с огромным облегчением задвинул засов и запер дверь. Жарвина на кухне нашла себе завтрак из горячего бульона с клецками. На улице начали медленно падать хлопья снега.

К ночи — как и было задумано Инасом Йорлом, — Жарвина больше не думала о Кликитагхе. Осталось лишь ощущение того, что всякое несчастье достойно жалости, а Кликитагх был самым несчастным из людей. Кликитагх остался у нее в памяти как миф и как символ, но при этом ее ожидала собственная жизнь, которую следовало прожить.

«Быть может, снег, что укутывает ныне Кликитагха, который сам себя признал величайшим преступником всех времен, некогда оденет и меня, — думал маг, растянувшись на каменных плитах. Он обрел облик, но этому телу мало подходили странные человеческие изобретения, стулья. — Скорее бы!»

И Инас Йорл погрузился в терпеливую медитацию, слегка окрашенную сожалением по поводу того, что за их нынешнюю встречу, они с Жарвиной так и не занялись любовью.

Иллира проснулась от детского плача и от того, что у нее затекли шея и плечи. Она продолжала лежать, напрягшись, пока кормилица не выбралась из-под одеяла и не прошлепала через темную комнату. Плач сменился довольным чмоканьем. Иллира закрыла глаза и прижалась к руке Даброу. Даброу, не просыпаясь, обнял жену. Плач не потревожил его сна. С какой вдруг стати? Детьми должны заниматься женщины. А этот ребенок так и вовсе не его.

Ясновидящая С'данзо перевела дыхание и теперь лежала, ожидая, пока к ней вернется сон. Иллира слышала, как кормилица уложила ребенка обратно в колыбель и вернулась в собственную постель. Вскоре оттуда донеслось тихое посапывание. Кольцо сильных рук Даброу больше не было удобным и приятным. Оно сделалось ловушкой, из которой Иллира никак не могла освободиться, — ощутимый символ того бремени, которое женщина несла на себе с того летнего вечера, когда ее сводный брат, Уэлгрин, явился к ним в дом с новорожденным ребенком на руках.

Эта идея никогда не казалась Иллире хорошей. Три года назад Иллира родила двойню, мальчика и девочку. Теперь она потеряла обоих детей. Мальчика, Артона, забрали из мира смертных. Прошлой весной он попал под влияние полубога Гискураса и уплыл на Бандаранские острова. Если даже Артон и вернется, то это будет уже не ее сын, а незнакомый бог-воитель. Но этим несчастья Иллиры не ограничились. Примерно тогда же, во время мятежа Ложной Чумы, шайка рыскавших в поисках добычи уличных стервятников убила Лиллис, ее голубоглазую дочь. Иллира пыталась прикрыть малышку своим телом, защитить ценой собственной жизни, но судьба не приняла ее самопожертвования. От этого случая у Иллиры остался глубокий багровый шрам на животе, но он не шел ни в какое сравнение со шрамом, оставшимся у нее на сердце.

Иллира лелеяла свое горе и думать забыла о таких вещах, как жизнь или радость. Она ненавидела пищащий сверток, который Уэлгрин сунул ей в руки. Ей хотелось размозжить голову младенца о ступеньки, потому что он был жив, а Лиллис, ее Лиллис умерла. Но малышка уцепилась своими крохотными пальчиками за палец Иллиры и заглянула ей в глаза. И Иллира увидела, что это дитя останется с ней.

Присущее С'данзо Видение работало странным образом. Оно редко обращалось на них самих, их семью или близких людей, но прекрасно и отчетливо показывало то, что было связано с чужими. Иллира не любила — не могла себе позволить полюбить — свою не-дочь, которую назвала Тревией, и потому образ младенца постоянно мелькал перед ее внутренним зрением, откуда брало начало Видение.