Зачем эти хлопоты? Борджиа на земле не валяются, особенно теперь, когда из испанской аристократии «второго круга» род резко рванул вверх, через тройную тиару понтифика к короне Италии. Дочь понтифика и сестра, пусть сводная, короля Италии — по любому становится заметной фигурой на политическом небосводе. Если не обратим внимания мы, то непременно подкатят другие и далеко не факт, что это не обернётся большими проблемами.

Проблемы… Сейчас их можно просто откинуть в сторону, хотя бы на некоторое время. Относительно небольшая комната, обставленная без излишней, показной роскоши — так, чтобы было просто удобно собраться и посидеть в кругу совсем уж своих. Вот как сейчас. Не устраивать пир горой, для этого обстановка и настроение не совсем подходящие, а так, малость расслабиться, почувствовать себя не хозяевами большей части Италии, а просто… Борджиа. Хотя теперь одно это слово крепко связано с властью и кровью, величием и ядами, победами и смертью.

Только всё это там, за дверями осталось. Сейчас просто приятно посмотреть как Лукрецию, аж светящуюся от счастья и гордости за искренне любимого брата, а заодно потихоньку примеривающуюся к пока не существующей короне, о возможности получить которую ей уже намекнули. Правда сроки оставили крайне туманными, но оно и понятно — в таких делах спешка всегда была даже не лишней, а откровенно вредной.

Сейчас она отвечает даже не на вопрос, а на осторожное высказывание своей матери, Ваноццы, о том, что раз её старший брат на днях женится, да и младший уже помолвлен и также в этом году станет мужем красавицы из рода Трастамара, пусть и побочной ветви… То может пора и ей самой подумать… О, только подумать о выборе! Новое положение позволит не просто выбирать из нескольких вариантов, но получить в мужья самых завидных женихов Европы.

— Я сама выберу себе мужа, но… не как сестра Чезаре Борджиа, а как Борджиа, но Лукреция. Когда обо мне тоже заговорят! Как заговорили о Катарине Сфорца. Ведь Чезаре мне поможет, да, братик?

— Куда ж мне деться то? — улыбаюсь, отвечая вопросом на вопрос. — И тебе помогу, да и Джоффре надо в скором времени показывать, что такое война, политика и их самые замысловатые сочетания.

Упомянутый Джоффре, хоть и отличался завидной долей флегмы в характере, но смотрел этак заинтересованно. Тринадцать лет, четырнадцатый давно пошёл. По нынешнему времени возраст «на грани», когда можно потихоньку-полегоньку приобщать этих полудетей к реально взрослой жизни. Правда у Джоффре последовательность этого самого приобщение получится не совсем обычной — сперва женитьба на редкой красотке, до которой он, откровенно сказать, не совсем ещё дорос, а уж потом всё остальное. Ирония бытия, по-иному и не высказаться!

— Война почти закончилась, сын, — не преминул напомнить об очевидном Родриго Борджиа. — Как только короля Карла Валуа разорвало в клочья от устроенного взрыва, а его маршал слёг в постель, терзаемый жуткими, неправдоподобными видениями… Новый король, Людовик, не желая искушать судьбу и примерять на себя это твое «проклятье тамплиеров», уже хлопочет о мире. Его посланник каждый день стремится поцеловать мне и руку и туфлю, прося о скорейшем заключении мирного договора.

— Но ты же сказал ему…

— Что мирный договор будет подписан королями Испании, Италии и Франции, — аж засиял от удовольствия понтифик. — И по нему мы получаем многое, пусть и не всё, что могли бы. Но я уверен, что сейчас создаваемому нами королевству нужен мир. Хотя бы на год, а лучше на два.

— Пусть подавится! Ты прав, отец, мир сейчас важнее, а развязать войну можно всегда. Ведь мы, Борджиа, умеем использовать любую бумагу в своих целях.

И не только бумагу! Тому свидетельство смерть Карла VIII, который слишком уж всех достал, и смерть которого не стала поводом для мести и тем более продолжения войны даже среди приближённых.

Как он погиб? Был взорван аккурат в процессе переговоров, на которые его пригласила бывшая жена. Нейтральная территория оказалась на поверку не такой и нейтральной. Неудивительно, учитывая тот факт, что под разбитым для ведения переговоров шатром посреди открытой местности между крепостной стеной Ренна и лагерем осаждающих было кое-что приготовлено. Бочонок с гранулированным порохом, смешанным с гнутыми ржавыми гвоздями и прочей железной мелочью, чтоб уж наверняка усилить поражающую способность. И огнепроводный шнур, создать который при моих то знаниях химии можно было даже в здешних условиях.

Создание же подходящих условий — это заслуга Диего де Фуэнтеса, который вновь показал себя с самой лучшей стороны. Повернуть переговоры таким образом, чтобы расслабить французского короля, заставить поверить в то, что хотя бы часть его требований будет удовлетворена. Включая возвращение дофина в Париж… И в момент этой самой расслабленности удалить из шатра Анну Бретонскую под вполне себе благовидным предлогом, равно как и самому внутри не остаться. Далее всё просто. По сигналу один из людей Фуэнтеса, находящийся чуток в отдалении, поджег шнур… точнее сказать подожгли сразу три шнура во избежание затухания из-за несовершенства сделанного «на коленке» материала. Результат — большой бум, который в клочья разнёс как шатёр, так и всех, кто находился внутри. Ну а удирать, тем паче недалеко, для Анны Бретонской было уже отнюдь не в диковинку.

Как ни странно, крики о бесчестии, проявленном герцогиней Бретани, нарушившей правила ведения переговоров, хоть и были, но… скорее порядку ради, чем действительно от души. Нет, конечно же, впредь с ней поостерегутся договариваться о чём-либо лично, да и вообще будут посылать тех, кого ну совсем не жалко — только вот и ответная «пиар-атака» со стороны Анны Бретонской присутствовала. Дескать, человек, который взял в жёны чужую жену при живом муже и насильно вырвав согласие на этот самый брак уже… не может считаться примером для подражания и следующим пути рыцаря. Затем ушат помоев по поводу жестокого обращения — на самом деле его не было, но кого это волновало в подобной то ситуации — вдобавок письма с реальными такими угрозами бежавшей Анне… В общем, получая дельные советы от так и остающегося при ней Фуэнтеса, Анна Бретонская могла ещё долго переругиваться с теми, кто обвинял её в коварном и недостойном убийстве французского короля.