Мы спускались к югу не особенно быстро. Крейсер шел своим экономическим ходом, 12–13 узлов, но ход его задерживался как противным течением, так и SW-м муссоном, поднимавшим в океане довольно крупную зыбь. Здесь сказались чудные мореходные качества «Смоленска»: он удивительно легко всходил на волну, нисколько не зарывался носом и лишь брызги, сорванные ветром с гребней встречных волн, обдавая его с носу, залетали иногда на верхний мостик.

20 июля в первом часу ночи мы пересекли экватор; муссон стихал, и снова становилось жарко. Днем была сделана пробная стрельба из орудий, причем три 75-мм орудия после выстрела не дали отката. Патроны, отпущенные нам из Севастопольского порта, оказались очень неважными: многие из них, будучи по диаметру шире канала орудия, не годились совсем, другие же – 120-мм гранаты – рвались у самого дула пушки, производя этим самый неожиданный и небезопасный эффект. Неисправные орудия удалось потом наладить, но вообще я должен сказать, что Севастополь снабдил нас отвратительно как различными запасами, так и командой, и не будь «Смоленск» совершенно новым пароходом, со всем необходимым от Добровольного флота, никогда бы ему не удалось проплавать такой долгий срок, не пользуясь услугами портов.

В Севастополе к нашим крейсерам был всецело применен любимый прием портовых и экипажных властелинов – спихивать с себя всякую залежалую дрянь, пропадать которой в складах и казармах все-таки не резон. Они рады были представившемуся случаю так снабдить наши два крейсера, суда чужого ведомства, с которых-де и взятки гладки, и, конечно, никому и в голову не приходила мысль, что этим наносится вред общему русскому делу, русским судам, судам собственно не военным и могущим очутиться в таких критических обстоятельствах, когда каждый негодный патрон, каждый фунт испорченного мяса могут повлечь за собой гибельные последствия.

А команда? Нам дали отбросы всех экипажей черноморской дивизии – людей, почти исключительно призванных по случаю войны из запаса, людей вялых, забывших то немногое, что они знали когда-то на службе. 90 % этого сброда были люди порочные и штрафованные, отбывшие в свое время самые тяжкие наказания.

Люди эти, конечно, нисколько не интересовались ни нашим походом, ни общим ходом военных событий, – единственное их желание было вернуться домой на родину, и каждая миля поэтому, удаляющая крейсер от родных берегов, делала их настроение все хуже и хуже. Команда наша не умела ни работать, ни даже веселиться. Вечно хмурые, с выражением затаенного негодования на недовольных лицах, они работали как мухи, никогда не веселились и бесконечно ссорились друг с другом из-за всякого пустяка. Господи, – думалось мне, – что же это будет, когда нам придется воевать не с беззащитными купцами, а с настоящим вооруженным врагом? И вот, такими-то людьми укомплектовали крейсера в Севастополе, – худшей услуги не могли сделать и японцы!

Ведь знало же начальство, что мы отправляемся не на partie de plaisir (увеселительная прогулка (франц.) – Прим. ред.), а на дело серьезное и ответственное; знало оно также, что командиры крейсеров – прекрасные моряки, от строя отстали давно и вместе с таковыми же офицерами не могли явиться ни воспитателями, ни даже авторитетом для этой испорченной, разнузданной массы никуда не годных людей. Конечно, это не могло не прийти в голову рачительным хозяевам экипажей и главному их начальнику, но соблазн отстранить от себя элемент, портящий команды того или другого экипажа и причиняющий поэтому немало хлопот, был настолько велик, что мысль эта, разве только мелькнув, не повела ни к чему, и люди назначались; «надо почистить экипажи, так оно будет спокойнее», – думалось при этом.

Утром 22 июля крейсер миновал группу островов Aldabra, принадлежащих Англии, а к вечеру того же дня французские острова Comoro, с вулканом Сartala (8000 футов) на острове Grand Comoro, той же группы; после этого мы вошли в Мозамбикский пролив. Что за чудные теперь стояли дни – тихие, не жаркие. Море спокойное, синее-синее расстилалось вокруг нас, сливаясь на далеком горизонте с таким же как оно глубоким, лазурным небом; воздух был так поразительно прозрачен, что дальность зрения увеличивалась в несколько раз, но нигде ни дымка, ни паруса. Только стаи летучих рыбок, обеспокоенные движением крейсера, взлетали из-под него во все стороны, и, сверкая на солнце, пролетали над поверхностью моря, чтобы потом снова погрузиться в его прозрачные воды…

Недолго, однако, пришлось нам наслаждаться этой чудной погодой. 26-го, как только крейсер вышел из Мозамбикского пролива, направляясь к южному берегу Африки, мы встретили сильный шторм от S – SO, причем температура упала до 16° R (20 °C. – Прим. ред.). В этот день мы вступили на тракт пароходов, а потому уменьшили ход. Шли мы теперь чрезвычайно медленно, под одной машиной, делая 3–4 узла, чтобы не тратить зря уголь. Ветер то стихал, то свежел снова, и громадная океанская зыбь не унималась, так что даже такой колосс как наш «Смоленск» иногда порядочно раскачивало, и размахи доходили до 27°. Все это время нам не попадалось ни одного судна, и лишь к вечеру 2 августа, когда крейсер, приблизившись к берегу, находился на траверзе (Траверз – направление, перпендикулярное к борту судна. – Прим. авт.) Algoa bay, мы встретили большой парусник, прошедший очень близко мимо крейсера, но, конечно, его не заметив, так как «Смоленск» шел без огней.

В тот же день мы вступили в сферу Игольного течения, благодаря которому могли, при той же экономии топлива, подвигаться несколько быстрее. 6 августа, находясь милях в десяти к югу от мыса Francis, около 10 ч утра с крейсера был замечен дым парохода, по-видимому, направляющегося на восток. К сожалению, пароход был под самым берегом, где остановить его не было возможности; приблизиться к нему было бы также рискованно, так как он, поняв наши намерения, укрылся бы в Port Elisabeth и мы, не сделав ничего, были бы узнаны и открыты. Однако в 5 ч вечера обнаружилось совершено ясно, что пароход наш не зайдет в Algoa bay, и поэтому мы принялись его догонять. Тем временем стало темно. Сначала мы довольно ясно видели огонь впереди идущего парохода, но потом он вдруг исчез, и когда рассвело, горизонт был чист, и нам не оставалось ничего больше, как снова повернуть на West.

В следующую ночь мы опять гнались за пароходом, замеченным с вечера. Было холодно, свежо, моросил дождь. Пароход, заметив за собой погоню, напрягал все усилия, чтобы уйти, но мы, следуя за ним по пятам всю ночь, наутро его остановили. Это был англичанин «Comedian» (Liverpool). Отправлять сегодня людей для осмотра парохода было делом рискованным: катер, отвалив от крейсера, временами совершенно пропадал за гребнем волны; огромные валы иногда скрывали от нас и пароход, отстоявший от «Смоленска» не далее как на милю, и когда катер подошел наконец к его борту, оказалось, что не только вылезти на пароход, но даже пристать к его борту нет никакой возможности. С «Comedian», однако, удалось бросить в катер документы, которые тут же были осмотрены и оказались в полной исправности: «Comedian» шел в Натал с западного берега Африки с грузом кофе, а потому не представлял для нас интереса; получив с парохода газеты от 24-го и 25-го числа нового стиля, катер благополучно возвратился к крейсеру, и мы снова легли на West. Из газет мы узнали, что все наши призы возвращены владельцам в Порт-Саиде или Суэце10, – одна «Малакка» только дошла до Алжира, но и ее здесь постигла та же участь11; на действия наших крейсеров, по почину Англии, Европа смотрела как на разбой, и правительство наше на грозные запросы Англии ответило, что не знает, где мы находимся, а потому не может со своей стороны сделать что-либо, чтобы заставить нас вернуться на родину. Иными словами, правительство от нас отказывалось, безмолвно предоставляя всеведущей владычице морей нас отыскать и водворить восвояси.