Сколько Алешка его ни отговаривал, Еким на своем стоит. Понятное дело, никому вторым быть не хочется. Из-за этого и с Добрыней сцепились. В общем, видя, что не переубедить ему товарища, махнул Алешка рукой, пусть как хочет, так и поступает. Попрощались молодцы, развернул Еким коня и подался обратно в Ростов.

Алешка же своим путем следовал, и вот добрался, наконец, до Киева. Ну, что сказать? Поболее Ростова будет, не поспоришь. Стены, башни, ров - что повыше, что - поширше. Народу на дороге, и в полях, и в деревеньках, что рядом с городом присоседились, тоже поболее. Чисто муравьи, ежели с того места смотреть, где он на дороге остановился. Интересно, как они там, внутри, помещаются? А может, один кто с этой стороны в ворота вошел, а другого с противоположной стороны наружу выперло? Телег-то сколько... Оно понятно, попробуй такую ораву прокормить, что в городе обитает. Как-то его здесь примут? По-хорошему, так спросить надо было, прежде чем сюда переться. Мало ли у кого брат-сват здесь окажется? Или, там, знакомый... Расспросить, про местные обычаи да порядки. Как к князю подойти. Тут, небось, с этим строго. Ежели каждый к князю со своим соваться будет, тому и иными делами заниматься некогда будет, кроме как суд над местными чинить...

Пока думал, топот назади послышался. Потом гаркнули что-то незнакомое громовым голосом. Алешке и невдомек, что ему кричат. Только было начал голову поворачивать, глянуть, пронеслись мимо вершники, мало не сбили. Чудные какие-то. Здоровые, что твои лоси, и кони у них такие же. Не дать, ни взять - лось на лосе скачет. На спине шкуры, из верхушек шеломов хвосты конские торчат, на боках мечи погнутые, щиты маленькие. Мелькнули вихрем, и дальше себе несутся. Запах вот только после них остался - резкий такой, звериный.

– Пожаловали, гости непрошенные, - кто-то сзади бурчит.
– Вот ведь чутье окаянское. Как где неладно, тут-то их и жди.

Обернулся Алешка. Чем-то неуловимо родным вдруг повеяло. Будто знакомый кто.

Нет, не знакомый. Этакий человечище стоит, кряжистый, ровно дуб, хотя и годков ему поболее Алешки будет. Алешка ему, должно быть, в сыновья годится. Бредет себе откуда-то налегке, сума через плечо да палка в руке. Но одет справно, пусть и не богато.

– Что, молодец, никак испужался?
– спрашивает.
– А по виду вроде не из пужливых. Издалека?

– Далече некуда, - буркнул Алешка. С чего это помстилось, будто он испугался?

– Ого!.. Вислоухий...
– вроде как удивился человечище.
– Это каким же тебя ветром в такую даль занесло?..

Вон оно, как здесь привечают.

– Сам ты вислоухий, - Алешка обиделся, и еще такое прибавил, что человечище рот разинул, а потом как загогочет!

– Ан, угадал соотчича, - громыхает.
– Да ты не обижайся... Тут нашего брата всяк так кличет. Хортом меня зовут. Давно ль из наших краев?

– Отчего же это вас так кличут?

– Не вас, а нас. Ты, ведь, поди, с Ростова? Что хошь говори, сам вижу. Я ведь тоже оттуда. А вислоухие... Уши на шапке зимой опускаешь, чтоб теплее было?.. От того и прозвали.

– Что ж мы, одни, что ли, опускаем?

– Одни - не одни, а прилепилось к нам. Теперь, брат, не отлипнет, как ни старайся. До города, али так, мимоездом?

– До города...

– Есть, где голову преклонить?

– Разве что под забором...

– Ну так идем ко мне. Неужто я соотчича под забором ночевать оставлю? Не стеснишь, чай. Один живу, бирюком.

– Чего ж так?

– Не случилось... Звать-то тебя как?

– Алешкой.

– Ну, пошли, Алешка.

...Изба Хорта, небольшая, ладненькая, оказалась неподалеку от городской стены. Дальше по улице виднелись избы куда богаче, двухъярусные, с теремами, огороженные частоколом, а здесь, возле ворот, ничем не отличались от их, ростовских. Алешка, пока шел, все по сторонам глядел, да с родным городом сравнивал, - что лучше, что хуже. И выходило, по его разумению, что коли народу поуменьшить, бревна с дороги поснимать, терема с частоколами поскромнее устроить, так и отличий никаких нету. А ежели в торговый день сравнивать, так и менять ничего не надо - один в один будет. Так Хорту и сказал. Тот только хмыкнул.

Собрал на стол. И опять Алешка подивился. Все-то у хозяина неброско, ан изрядно: и сам он, и изба его, и что в избе, и угощение. Так на еду накинулся, только за ушами трещит, а Хорт не торопится. И гостю подкладывает, и себя не забывает. Вроде не особо уставлен стол, а только Алешка так напился-налопался, с лавки подняться не может. Осоловел малость.

Усмехнулся хозяин, видит, - отяжелел гость его. Не стал разговорами-расспросами тревожить, успеется, чай, да и темнеет на дворе. Устроил Алешку на лавке обок печи, сунул мешок с соломой под голову, накрыл рогожей - пущай отдыхает. Самому еще дела укладываться не велят, а молодцу с дороги поспать не в укор. Только к двери, Алешка так захрапел, мало бревнышки в избе не запохаживали...

Проснулся, ни свет ни заря, от шума на улице. Раненько город подымается, не как у них. Хорт уже на дворе суетится. Увидел гостя на крыльце, кивнул на бочку, где умыться, сам в избу отправился, чем утренничать сготовить. Пока Алешка плескался, все уже и готово.

Поутренничали чинно, не торопясь, а там уж и разговорились.

– Гляжу я на тебя, Алешка, и будто самого себя молодым вижу, - сказал Хорт, когда они, выйдя из избы, присели на крыльце.
– Поведай, коли не тайна, с чего бы это тебя в Киев понесло...