– Да не было того! Лесть одна, и только…

Успокаивал Игоря, зарёванного, с разбитым носом, вконец задразненного княжьей малышнёй.

– Врут они всё… Тятька твой лепший8 из князей был.

– Почему врут? – спрашивал. Но дядя уже и волок его прочь, заметно негодуя на себя за сказанное.

Так бывало редко, и было-то всего разок-другой, но запомнилось безответное на всю жизнь…

Старик пел:

Бориса же Вячеславича слава та

на суд приведе.

И на кан9 ину, зелену, паполому10 постла

За обиду Ольгову – храброго

и младого князя.

И вопреки княжеским наветам, вопреки переписанным угодливым книжником летописям, вопреки поучениям и наущениям, как знать и как помнить про то да про это, Русь пела и несла правду о свершившемся зле, кое пытаются доныне выдать за благо, сочувствуя всем сердцем не победителю и устроителю бывшей и текущей ныне жизни, но побеждённому, понапрасну ославленному, остающемуся в её сердце, в её правде – храброму и молодому князю Олегу. Его отцу.

Игорь уже не смахивал слёз, и они текли по щекам. Пусть текут. Коли плачут глаза – живо сердце, и душа жива, принимая в себя не только боль тела, но и боль всего сущего мира, откликаясь желанием кресать11 правду во имя Божье.

И ещё верилось Игорю, что былину эту не забудут многие неподкупные бояны родимой земли и кто-то из них когда-нибудь, может быть и нескоро, воссоединит с другими в одной общей правде о Руси.

Не лишенный дара слова изустного, как и письменного, Игорь и сам в душе своей складывал нечто подобное.

Старик пел. И люди слушали его и верили ему. Без веры Руси не бывает.

А певец уже сказывал о двух князьях Гориславличах, которые враждою лютой рассекли Русь. При которых гибла жизнь народа русского – внуков Даждьбожьих. Гориславличи эти: один – родной прадед Игоря – Ярослав, другой – двоюродный – Мстислав. При них опустошилась русская земля, и долгие годы вместо окрика землепашца на полях орало и жирело вороньё, деля меж собою трупы.

О том знал Игорь из книг.

Знал, что два сына одной матери, жены прапрадеда Владимира – Гориславы, той, что была до замужества Рогнедой, довели Русь до погибели, а умирившись в конце концов, разъяли великое тело, поделив меж собою. И всю остальную долгую жизнь помнил о том великом грехе Ярослав, стараясь замолить его не только покаянным словом, но и трудом тяжким, подымая Русь из праха, блюдя и умножая Христову веру, строя города и храмы, создавая русскую правду, заставляя себя и обязывая других забыть прошлое.

Но такая она, Русь – зла не помнит, но и правды не забывает.

Первые воспоминания Игоря после похорон отца, на которые нежданно съехалось и сошлось со всех концов Руси множество народа, все без остатка связаны с церковными службами, с монастырским и храмовым чином. Мать не пропускала ни одной службы, забирала сынов с собою.

Меньшому, Святославу, не хватало сил выстоять молебен и, случалось, засыпал на руках всё того же верного отцовского друга, боярина Петра Ильинича, но Игорь в церковном чине был стоек…

Люди расходились с площади, улыбаясь и крестясь. Колокола ближней божницы ударили, призывая православных к поздней обедне. Никто и внимания не обращал на невеликого росточком, о длинных волосах до плеч, под не то шапкой, не то мнишей12 скуфейкой13, в пыльной то ли ряске, то ли в дорожном корзне14, вовсе неприметного отрока неведомого рода и звания.

Игорь подошёл к певцу, как под благословение.

– Мир тебе, бояне!

– Храни и тебя Господь! – откликнулся певец, убирая в суму лёгкие долблёные гусельки.

Игорь подивился тому, что люди, так по-доброму слушавшие слово, так искренне откликавшиеся и принимавшие его в душу, безблагодарно и как-то поспешно покинули певца.

– Чем живёшь, старче? – спросил Игорь, имея в виду слушателей, не предложивших старику и малой платы за труд.

– Князьям пою, – сказал старик, внимательно, но без боязни вглядываясь в лицо Игоря: что за человек и по какому случаю речь ведёт? – Я людям задарма пою. Они знают. А князьям – платою, – и, как бы предупреждая вопрос, хорошо ли платят, подытожил: – Моё слово дорого!

– А князьям-то речёшь слово то же, что и людям ныне пел? – спросил Игорь, заметно волнуясь.

Певец вподозрь глянул из-под сведённых бровей:

– Розному птичью – манок розный…

– Возьми, – сказал Игорь, протягивая старику полную пясть серебра.

Тот впристаль оглядел его и округ, усмотрел доброго коня, стоящего у привязей на краю площади, другого – поводного, с лёгкой поклажей на грузовом седле и, принимая плату, без тени страха спросил:

– Князь, что ли?..

– Ольгович я, Игорь.