– Ах! – вскрикнула Танечка Хорошавина и выронила на пол пустой поднос.

Холмский на всякий случай отскочил подальше.

А Козленков снова закричал:

– Вяжите меня! Хватайте! Нет мне прощения! – Он согнулся пополам и ударил лбом об пол. – Нет прощения мне! Ни перед людьми, ни перед богом! Я же дружбу свою собственной рукой… Ножом прямо в сердце!

Первым пришел в себя Борис Адамович Ручьев, он бросился к распластавшемуся на полу Козленкову.

– Леша, что ты говоришь такое?! За что ты его?

– А чего он меня бездарем называет! – всхлипнул Козленков. – А еще Иванушкой-дурачком на пенсии обозвал. Ты бы стал такое терпеть?

Козленков, опираясь на руку Бориса Адамовича, выпрямился и повторил:

– Ты бы вынес такое? А ведь он и про тебя сочинял! Забыл, как он тебя унизил? Такое тоже не прощается! – И он начал декламировать:

Прочитав эпиграмму с выражением, Козленков, казалось, успокоился. Он выдохнул и произнес негромко:

– Ну ладно, жизнь моя кончилась. Но ведь я за всех за вас, ребята, отомстил! За вас, невинные вы мои братья и сестры! Я даже за уважаемого Гилберта Яновича отомстил! Этот гад, мой лучший друг, покойный ныне, ведь и на него пасквиль состряпал. Ведь помните, как вы все хохотали в своих гримерках!

– Он с ума сошел! – прошептал Гилберт Янович. – Может, пока не вышли в море, вызвать полицию местную или местную психушку?

– Тихо! – закричал Козленков. – Неплохо я ведь сказал про покойного друга?

Он расхохотался:

– А! Все слышали, как я умею? Не то что ваш обожаемый Волков! Вот кто здесь настоящий поэт! Это вам не торпеды пускать в Гибеля Эскадры! Это посильнее «Фауста» Гёте будет!

Вера молчала, сидела пораженная. Поначалу она решила, что это розыгрыш, но, посмотрев на лица актеров, поняла: все это всерьез. Все словно боялись шевельнуться. Борис Борисович и вовсе был бледен, как полотно, и пребывал в глубоком шоке. Вера поднялась и подошла к Борису Адамовичу Ручьеву, который, опустившись на колени, прижимал к себе голову притихшего на мгновенье Козленкова, словно изображая сцену с картины Репина, на которой Иван Грозный убил своего сына. Подошла, наклонилась, посмотрела в лицо актера, сознавшегося в убийстве друга. Он застенчиво улыбнулся.

– Какой сегодня день недели? – спросила Вера.

– Восемнадцатое, – уверенно проговорил Козленков.

– А как вас зовут?

– Заслуженный артист России Иван-царевич.

– Где вы убили Волкова?

– Я его зарезал, – уточнил Козленков. – Зарезал, потом вытащил через задний проход и сбросил в воду.

– Он сошел с ума, – прошептал Скаудер. – Вы слышали, что он сказал?

– В заднем проходе, – радостно улыбнулся убийца.

– Он имеет в виду коридор, ведущий к выходу, на корме, – объяснила Вера.

Все стояли молча и никто не шелохнулся.

– Пойдемте со мной кто-нибудь, – попросила Вера. – Проверим показания.

И опять никто не тронулся с места.

– Надо капитана вызвать, – предложил крепкий молодой актер, имени которого Вера еще не знала.

– Я сам пойду, – поднялся из-за стола Софьин.

И тут же вызвались пойти и Гилберт Янович, и тот самый молодой актер, и Татьяна Хорошавина.

– Вы-то останьтесь, – сказала ей Вера. – Помогите Ручьеву и остальным отвести Алексея Дмитриевича в каюту. Я думаю, что он чутко отреагирует на вашу ласку.

Место, где произошло убийство, нашли сразу. Низ стены над самым полом был забрызган красными пятнами, увидев которые Холмский отшатнулся, схватился за горло, а потом прошептал:

– Господа, мне плохо!

Гилберт Янович тоже остановился, его лицо побледнело.

Вера осмотрела пятна и показала оставшемуся рядом с ней Софьину на пол.

– Явные следы волочения. Такое ощущение, что, когда пострадавший упал, его потащили к выходу на открытую палубу.