Вдоль позвоночника пробегает ледяной разряд, и моё тело начинает трясти. Я киваю, и второй полицейский кладёт свою ладонь на мою поясницу, чтобы вывести меня обратно на улицу.

Я знаю, что она мертва. Я чувствую это.

Я никогда не верила в то, что членов семьи действительно приводят в морг для опознания тела. Мне казалось, это лишь такой драматический ход, используемый в криминальных телешоу и фильмах. Но вот я стою и смотрю на чёрный мешок на молнии. Офицер Прескотт стоит рядом, положив руку на моё плечо, а коронер тем временем расстёгивает мешок. Её кожа влажная и серая, тёмные волосы спутались, а остекленевший взгляд устремлен в небеса. Мгновение, и я зажмуриваюсь. К горлу подкатывает тошнота, и мне приходится сглотнуть несколько раз, чтобы сдержать её.

Я подхожу к металлическому столу. Офицер следует за мной — боится, что в любой момент я упаду на бетонный пол. Ему никогда не придёт в голову, что я, вероятно, видела больше мёртвых тел, чем он за всю жизнь, но это… ни один покойник не оказывал на меня такого воздействия, как она. Эта безжизненная груда плоти — моя сестра. Эти губы шептали мне секреты, эти руки дарили мне утешение. Она единственная, кто понимал весь тот ад, через который я прошла. Она тоже была там, и она сбежала из него вместе со мной, а теперь её не стало. Единственного человека, которого я когда-либо любила. Единственного человека, которому было не плевать — не плевать на меня. На глаза наворачиваются слёзы, и ещё один кислотный ком обжигает моё горло. Я смотрю на неё, и всё вокруг затуманивается, когда всплывают воспоминания.

Ханна цепляется за меня, всё её тело трясётся от рыданий.

— Всё хорошо, — шепчу я.

— Он сделает мне больно. — Её пальцы впиваются в мою руку, и я морщусь.

— Всё будет хорошо. Позволь ему причинить тебе боль, тогда ты будешь прощена.

Его шаги раздаются почти у самого стенного шкафа, и мы обе замираем. Мы знаем, что нас бьют для того, чтобы освободить от грехов, но боль, наказание — они по-прежнему вызывают в нас страх.

— Прошу тебя, Эвелин, не позволяй ему делать мне больно. Пожалуйста. — Она плачет, уткнувшись мне в шею, её слёзы стекают по мне.

Дверь резко распахивается, и в проёме стоит Захария с длинной розгой в руках.

— Ханна, выходи.

Она так сильно прижимается ко мне, что становится нечем дышать.

Я смотрю на него и тяжело сглатываю, прежде чем начать говорить.

— Позволь, я приму её наказание. — Ханна хватается за меня ещё крепче. — Захария. Накажи меня. Позволь мне взять на себя её грехи.

Его лицо расплывается в широкой улыбке, затем он рывком выдёргивает меня из шкафа, а Ханна так и продолжается цепляться за меня.

— Как пожелаешь, — говорит он. Моё наказание оказывается едва терпимым, а чтобы всё же наказать Ханну, он заставляет её смотреть.

Я встаю ближе и замечаю на ключице Ханны раны. Маленькие разрезы, глубокие, перекрещивающиеся. Я не могу проигнорировать этот кровавый ужас, который они стараются спрятать. Прежде чем кто-то успевает меня остановить, я хватаюсь за мешок и тяну молнию дальше вниз. Офицер оттаскивает меня, коронер спешит закрыть мешок обратно, но уже слишком поздно. Я падаю на колени, хлынувшая из моего рта рвота забрызгивает начищенные чёрные ботинки офицера.

Я закрываю глаза. Я кричу. Я пытаюсь избавиться от этого образа в голове, но боюсь, теперь он навсегда врезался мне в память. Не знаю, смогу ли теперь думать о своей сестре и не представлять перед собой её изувеченное тело, покрытое ножевыми ранами. Моё сердце ухает куда-то вниз. Часть меня чувствует ответственность за случившееся. Это я додумалась до того, что, выдавая себя за проститутку, будет легче добраться до нечестивых мужчин. Это я убила одного и решила, что смогу избавить этот мир от грешников, смогу защитить других женщин от мужчин, подобных Захарии. И я рассказала ей. Вместе мы молились об этом. Я была с ней, когда она убила своего первого мужчину. Она хотела помочь мне в этом деле. Если бы я тогда промолчала, она сейчас была бы жива.

Нет, Эвелин. Это дело нужно завершить. Она исполнила своё предназначение, и ты должна продолжать, пока не достигнешь своей цели.

Она была всем для меня.

— Прости меня за мысли, которые я не в силах подчинить себе… — слова застревают в горле. Мне хочется лишь одного — забраться на одну из деревянных скамей и заплакать. Мне хочется скорбеть о сестре. Я не могу никому открыться, не могу никому довериться. И теперь у меня нет никого, кто будет помогать мне исполнять мой долг. Эвелин, тебе ещё есть чем заняться. Ничто не может встать между тобой и твоим делом. Я ложусь на ступени перед алтарём и вонзаю ногти в грубый ковёр. В моём сознании водоворотом кружатся вина, отчаяние и страх.

— Прости Ханну… — перед глазами всплывает её искалеченное тело, и мне остаётся лишь надеяться, что тех побоев, которым моя сестра подверглась перед тем, как сделать свой последний вдох, хватило, чтобы она очистилась от грехов. — Дай мне сил простить тех, кто плохо обращался со мной в прошлом…

Я замечаю, что вспотела и, вздохнув, поднимаюсь с пола. Мне не хочется никого прощать, а это значит, я лгу. Ложь — это грех.

— Помоги мне быть орудием… — Я открываю глаза, мои руки по-прежнему крепко сцеплены. — Прошу, позволь мне найти того мужчину, который причинил боль моей сестре, чтобы я смогла убить его. Аминь.