«Милостивый Государь Владимир Евгеньевич.

Кают-компания броненосца "Орел " считает своим нравственным долгом, частным образом, высказать Вам, Милостивый Государь, свой взгляд на Ваш поступок с ее членом мичманом Шупинским, т. е. на случай, имевший место 23-го Января. Вы воспользовались правом старшего, какое Вам давал дисциплинарный устав, и Вашим положением, строго держась на законной почве, но сделали это в невежливой форме и без видимой необходимости для службы, исключительно из личной прихоти.

Находя мотивы вашего всего поступка с товарищеской точки зрения недостойными, кают-компания броненосца “Орел” не может отказать себе в праве осудить его нравственную сторону и считает своим долгом указать, что раз он не был вызван требованием дела, он противоречит сложившимся во флоте традициям товарищеских отношений, безотносительно к старшинству в чине.

Кают-компания эскадренного броненосца “Орел”».

Вся тонкость этого письма состоит в том, что под него никак не подкопаешься. Тут нет ни слова ни про приказ, ни про адмирала, напротив, говорится, что он действовал правильно, т. е. законно, а все-таки не понравится ему это письмо и ох как не понравится, а в особенности не понравится за то, что абсолютно нельзя ни под что подкопаться, даже нет ни одного резкого выражения. Это называется, хоть мягенько, а все-таки по морде, интересно знать, ответит он что-нибудь или нет? Вероятнее, что ничего не ответит. Конечно, скоро об этом будет знать вся эскадра и, без сомнения, все симпатии будут на нашей стороне, ибо уже теперь приходилось слышать сочувствие, с кем бы из офицеров эскадры наши не встречались. Славная у нас кают-компания. Мало найдется кораблей в нашем эскадре, где же так единодушно все встали на защиту своего чуть ли не самого младшего члена, даже Бубнов сегодня за ужином громогласно провозгласил, что, «пожалуй, наша кают-компания будет лучше генерал-адмиральской». Конечно, никто не вздумал обижаться на это заявление, сказанное от души, и все только рассмеялись в ответ. Даже командир выразил свое сочувствие и одобрил письмо, а Арамис выхлопотал даже у него, чтобы к каюте Шупинского не приставляли часового, на что последовало разрешение.

31 января. Nossi-B'e

На другой не день, т. е. 25-го января, мы получили от Свенторжецкого ответ на наше письмо, собственно говоря, получила не кают-компания, а старший офицер. Как человек не глупый, он вполне резонно рассудил, что гораздо легче иметь что-нибудь и бороться против одного человека, нежели против многих, будь этот один человек хотя бы и старше его в чине. Потому он, т. е. Свенторжецкий обращается исключительно к Арамису, как к председателю кают-компании, и следовательно, как скрепившему наше письмо своим разрешением, а также и одному из обвиняющих его, т. е. Свенторжецкого. В своем письме он говорит, что считает себя оскорбленным совершенно незаслуженными упреками от целого общества офицеров, обвиняет Шупинского в невежливости и в заключение говорит, что т. к. он не допускает частных писем такого содержания от целого общества, то подает начальству рапорт, с просьбой предать его суду посредников.

Вскоре после этого приехал на «Орел» Колонг и беседовал с командиром по этому делу. Он обещал приложить все старания, чтобы потушить дело, пока еще оно не дошло до адмирала. Видно, его старания не привели пока ни к чему, т. к. на другой день после посещения «Орла» было получено от него частное письмо, адресованное командиру, причем, к этому письму был приложен рапорт, поданный ему Свенторжецким. В письме этом Колонг пишет, что он берет на себя задержать рапорт сутки, не подавая его адмиралу, присылает его, т. е. рапорт, нам для прочтения и просит вернуть его не позже суток. В заключение он прибавляет, что если Свенторжецкий не возьмет свой рапорт обратно, то может приключиться большая неприятность как командиру, так и старшему офицеру.

После этого письма Арамис повесил нос, а капитан начал гнуть в обратную и укорял даже Никонова [114] , что мы послали письмо в то время, как он не советовал. Между тем, последними словами его, когда ему показали наше письмо, были: «Ну, а вот впрочем, делайте, как знаете»! Впрочем, что сделано, того уже не воротишь, да в кают-компании никто не думал отступать. Единственно неприятно было то, что могли пострадать из-за нас Арамис и командир.

После небольшого совещания было решено послать Свенторжецкому ответ на его письмо, адресованное, хотя не кают-компании, а Арамису, но которое является ответом на кают-компанейское письмо. В этом письме кают-компания броненосца «Орел» заявляет Свенторжецкому, что никто не может запрещать или разрешать поступать ему так, как ему заблагорассудится (а в своем письме к Арамису, Свенторжецкий, не прямо говорит, что подаст рапорт, а просит разрешения подать) (Должно быть, он считает это джентльменством высшей марки, все равно, что спрашивать своего врага: «Разрешите вам треснуть в морду!») Затем совершенно резонно дается ему понять, что он несправедливо набрасывается на старшего офицера, ибо не в его власти было воспрещать послать наше письмо, даже если бы он был против этого, ибо как председатель кают-компании он имеет в частных делах лишь свои два голоса, которые могут быть покрыты большинством голосов и, наконец, опираясь на его же слова, что ему в высшей степени неприятно возникновение глухой борьбы на эскадре в такое время, кают-компания предлагает ему путем личных объяснений дойти до какого-либо результата в ту или другую сторону.

Предложение было принято, и в один прекрасный день Гире поехал на «Суворов» объясняться. Объяснение было очень долгое и результатом его [стало] следующее: Гирсу удалось доказать ему, что он поступил с Шупинским невежливо и Свенторжецкий согласился или извиниться перед Шупинским, или дать ему удовлетворение, смотря какое требование он ему предъявит. Итак, с этой стороны вопрос исчерпан. Теперь остается другой еще инцидент, который также надо было уломать, это оскорбление Свенторжецкого всей кают-компанией «Орла».

Свенторжецкий требует, чтобы кают-компания перед ним извинилась, это бы еще ничего, можно было бы устроить, написав ему так: по получении извинения Вашего перед Шупинским, кают-компания считает себя удовлетворенной и в свою очередь приносит свое искреннее сожаление и извинение за причиненные Вам в письме от такого-то числа неприятности. Но дело в том, что Свенторжецкий непременно настаивал на том, чтобы в извинительном письме не было ссылки на Шупинского, ибо он считает полученное им оскорбление совершенно особым и ничего общего не имеющим с делом Шупинского. Очевидно, он хочет, чтобы у него в руках был документ, ставящий нас в очень некрасивое положение. Вот, мол, вся кают-компания перед мною извиняется в том, что поступили относительно меня бестактно и глупо, с этим уже не может согласиться наше самолюбие. Несмотря на все старания Гирса убедить его, что это невозможно, тот стоял все время на своем. Так Гире и приехал обратно, покончив с одним делом, но не подвинув другое не на йоту.

В кают-компании предложение Свенторжецкого возбудило только смех. Однако к чему-нибудь да надо было прийти. Однако пока мы еще не пришли ни к чему, т. к. нас отвлекло в сторону другое дело, более веселое и приятное. Решено в воскресенье пригласить с белого «Орла» несколько сестер и провести денек в женском обществе, которого мы были лишены с лишком 5 месяцев. С «Бородино» попросили музыку, закатили на славу обед и превесело провели время, чему немало способствовало также очень приятное пение сестры Клэм. Голос не сильный, но очень мягкий. Принимая во внимание еще и то, что кроме матросской ругани (да и офицеры не очень-то отставали) ничего за 5 месяцев мы не слышали, станет вполне понятно, что все пришли в дикий восторг, когда в нашей кают-компании, убранной тропической зеленью (тоже вещь давно не виданная) зазвучал женский сопрано.