"Репетиция" разговора с сыном о самом важном – о любви, о вере, о надежде, о смерти. Отцу есть, что рассказать. И своему пацану, и читателям…Содержит нецензурную брань.
Низкий поклон Дмитрию А. – вору, боксёру, философу – за талант и живую душу…
Присказка
– В одном тридевятом царстве, тридесятом государстве жил поживал добрый предобрый Змей Горыныч. Он любил людей и особенно маленьких детей, и ещё он очень любил пересказывать книжки своими словами. Придут к нему мальчики и девочки, с родителями, и даже сами по себе, усядутся в кружок, и он давай им пересказывать какую-нибудь книжку, да сверху своё придумывать. Вот только три его головы говорили все вместе, перебивая друг друга. Взрослые не понимали и смеялись над ним, и дети тоже смеялись, но всё понимали, наверно, потому, что дети сами так разговаривают и потому, что дети умеют слышать настоящий смысл слов, а взрослые уже не умеют. Добрый Змей Горыныч нисколько не обижался, а, наоборот, радовался тому, что все смеются, и старался пересказывать ещё смешней. И вот однажды…
– Чё это за фигня? – скривился Димон.
– Это не фигня, это современная сказка из интернета, не мешай, – махнула рукой жена и поправила плед, служивший ширмой для домашнего кукольного театра. – И вот однажды… – продолжила она в образе.
Бархатный Змей Горыныч, надетый на её руке как перчатка с тремя головастыми пальцами и двумя кривыми ручками, ожил и задвигался. Огромные глаза Оленьчика стали еще больше, и Димон подумал, что его сынишка и правда очень похож на оленёнка, не зря они называют его Оленьчиком.
– Взрослая женщина, а всякую ерунду из интернета домой тащит, разве бывают добрые змеи горынычи? – шутливо проворчал Димон.
– Если бывают злые, значит, бывают и добрые! – мудро заметила законная сказочница, а ручной Змей Горыныч воспитанно поклонился всеми тремя головами, сморщившись зелёным животом.
– Ну, пааап… – не отрывая глаз от самодельной сцены, недовольно пропищал Оленьчик.
– Правда, пап, ты в театре, досмотри спектакль до конца, а потом будешь ворчать, – сказала жена своим голосом и продолжила сказочным: – И вот однажды…пришло в тридевятое царство тридесятое государство горе горькое да беда неминучая – Чудище поганое безголовое. Захотело оно царство горынычево отнять, чтобы стало оно не тридевятым -тридесятым, а одной девятой и даже одной десятой! Змей Горыныч знал, что одна десятая это меньше, чем одна девятая, потому что книжку «Математика для начальной школы» детям пересказывал. А Чудище книг не читало, но было очень злым, сильным и жадным. И стал Змей Горыныч думать да гадать, как Чудище поганое победить-обхитрить, и вот что придумал…
Димон смотрел, как шевелятся накрашенные губы жены, как Оленьчик во все глаза следит за начитанным Горынычем, и тепло разливалось по его телу. От того, что они с женой создали этот мир для своего шестилетнего пацана, от того, что жена, добрая и заботливая, растворилась в семье, и что всё это счастье досталось ему наяву, а не в мечтах….
Нежась в своих мыслях и в пол-уха слушая дурацкую сказку, он вспомнил, как в детстве они с сестрой играли в театр. Из двух треугольных кубиков делали бабок, рисовали фламиком мерзкие рожи на гипотенузе и сочиняли про них разные истории. В них всегда присутствовал его любимый тряпичный Хоттабыч с длинной бородой, в атласных шароварах и красных курносых тапках. Бабки затевали зло, кого-то похищали, что-то крали и в конце сбегали от расправы, а Хоттабыч разруливал проблемы и исполнял желания, возникающие по ходу сюжета. Они никого не казнили и не наказывали в этих играх. Жаль, что когда он вырос, игры поменялись…
Змей Горыныч, морщась зелёным животом, озадаченно елозил по клетчатому пледу, решая свалившуюся на его три головы проблему в виде притязаний Чудища поганого безголового, а в голове Димона всплыл разговор с матерью, когда она приезжала к нему на свиданку в зону. Они сидели напротив друг друга, она гладила его руку и в её глазах стояли слёзы, не вытекая, словно вытекать «не положено». «Мам, ну перестань, всё нормально со мной будет!У меня девять жизней и три головы, как у Горыныча», – как мог бодро сказал он. А она горько покачала головой: «Горыныч ты… от слова «горе»…
Горя хватило. Но он выжил. Он остался человеком. А матьникогда не верила в него и не любила, хоть и спасала, видела в нём лишь зло мужское, мстила за ушедшего отца. Самые сильные травмы – детские, и сколько бы добра она не делала, он всю жизнь будет помнить, как у него спрятали сумку в школе, ею подаренную, какую-то фирменную, он её искал долго, пять раз всю школу обошёл, на тренировку по борьбе опоздал, без разминки бороться стал и шею потянул. Вернулся домой вечером, шея набок, боль адская, а мать в школу за сумкой погнала. Горько было, но ещё раз всю школу обошёл. Вернулся, а она на порог не пускает – нет у меня больше сына, сказала, и по лицу ударила. Так и ночевал на чердаке, прижимая к шее теплого котёнка.
Заступиться было некому. Отца ему заменил тренер по боксу. Это он, им, пацанам, глаза завязывал, руки на плечи друг другу, и надо было стараться подсечку сделать, – развивал хитрость и умение по движению корпуса противника понять, куда пойдут его ноги, учил чувствовать партнёра, угадывать его намерения, быстро соображать и действовать.
С 16-ти он начал качаться, сам сделал скамейку и опоры для жима лёжа, штанга была первые два года из трубы, «блины» спёр из малярной люльки, а чтоб не сваливались, просверлил в трубе ручной дрелью отверстия и раздобыл у трудовика длинные болты, фиксирующие от осевого скольжения эти круглые по 18 кг и квадратные по 11 чугунные противовесы малярных колясок. После своих тренировок ходил ещё на пару часов в спорт–школу к борцам, на настоящих тренажёрах качаться, настоящие штанги поднимать. Фото даже где-то есть – он, 17-ти летний, в коммуналке на фоне простыни в позе Роденовского мыслителя. Простыней закрыл стены, стесняясь трущоб комнаты, намазался подсолнечным маслом с коричневой гуашью – типа блестящий, загорелый бодибилдер, а сестра сфоткала…
Потом по жизни учителей хватало, но отца-то всё равно не было. Вопросы, задать которые пацан может только мужчине – задать было некому…
Сейчас у него самого семья, маленький сын. Но время летит, и недалёк тот день, когда Оленьчик, уже ростом с него, но с ещё распахнутыми глазами, задаст свои вопросы. И состоится «Мужской разговор».
Найдёт ли он слова? Ведь это должны быть такие слова, от самого сердца… Полезно мужику набивать собственные шишки, но если можно избежать каких-то ошибок, сделать выводы, не теряя и не рискуя так, как терял и рисковал он сам. Он должен быть готов к этому разговору. И он готов, давно готов. Он не станет читать нотаций, он скажет сыну, что главное в жизни – любовь, вера и надежда. Выстраданные истины банальными не бывают. Он расскажет, что на самом деле движет людьми, не тряпичными куклами, а живыми.