Эту речь граф произнес нараспев, как хорошо заученный театральный монолог. Потом издал гадкий смешок и спросил:

— Ну как? Убедительно?

— Нет.

— Ну и ладно, — теперь он надвигался, а я пятилась. — Тебе, может, неубедительно, а другим пойдет. Общество будет рукоплескать и крутить пальцем у виска: взять перестарка, бесприданницу, сомнительного происхождения, с припадками, да еще и чокнутую. Такое может сделать только влюбленный идиот.

Я спиной наткнулась на стену, а он навис рядом. От запаха к горлу подкатила тошнота. Почему, ну почему никто больше не чувствует этого рядом с Блудсвордом?

— Я откажусь! Скажу «нет» в храме.

Он картинно развел руками:

— Откажетесь? Правда откажетесь, гордая Элисон?! И позволите Грегори вышвырнуть вас на улицу? И чем же вы будете жить, учитывая, что ни вы, ни ваши сестры не приучены ни к какой работе? Да и Ванесса… кому нужна престарелая певичка? Вас так прельщает славное будущее в виде содержанки или проститутки, маленькая развратница?

— Нет, — прошептала я.

Он был прав, просто я никогда не думала об этом. Мы же выросли в Гринберри Манор, он всегда был нашим домом, как Сэнтшим — землей отца. Все знали, что, когда папенька умрет, Саймон станет новым графом.

И вот теперь мой брат сбежал с ши, а дядя Грегори вот-вот отсудит у нас все. Он всегда нас ненавидел.

Блудсворд попытался провести рукой по моей щеке, но я отшатнулась, и граф укоризненно покачал головой:

— Элисон! Вы как испуганный зайчонок. Почему вы так меня боитесь? Разве я когда-нибудь обижал вас или давал повод думать обо мне плохо?

Я попробовала сглотнуть, но в горле совсем пересохло:

— Тогда… в малиннике. Патер Вимано…

Граф изумленно приподнял брови:

— Малинник? Патер Вимано… припоминаю, так звали священника, который заведовал приходом в Сэнтшиме лет пять назад. Но при чем здесь он? И малинник?

В его темных глазах заплясали насмешливые искорки, а я снова ощутила жуткую раздвоенность, когда непонятно, где настоящее, а где видения или бред. Была ли та встреча в малиннике правдой, или она только приснилась мне? Помню, как прислуга судачила о смерти патера Вимано, а в день похорон у меня был приступ, поэтому не запомнилось почти ничего.

Я не могу себе доверять до конца. Слишком часто забываю важное и помню то, чего никогда не было.

— Все просто, моя недоверчивая Элисон, — благодушно продолжал его сиятельство. — Мне давно пришло время обзавестись наследником, а вы хороши собой, милы и равны мне по происхождению. Кроме того, вы не вертихвостка и не проводите ежедневно по пять часов у модистки, как ваша младшая сестра. Короче говоря, вы мне подходите. Да, у вас нет состояния, но я достаточно богат, чтобы не нуждаться в дополнительных средствах. Зато вы и ваши родственники никогда не станете пытаться диктовать мне, что делать.

Я недоверчиво посмотрела на графа. Сейчас он казался почти милым, а его слова — пусть неромантичными, но разумными. Я и не надеялась выйти замуж по любви. Я вообще выйти замуж не надеялась.

Кто он? Мой детский страх, личное чудовище из липких кошмаров? Или обычный мужчина, которому просто не повезло родиться с горбом?

Он ведь наш сосед уже много лет, и никто, кроме меня, его не боится и не чувствует запаха крови.

Не сделаю ли я величайшую глупость в своей жизни, отказав ему?

Я уже открыла рот, чтобы сказать, что согласна, когда он оскалился и сразу стал похож на волка, который долго и успешно притворялся собакой.

— А если ты откажешься стать моей женой, я все равно найду способ, — его рука впилась в плечо, оставляя синяки. — Ты будешь принадлежать мне.

— Больно!

— Разве это больно? Ты даже не представляешь, что такое настоящая боль. Тебя ведь никогда не били, Элисон?

В снисходительном тоне мне почудилось обещание. Даже живот заболел от страха, и я решилась.

— Я скажу маме, что вы грозились меня мучить!

Он засмеялся мне в лицо, словно этого и ждал:

— Давай! Беги к матери и расскажи, как твой жених обещал замучить тебя до смерти. Батлемская лечебница для умалишенных ждет! Знаешь, что там делают с пациентами?

Граф прикрыл глаза, и его голос изменился, зазвучал глухо, чуть надтреснуто:

— Их держат взаперти, как животных. В грязи, за решетками, вдалеке от солнечного света. В рубище. Они постоянно кричат, стонут и воют, — он содрогнулся, словно от воспоминания. — А уж какая там вонища…