Мрак его тела медленно пульсировал; Лало узнал искаженные в безгласном мучении лица, нашел свое собственное и попробовал развернуть холст, зажатый в руке.

Услышав шелест, Тварь начала поворачиваться.

Холст, плод его ночной работы, не хотел распрямляться, и Лало в отчаянии подумал, не напрасно ли все это. Глубоко вздохнув, он закрыл глаза, пробуждая в памяти лик Ильса. Чувства сбивались, настраивались вновь и снова сбивались, пока наконец на один бесконечно долгий миг он не оказался Там и на этот раз не отвернулся. Сияние божественного лика слепило и жгло его, испепеляя ту часть души, что откликнулась Единорогу. Свет усиливался до тех пор, пока Лало не понял, что сияющий лик Ильса является всего лишь маской свечения, малая толика которого горит на Солнце и других звездах.

А затем он упал по головокружительной спирали в плен своей человеческой плоти. Все еще пребывая в смятении, художник выпустил сдерживаемый воздух на зажатый в руках холст.

Единорог, словно учуяв рождение нового врага, пронзительно заржал. А Лало почувствовал, как задрожал холст в его руках. По полу запетляли пятна света — это хрустальные крылья расправились из третьего измерения. Лало попытался изобразить белую птицу, похожую на ту, что он рисовал когда-то богам, холодный голос и манипуляции пальцев Литанде погрузили его в транс, способствующий восстановлению памяти.

Художник не узнал того чуда, что сотворил теперь — это был орел, это был Феникс, это был лебедь — все трое вместе и никто в отдельности. Огромная птица раскрыла сверкающий клюв в пронзительном крике, сжала-разжала когти, ветер от крыльев прошел по залу — она освободилась.

Живописец отпрянул назад, затаив дыхание и глядя, как мрак Единорога отступает перед бурей белых крыл. Борьба пламени, льда и тьмы отбрасывала на пол, стены и потолок ослепительное сияние опалового света. Взревев, Единорог бросился на своего противника, а Лало сжался — застывшая пылинка в центре урагана.

В грохоте битвы он услышал, как кто-то окликает его по имени. Голубой свет вонзился ему в глаза.

— Лало, открой Врата!

Лало заставил свои члены двинуть его к Литанде. Пятиугольник опалил его; но вот жезл колдуньи разорвал линию, и художник оказался на свободе. И вовремя, ибо Птица Света гнала Единорога за ним следом, подобно буре, которой мог бы гордиться сам Вашанка. С усилием Лало выпрямился, обвел пальцем бледный кусок штукатурки, где был нарисован Единорог, и светящийся луч повторил его движение.

Когда он закончил, рука упала, а то пространство, что он отметил, начало светиться. Штукатурка стала тонкой, прозрачной, исчезла совсем, открыв черный зев, пульсирующий мерцающими огоньками. В ушах Лало заиграли божественные гимны, перед глазами все поплыло, сильная рука, схватившая его за локоть, выдернула художника с пути черной молнии, пронесшейся мимо него в бездну, за ней проследовал луч света.

Защищаясь, Лало поднял руку и, получив последний удар крыла Птицы Света, закричал. Ослепительная вспышка прорезала мрак. Таверна содрогнулась, и Врата между измерениями, за которыми исчезли Единорог и его антипод, захлопнулись.

Два трупа лежали возле стены там, где переулок Красильщиков ответвлялся от Скользкой улицы. Быстро шагнув к ним, Литанде вгляделась в мертвенно-бледные лица и глаза, невидяще уставившиеся на восходящее солнце, и с облегчением вернулась назад.

— Заколоты ножами, — сказала колдунья. — Ничего необычного. Теперь я могу уйти.

Коротко кивнув в знак прощания, она пошла в направлении базара.

Перестав на секунду растирать онемевшую руку, Лало посмотрел ей вслед, желая окликнуть. Но что он мог ей сказать?

Колдунья и так дала ему такое количество добрых советов, что ему не хватило дороги от «Распутного Единорога», чтобы постичь их все.

К тому времени, когда Лало пришел в сознание, Ганса давно уже не было, а вскоре ушел и Каппен Варра, чей голос дрожал, а руки при каждом резком звуке хватались за амулет. Когда Ведемиру перевязали рану и Лало смог идти, купол храма уже засиял золотом в лучах солнца, а в дверь таверны заглянул Хаким. Столы и скамьи были расставлены по местам, и только голое пятно на стене да неестественно здоровая атмосфера позволяли предположить, что здесь произошло что-то необычное. Лало знал, что рассказчик рано или поздно выведает все. Каким-то образом ему всегда удавалось это.

Но, как сказал Литанде, для Лало не будет иметь значения, что думает о нем город, — отныне его должны беспокоить только колдуны. Как стиль картины выдает ее создателя, так и колдовство — для всех, у кого есть глаза. Черный Единорог был подписан «Лало-живописец»

«Рано или поздно тебе придется иметь с ними дело, и ты должен научиться пользоваться своей силой…» В ушах Лало продолжали греметь слова Литанде.

Он вздохнул, и Джилла глубже просунула свою руку под его плечо, поддерживая Ведемир, опираясь на другую ее руку, поднял голову, и отец с сыном обменялись понимающими улыбками.