– Но ведь тогда все так хорошо закончилось! – напомнил Башмачков и незаметно приосанился. В отличие от Лины события в фитнес-клубе вызывали у него приятно-волнующие воспоминания. – Помнишь, как я вышел из-за колонны и тебя спас? – сообщил приятель о своей звездной минуте. Воодушевившись, он окончательно наплевал на строгие правила антисептики, царившие в хирургическом отделении, и смачно чмокнул Лину в щеку.

Лина неожиданно для себя покраснела, потом улыбнулась и подхватила в таком же шутливом тоне:

– Да уж. Твой выход оказался, признаюсь, очень своевременным. В общем, ты помог мне вырулить к хэппи-энду в этой фитнес-трагедии, достойной пера Шекспира. Правда, тогда мне открылось твое «второе дно».

– В смысле? – насторожился Башмачков.

– В том смысле, что ты прежде косил под малахольного сочинителя готических романов, а в фитнес-клубе открыл свое истинное лицо. Лицо добровольного помощника полиции.

– В самом деле? Это тебя удивило?

– Еще как! В самых смелых фантазиях я не могла бы представить тебя в роли помощника полицейских.

Лина кокетливо взглянула на приятеля и поправила прядь волос, плохо лежавших без фена. Она исподволь оглядела свои ногти без лака, запрещенного в хирургическом отделении, и, поколебавшись, решила, что и так сойдет. Башмачком между тем «распушил павлиний хвост» и вещал, гордо поглядывая на Лину и исподволь на медсестру Танечку. Медсестра сделала вид, что читает назначения врачей и готовится к вечерним уколам, а не слушает болтовню посетителей.

– Дорогая, у тебя неверное представление о писателях, – заявил Башмачков. – Байрон сражался за свободу Греции. Лермонтов служил на Кавказе. Толстой воевал в Севастопольскую кампанию за Крым. Подобные примеры можно множить и множить, но это займет у нас слишком много времени. Почему же ты лишаешь меня права быть мужественным?

– Бог с тобой, Башмачков! Я всегда отдавала должное твоим отчаянным поступкам. Ты ведь не растерялся даже в ту роковую минуту, когда наша жизнь висела на волоске. Как сейчас вижу перед глазами ту леденящую душу сцену. Мы с тобой в Болгарии. Я стою на мысу Калиакр. Помнишь, это красивый заповедник недалеко от золотых Песков? Так вот, я нахожусь лицом к лицу с бессердечным бандитом, который целится в меня из пистолета. Ни твои уговоры, ни мои слезы на него не действуют. Бац – и ты со всей дури пихаешь меня в бок и сам падаешь, не удержавшись на ногах. Мы катимся с горы и … И спасаемся! Если честно, твой хамоватый. Весьма чувствительный втычок в бок тогда спас жизнь и мне, и тебе. А вскоре и доблестные болгарские полицейские опомнились и наконец подтянулись в заповедник, завершив весь этот «фильм ужасов» неожиданным хэппи-эндом.

Башмачков просиял, похвалы подруги ему явно льстили. Он с готовностью подхватил воспоминания Лины. Былые подвиги доставляли писателю несомненное удовольствие. Он говорил все громче, пока Танечка не сделала ему предупреждающий жест рукой, напоминая о том, что он находится в больнице, а не на сцене Дома литераторов.

– А тебе не кажется, Линок, что у нас с тобой вообще накопился целый ворох общих воспоминаний? – продолжал он уже на полтона тише. – Общее прошлое, между прочим, объединяет. Кроме вышеупомянутых тобой страшилок у нас было немало приятных минут и секунд…

Башмачков сделал паузу и, оглянувшись на Танечку, добавил совсем тихо, но со значением:

– И дней. И ночей…

Лина потупилась, помолчала пару секунд, потом снова поправила волосы и подняла на Башмачкова влажные от близких слез глаза.

– Ну пожалуйста, Башмик… Я прошу тебя. Не сейчас. Здесь не то место, чтобы выяснять отношения. Вот и Танечке мы мешаем. К чему вспоминать былое… Тогда мое сердце было разбито. А теперь… теперь оно ювелирно заштопано профессором Ренатовым! И сердцу, и мне нужно время, чтобы восстановиться. Надеюсь, ты как писатель знаешь, что сильные страсти рвут сердце в клочья. Умирают ведь не только от горя, но и от радости. В общем, давай с тобой оживлять в памяти наши лучше дни не сразу, а постепенно. Понимаешь, я уважаю труд моего Рустама Маратовича и не хочу надорвать зашитое им мое бедное сердце, слишком быстро.

– Вот и я о том же, – тихо согласился Башмачков. – Надеюсь, теперь ты будешь беречь свое заштопанное сердце? А конкретнее – станешь наконец благоразумной и бросишь свою дурацкую привычку лезть не в свое дело, – завершил он назидательную речь и по-отцовски положил Лине руку на плечо. Тепло этой большой мужской руки пробудило в душе Лины самые потаенные воспоминания. Она вспомнила, как сильные руки возлюбленного ласкали когда-то ее тело, и внезапно слезы потоком хлынули из глаз.

Башмачков достал из кармана чистый носовой платок, осторожно промокнул ей глаза и нежно вытер лицо.

– Врач сказал, что у меня будет длинный восстановительный период, так что по меньшей мере пару месяцев ты можешь за меня быть спокоен, – грустно улыбнулась Лина, подняв на мужчину мокрые глаза.

– Ну, и слава богу! Наконец-то ты, Линок, угомонишься и забудешь о своих сомнительных самодеятельных расследованиях и битвах с ветряными мельницами. Эти твои экзальтированные выходки только мешают профессионалам делать свое дело.

Лине показалось, что в голосе Башмачкова появились давно забытые интимные нотки. Впрочем, как еще можно разговаривать с женщиной, только что пережившей операцию на открытом сердце?