Андерсен, как и Кьельдсен, во время войны работал на торговые интересы Дании, курсируя между Лондоном, Санкт-Петербургом, переименованным в Петроград, и Берлином. Он был идеальным посредником и уже в 1915 году по инициативе Берлина прибыл в Петроград, чтобы уговорить царя заключить сепаратный мир с Германией. Это вызвало резкое раздражение в правительстве Великобритании, которое не устраивало ничего, кроме заключения общего мира между всеми сторонами конфликта, и только после того, как Германия будет поставлена на колени. Но наиболее ценным для Николая II в ситуации, когда его держава была не только измотана провальной военной кампанией на Западном фронте [6] , но и оказалась под угрозой внутренней смуты, мог оказаться совет монарха, правившего страной, наиболее удаленной от России географически. Король Норвегии Хокон был, пожалуй, самым прагматичным и демократически настроенным из всех монархов своей эпохи. По рождению Хокон был датским принцем Карлом, а когда в 1905 году уния, связывавшая Норвегию со Швецией, была расторгнута, его пригласили занять норвежский престол. Его жена Мод была той самой юной английской принцессой, которая когда-то в восьмидесятых годах дразнила Николая из-за его влюбленности в Аликс, будущую Александру.

Прежде чем согласиться занять престол, Хокон настоял на проведении в Норвегии всенародного референдума, желая, чтобы его воцарение одобрил народ. По его мнению, он и его собратья-монархи занимали свои троны только потому, что этого хотели их народы, и в откровенном разговоре между ним и Николаем, состоявшемся незадолго до войны, Хаакон дал совет российскому императору, как избежать революции в России:

«Одного этого хватит, – сказал король Норвегии своему русскому кузену, – чтобы положить конец стремлению к революции»44.

Это редкое интервью с Хоконом, опубликованное американской журналисткой Мэри Бойл О’Рейли в одном из номеров давно прекратившей свое существование газеты Fort Wayne Sentinel, было утеряно для широкой публики на целый век. И лишь недавняя оцифровка старых газет вернуло его читателю – вместе с огромным массивом ценнейшей документальной информации о том периоде. Это интервью содержит в себе самые здравые и прагматичные советы, когда-либо данные Николаю одним из его венценосных собратьев. Король Норвегии ясно понимал, что необходимо делать всем монархам, чтобы уцелеть: идти на компромиссы, проводить реформы, демократизировать свои страны, предоставлять народам избирательные права. Если бы только Николай его послушал…

Но Николай так и не последовал ни советам Хокона, ни другим разумным советам, которые его родственники давали ему в годы, предшествовавшие революции 1917 года. Он упрямо поворачивался спиной ко всему логичному и практически целесообразному и лицом к темным суевериям и жестоким превратностям судьбы.

К началу 1917 года королевские семьи Европы наперегонки пытались спасти Николая и Александру от их собственного неразумия. Но все их усилия пропали втуне. Вспоминали ли они об этом, когда многократно предсказанный кризис наконец произошел и дом Романовых оказался в отчаянном положении?

Все началось с одного чемодана.

Должно быть, каждому историку несколько раз в жизни выпадают счастливые шансы, и один такой счастливый шанс выпал и мне, когда я только приступила к поиску материалов для истории о том, почему семье Романовых не было предоставлено убежище за пределами России. Со мной связалась одна из моих подруг, увлеченный знаток всего, что касается Романовых, знавшая, что я ищу новый материал для книги о них. С недавнего времени она была в числе душеприказчиков литературного наследия, оставленного таким же энтузиастом, как и мы с ней, который потратил всю жизнь, тщательно расшифровывая переписку царствующих особ, хранящуюся в Румынских королевских архивах. Письма были написаны по-английски, их собрание было обширным, находилось в некотором беспорядке, его пришлось перевозить в большой спешке, и оно совершенно не было каталогизировано…

– Хочешь взглянуть на эти папки? – спросила меня моя подруга, прежде чем отправить их все в королевский архив в Испании, который согласился их принять1.

В подобных обстоятельствах ни один историк, находящийся в здравом уме, не скажет «нет». О преданности моей подруги исторической науке, а также о ее эрудиции и дружеских чувствах ко мне можно судить по тому, что из всех папок и досье, имевшихся в ее распоряжении, она отобрала те, которые, как ей казалось, могли меня заинтересовать, сложила их в большущий чемодан, покатила его по Лондону до железнодорожного вокзала и довезла его до самого моего дома в одном из графств, расположенных к юго-западу от Лондона.

Я быстро просмотрела какую-то наугад взятую папку и оторопела от встречающихся в письмах убийственных замечаний, касающихся царицы Александры. «Я глубоко убеждена, что она страдает от легкой, но имеющей серьезные моральные последствия формы помешательства», – писала тетя Александры, великая герцогиня Саксен-Кобург-Готская, своей дочери Марии, кронпринцессе Румынии в феврале 1913 года. Год спустя ее выводы становятся еще более уничтожающими: «По-моему, Аликс полностью сошла с ума; все, что она делает, делается под диктовку этого лжепророка [Распутина]»2. Градус желчи, изливаемой венценосной родней на больную царицу, показался мне запредельным. Неужели все они и впрямь так сильно ненавидели Александру? – спросила я себя. Не поэтому ли столь многие из них испытывали двойственные чувства, когда в 1917 году мир Николая и Александры рухнул?

И вскоре я обнаружила, что ненависть к Александре была куда более распространенной и что она самым решительным и драматическим образом повлияла на конечное решение августейших родственников четы Романовых по поводу убежища для царской семьи.

В 1986 году, когда Николай и Александровна в последний раз навестили королеву Викторию в ее шотландской резиденции – замке Балмораль, все их родственники заметили, что прежняя жизнерадостная и веселая Аликс разительно изменилась. Теперь, став императрицей России, она была полна чувства нескрываемого превосходства над теми ее европейскими родичами, кто оказался ниже ее по рангу. Ее переполняло ощущение собственного величия, одержимость своим первенством. В отличие от своих царственных родственников, включая ее свекровь, вдовствующую императрицу Марию Федоровну, которые считали, что аристократии нужно работать над собой, Александра полагала, что это вульгарно – открыто прилагать усилия для того, чтобы завоевать поддержку или симпатию своего народа.