Отец часто вечерами рассматривал свои коллекции, иногда они пополнялись за счёт обмена бабочками с другими коллекционерами. Одно время он даже переписывался с друзьями, коллекционерами из других стран, и они присылали ему экземпляры, уже в коробках, обложенные толстым слоем ваты, чтобы не сломались их хрупкие крылья при пересылке.

Часто, когда отец занимался своими ангелочками, как он их называл, Сефи рисовала. Сначала карандашом, потом, когда её рисунки стали хвалить соседи и все знакомые тёти Анны и отца, когда её способности стали видны всем, она перешла на акварель.

Отец только помогал ей во всём. Он сразу же купил ей всё необходимое: краски разных производителей для выбора, какие лучше, кисти разных размеров и с разными волосками, альбомы и этюдники. Для Сефи это были необыкновенно радостные дни. И самое главное, что отец решил сделать пристройку к дому.

"Ты хочешь свою студию, Сефи?" - спросил он её как-то утром за завтраком.

"Студию? Ты шутишь, папа?" - она искренне удивилась.

"Нет, не шучу! Понимаешь, я получил хороший гонорар за свою книгу о семействе бабочек Hesperiidae и хочу пристроить к дому большую комнату. И хочу, чтобы это была твоя студия. Я уверен, что ты будешь настоящей художницей. Твои бабочки живые. Техника - это важно, но ты умеешь вдохнуть в них жизнь, будто ты сама поместилась в их тельце и передаёшь их желания, их движения. Это замечательно! А акварелью ты сможешь, я верю, передать каждый оттенок, каждый нюанс этих ангелочков. С понедельника и начнём. Я уже нанял двух помощников-строителей" - отец улыбался, довольный своей затеей.

Сефи вскочила и обняла отца, повисла на шее.

"Папа, это так здорово! Как ты узнал, что я хочу?" - и она радовалась и взахлёб говорила, прижимаясь к отцу всё крепче и крепче.

"Угадал, значит, ну и отлично! Вот с понедельника и займёмся!"

Какие тогда были замечательные времена. Сефи забывала о своём недостатке. Тётя Анна всячески помогала им по хозяйству, завтраки, обеды и ужины были за ней.

С трудом проучившись первый класс, постоянно болея, постоянно пребывая в стрессе от обид, нанесённых ей детьми, Сефи не выдержала и рассказала тёте Анне о своём горьком положении. Тётя Анна пошла в школу, разговаривала с учителями и директором и пришла к выводу, что так и будет, ничего не изменится. Очень уж неуверенно взрослые говорили о том, что ведут беседы с учениками, пресекают издевательства и что лучше, конечно, было бы Сефи учиться дома, и это возможно сделать. По состоянию здоровья можно перевести учёбу на дом. Но учителей не хватает, школе за дополнительную работу платить нечем и потому не знают даже, как и чем помочь.

Тётя Анна всё поняла и, придя домой, рассказала брату о своём посещении школы. Отец жутко расстроился, он и не подозревал об этом, так хорошо Сефи всё скрывала. Было решено, что он, помимо своих книг и статей в журналы, устроится куда-нибудь на работу. Но после поисков работы, он приходил усталый и раздосадованный. И тогда они, собравшись втроём, решили, что всё сделают сами. Ведь когда-то Марк был на биофаке в пятигорском университете одним из лучших студентов. А тётя Анна работала медсестрой и вполне сможет делать платные уколы на дому. Так и порешили, наняв только трёх учителей: словесника, он же преподавал историю, и математика, который преподавал и физику. Биологию и географию взял на себя отец. И, конечно, наняли художника, который ставил руку Сефи и помогал изучать историю искусств, великие работы известных художников древности и современных.

Сефи училась всему с азартом. В конце декабря и мая каждого учебного года она шла вместе отцом и тётей Анной в школу и на удивление учителей сдавала экзамены на отлично, с успехом переходила в следующий класс. Но больше всего, конечно, она любила занятия с пожилым художником, известным в тех кругах, Николаем Абашидзе. Он смог понять её уязвлённое самолюбие, нетерпение сердца, её желание жить, любить полноценно и во всю ширь её девичьей души, он понял её желание изображать всё, что видит вокруг в самых светлых и счастливых тонах. Она быстро уловила нюансы и оттенки, которые получались при смешивании разных красок. Порой Николай удивлялся, как быстро Сефи впитывала в себя те навыки, которые он ей прививал. Только - только покажешь ей и разъяснишь, а она уже берёт кисть и пишет так, как она видит, применяя те приёмы, о которых он ей рассказал. Ему сразу понравилась её манера письма, когда птицы, насекомые, животные получались будто живые, вот-вот они прыгнут, взлетят, поползут. Она улавливала этот самый миг, когда начиналось движение, и прекрасно могла передать это. Картины её отличались искренностью, наивностью молодой души и какой-то особенной чистотой, и светом.

Когда отец уезжал по делам, в путешествия для своих очерков и статей по энтомологии, она сильно скучала и начала разрисовывать свою студию. Работала неистово, иногда даже не спала ночами и под утро получала нагоняй от тёти Анны за то, что она совсем себя не жалеет, не следит за своим здоровьем. Тётя прогоняла спать, и в эти дни отменялись занятия с учителями, и ходила тётя Анна на цыпочках, чтобы не разбудить племянницу. Так постепенно, года за три, Сефи написала двенадцать больших картин. И каждый, кто увидел их, был в восторге, каждый узнавал природу Пятигорска, гору Машук с её деревьями, белками и, конечно, бабочками.

Сефи было очень трудно писать большие картины. Порой она вставала на стремянку, что приводило в ужас тётю Анну. "Чтоб я этого больше не видела!" - ругалась она и часто прятала стремянку. Но когда она уходила в магазин или по делам, или делать уколы по заказам больных, Сефи находила лесенку и снова принималась художничать.

Сейчас Сефи сидела посреди студии и отмечала свои оплошности и недостатки в картинах. Старый Николай хвалил её, но она ясно видела, что вот здесь надо было добавить немного охры, а вот на той картине бабочка слишком пестра, а вот здесь её надо было написать чуть меньше по размерам. Но, видимо тогда, Сефи так представляла, а сейчас, со временем, поменялось её восприятие, и она бы сейчас сделала несколько по-иному. Зато гора Машук, её любимая гора, везде ей нравилась.

Взгляд Сефи опять устремился за окно. Там стояла весна, май, и зелень была насыщена яркими красками. День был прекрасный. В такой день разве можно думать о плохом и вспоминать плохое? Нет, конечно. Но мысли совсем не радостные лезли в её голову. Ах, этот чёртов горб. Конечно, она забывала порой о нём и, забыв, жаждала счастья. Конечно, если бы был жив отец, он не допустил бы того, что с ней случилось после.

К окончанию школы многие знали об её картинах, молва шла, как говорится, впереди. И после сдачи последнего выпускного экзамена, на котором она, как обычно, была с тётей Анной, ставшей теперь, после смерти отца, единственной родной и близкой, к ним подошёл мужчина лет тридцати с длинными волосами до плеч, в джинсовом костюме и в белых кроссовках и предложил устроить в школе выставку картин Сефи. Она очень удивилась и посмотрела на него недоумённо. Тётя Анна быстро нашлась и спросила: "Откуда Вы знаете о нашей художнице? Кто Вы?"