Сас вздохнул. За время эвакуации дом точно пограбят. А могут и, чего доброго, сжечь… Или снаряд попадёт…

Службу бы не потерять! Кому нужен мелкий полицейский в чужом городе! На новом месте! Там своих приставов довольно! А значит, Сас будет лишним, будет глаза мозолить, будет всем мешать. Отправят в отставку за ненадобностью, «за избыточностью». Положат «за долговременную беспорочную службу» мизерную пенсию, рублей пятнадцать-двадцать. А откуда больше взяться! Ведь и двадцати пяти лет ещё не отслужил! И что тогда делать?

Пристав закрестился. Убереги, матерь божья!

А могут и призвать! В окопы! Отправят в отставку, снимут отсрочку и призовут. Уже ведь мобилизовали тех, кому сорок два. И даже тех, кому сорок три. И на подагру не посмотрят. Погонят под пули, отравляющие газы, пушечные снаряды. Под беспросветные осенние дожди, защитой от которых будет лишь одна худая шинель. В траншеи, по колено заполненные жидкой грязью. Ко вшам, гангренам и чахотке…

Саса передёрнуло, и он закрестился, с мольбой глядя на рисованный лик божьей матери. Ведь чудотворная икона!

И тут же, будто в ответ, в мёртвую тишину храма ворвался отзвук далёкой канонады. За последний месяц все уже успели к нему привыкнуть, но чтобы артиллерийский обстрел начался именно в ту секунду, когда Тадей Назарович просил Деву Марию о заступничестве от призыва!

Сас неуклюже поднялся, ещё раз перекрестился и усталой походкой зашаркал к выходу из церкви.

Зенко подскочил на освободившееся место, бухнулся перед иконой на колени и что-то поспешно зашептал.

Полицейский поймал на себе взгляд Цехоша. Вся напряжённость уже куда-то с лица старосты исчезла.

Рядом крутился Михайлишин. Похоже, совсем не молился, лишь, задрав голову, любовался сводом церкви. Хорошо ещё, фуражку снял.

Как-то такое неверие по-научному называется. Старший в гимназии учил. Вроде древние греки таким грешили, да только все потом сгинули…

Щурясь от яркого солнечного света, Сас вышел на паперть. Обернулся, ещё раз перекрестился и направился к Кривому, невзрачному пятилетнему жеребцу, которого Михайлишину выделило из числа мобилизованных лошадей его начальство. К коню прилагалась селянская подвода, на которой троица весь день тряслась по колдобистым дорогам повета.

Тьфу ты, уезда. Что за «повет»! Не может пристав Российской империи говорить «повет»! Речи Посполитой уж больше ста лет нет, а люди всё «повет» да «повет»!

Кривой покосился чёрным глазом на человека, фыркнул и пригнулся к остаткам сена. Сирко равнодушно повёл головой.