Для проводника, судя по прямой спине и бодрой походке, дорога была не сложнее похода в булочную. Хотелось окликнуть, притормозить, попросить идти медленней, но в голове возникали слова о бабушках, которые проходят этот путь за пять дней. Мне же казалось, что иду целую вечность.

Чтобы отвлечься от усталости, которая медленно смаривает, стала думать о мощи, про которую говорил проводник. Но как ни старалась, приладить это все к современному миру не могла.

– П… Проводник, – позвала я его, когда обнаружила, что он убежал метров на двадцать вперед.

Тот оглянулся. Глаза округлились, словно не верит, что человек может перемещаться так медленно.

– Ты чего плетешься? – спросил он, когда догнала.

– Не могу быстрее, – выдохнула я и наклонилась, уперев ладони в колени.

Дыхание участилось, в груди ухнуло странно и непривычно, словно там включился механизм, которым прежде не пользовалась. Едва ощутила это, по спине прокатилась знакомая волна ужаса, какой испытывала, когда нужно на что-то решиться.

Я сделала несколько глубоких вдохов, чтоб хоть как-то восстановить дыхание, и спросила:

– Где мы?

Проводник приподнял подбородок, словно до этого вообще не смотрел по сторонам. Пару секунд смотрел вдаль, словно видит только ему доступные образы, затем сказал:

– Сейчас сама увидишь. Пойдем.

Простонав, я выпрямилась, а проводник цапнул меня за руку и потащил, чтобы не отстала.

Чем больше продвигались вперед, тем чаще по мне прокатывались горячие волны непонятного происхождения. Казалось, он ведет меня в какую-то черную дыру, из которой ритмичным пульсом вылетают потоки.

Чем ближе подходили, тем сильнее становились эти потоки. Но когда оказались в Космопарке среди монументов, посвященных отцам космонавтики, меня окончательно сморило. Помимо усталости, которая навалилась, как мешок картошки на плечи, я неожиданно ощутила нечто, чему дать объяснение не смогла.

– Не понимаю… – проговорила я, когда обходили стеллу. – Я ничего не понимаю.

Проводник на меня не смотрел. Он увлеченно наблюдал за вертолетом, который кружит над площадью, пытаясь сесть. С земли вздымаются тучи снега, закрывая обзор, но я не могу думать ни о чем, кроме непонятного ощущения потоков.

Когда очередная волна накатила девятым валом, я попросила:

– Давай уйдем отсюда.

Теперь проводник оглянулся. Веселость и беззаботность, которые украшали лицо, пока смотрел на вертолет, слетели. Оно вновь стало серьезным.

– Ты что-то чувствуешь, – сказал он уверенно.

Мне было сложно признаться в этом, поскольку это означало поверить, что мир больше, чем мы видим. И что проводник прав, говоря о процессах, которые мы пока не умеем зафиксировать.

– Не знаю, – уклончиво ответила я.

Он не стал настаивать. Просто взял за руку и повел мимо ворот, через трамвайные пути.

Вокруг сновали люди, что-то кричали, человек в костюме огромного кота совал мне в руки листовки. Но от усталости и ощущения чего-то непонятного, даже не смотрела на них. Лишь отмахивалась и тащилась за проводником.

Потом оказались у исполинских ворот, которые ведут в парк. Едва остановилась, накатила волна такой мощи, что меня качнуло. Упасть не дал проводник, который все это время крепко держал за руку.

– Да почему… – вырвалось у меня. – Что происходит вообще?

– Здесь очередное место силы, – просто объяснил проводник. – Оно не такое старое, как другие, но ему поклонялись многие. Поэтому оно обрело такую мощь.

Я потерла лоб, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли в кучу, и спросила:

– Но почему в других местах я ничего не ощущала?

– Ты настраиваешься, – ответил мужчина. – К тому же устала. А уставший человек восприимчивей к таким вещам. Ничего. Сейчас все пройдет.

Мне очень хотелось ему верить, но не представляла, как такое может пройти за секунду.

Однако, когда преодолели всего двести метров и присели отдохнуть, волны действительно прекратились. Я с изумлением наблюдала за собой, а проводник щурился, довольный, как наевшийся сметаны кот, и попивал кофе, который непонятно откуда взялся.

– Ты гипнотизер? – спросила я отдышавшись.

Проводник вытаращился на меня, пару секунд смотрел, а потом разразился таким смехом, что мне стало неудобно перед прохожими, которые в изумлении оборачиваются.