Именно товарищ мой сам рассказал мне про свою немощь и заклинал меня, чтобы я попросил позволения остаться. Ибо мы наверное предполагали, что нам надлежит вернуться к Бату, если Мангу по особой милости не даст нам позволения остаться. Затем начал отвечать хан: «Как солнце распространяет повсюду лучи свои, так повсюду распространяется владычество моё и Бату. Отсюда мы не нуждаемся в вашем золоте или серебре».

До сих пор я хорошо понимал моего толмача, но дальше не мог уловить ни одной цельной фразы, из чего я наверное узнал, что он был пьян. Да и сам Мангу-хан, как мне казалось, был в состоянии опьянения [158] . Всё-таки он, как мне показалось, окончил свои слова тем, что ему не нравилось, что мы прибыли к Сартаху раньше, чем к нему. Тогда я, видя непригодность толмача, замолчал, попросив только хана не принимать в дурную сторону «ого, что я сказал о золоте и серебре, так как я не говорил того, что он нуждается в подобных вещах или желает их, а хотел сказать, что мы охотно желали бы почтить его мирскими и духовными благами.

Затем он приказал нам встать и снова сесть, а спустя немного, после приветствия ему, мы вышли, и с нами его секретари и тот его толмач, который растит одну из его дочерей. Они начали много расспрашивать нас про французское королевство, водится ли там много баранов, быков и лошадей, как будто они должны были сейчас вступить туда и всё захватить. И много раз и в другое время мне приходилось делать большое усилие, чтобы скрыть своё негодование и гнев. И я ответил: «Там много хорошего, что вы увидите, если вам доведётся отправиться туда». Затем они приставили к нам одно лицо, которое должно было заботиться о нас, и мы отправились к монаху. И когда мы выходили оттуда, собираясь идти в своё помещение, вышеназванный толмач пришёл к нам [159] и сказал: «Мангу-хан жалеет вас и даёт вам сроку пробыть здесь два месяца; тогда пройдёт сильный холод. И он поручает передать вам, что здесь вблизи, в десяти днях пути, есть хороший город по имени Каракарум. Если вы желаете отправиться туда, он сам прикажет доставить вам необходимое; если же вы желаете остаться здесь, вы можете это, и получите необходимое. Однако вам трудно будет ездить вместе со двором».

И я ответил: «Господь да храпит Мангу-хана и да пошлёт ему хорошую и долгую жизнь! Мы нашли здесь такого монаха, о котором думаем, что он человек святой и что он прибыл в эти страны по воле Божией. Поэтому, так как и мы монахи, мы охотно пребывали бы вместе с ним и произносили бы вместе наши молитвы о сохранении жизни хана». Тогда он молча удалился. И мы пошли к своему большому дому, который нашли холодным и без топлива [160] ; мы всё ещё были натощак, а наступила уже ночь. Тогда тот, кому мы были препоручены, позаботился доставить нам топлива и небольшое количество нищи. Наш проводник вернулся к Бату, но предварительно потребовал у нас дорожку или ковёр, который мы оставили по его распоряжению при дворе Бату. Мы согласились, и он удалился с миром, попросив у нас пожать правую руку и высказав, что был виноват пред нами. Именно он допускал, чтобы мы терпели на пути голод и жажду. Мы простили его, причём равным образом попросили извинения у него и у всего его семейства на тот случай, если показали им какой-нибудь дурной пример.

Монгольская столица — Каракорум — в середине XIII века представляла собой удивительное явление. В то время как монголы в походе, не исключая и великого хана, почти всё время проводили в юртах, водружённых на скрипучие повозки, неторопливо двигавшиеся по бескрайним степям, в городе трудились лучшие мастера Европы и Азии. Кого только не было на пыльных улочках Каракорума!

«Нас нашла одна женщина из Метца в Лотарингии по имени Пакетта, взятая в плен в Венгрии, — рассказывает Рубрук. — Она устроила нам, как умела, хорошее угощение. Пакетта принадлежала ко двору той госпожи, которая была христианкой и о которой я сказал выше. Эта женщина рассказала нам про неслыханные лишения, которые вынесла раньше, чем попасть ко двору. Но теперь она жила вполне хорошо. У ней был молодой муж, русский, от которого у неё было трое маленьких мальчиков, очень красивых. Муж её умел строить дома [161] , что считается у них выгодным занятием. Сверх того она рассказала нам, что в Каракаруме живёт золотых дел мастер родом из Парижа, по имени Вильгельм. Фамилия его Бушье, а имя отца его Лоран Бушье. И она ещё думает, что на Большом Мосту у него есть брат по имени Роже Бушье. Говорила она мне также, что у этого Вильгельма живёт один юноша, которого он вырастил и считает за сына, и этот последний слывёт отличным переводчиком. Но Мангу-хан дал названному мастеру триста яскотов, то есть три тысячи марок, и пятьдесят работников для создания какого-то произведения. И потому эта женщина боялась, что Вильгельм не может прислать ко мне своего сына...»

Среди пленных ремесленников, работавших в монгольских городах, было много русских мастеров. Об одном из них пишет Плано Карпини:

Монгол с лошадью. Персидский рисунок с китайского оригинала XIII века.

«Мы пробыли благополучно месяц среди такого голода и жажды, что едва могли жить, так как продовольствия, выдаваемого на четверых, едва хватало одному, и мы не могли ничего найти купить, так как рынок был очень далеко. И если бы Господь не предуготовал нам некоего русского по имени Коему, бывшего золотых дел мастером у императора и очень им любимого, который оказал нам кой в чём поддержку, мы, как полагаем, умерли бы, если бы Господь не оказал нам помощь через кого-нибудь другого. Косма показал нам и трон императора, который сделан был им раньше, чем тот воссел на престоле, и печать его, изготовленную им, а также разъяснил нам надпись на этой печати».

Кто знает, какие бы чудеса ремесла и искусства сумел создать на родной земле этот Кузьма! Осталось лишь несколько упоминаний о русских ремесленниках. Но сколько их, безымянных, навеки сгинуло в бескрайних просторах Орды! В большинстве своём это были пленники, для которых смерть была избавлением от жалкого, полуголодного существования. Но жертвами Орды были и князья. Одним из первых был князь Михаил Черниговский. В 30-е годы XIII века он был наряду с Юрием Владимирским и Даниилом Галицким одним из трёх сильнейших русских князей.

Обстоятельства гибели Михаила Черниговского не совсем ясны. Публикуемое ниже «Сказание» выдвигает на первый план мотивы чисто религиозные: нежелание князя поклониться татарским святыням, выполнить их обряды. Примерно так же рассказывает об этом Плано Карпини, побывавший в ставке Батыя через восемь месяцев после гибели Михаила:

«Недавно случилось, что Михаила, который был одним из великих князей русских, когда он отправился на поклон к Бату, они заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на полдень Чингисхану. Тот ответил, что охотно поклонится Бату и даже его рабам, но не поклонится изображению мёртвого человека, так как христианам этого делать не подобает. И после неоднократного указания ему поклониться и его нежелания вышеупомянутый князь передал ему через сына Ярослава, что он будет убит, если не поклонится. Тот ответил, что лучше желает умереть, чем сделать то, чего не подобает. И Бату послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался. Тогда один из его воинов, который стоял тут же, ободрял его, говоря: «Будь твёрд, так как эта мука недолго для тебя продолжится и тотчас воспоследует вечное веселие». После этого ему отрезали голову ножом, и у вышеупомянутого воина голова была также отнята ножом».

Несомненно, что религиозная щепетильность и послужила поводом для убийства. Однако у Батыя были и другие, чисто политические причины желать гибели черниговскому князю: когда монголы вступили на киевскую землю, Михаил Черниговский объездил чуть ли не всю Восточную Европу в поисках помощи против татар. В своих скитаниях по Венгрии и Польше в 1240—1241 годах Михаил растерял всех своих людей, был ограблен и едва не погиб. Его, как и галицко-волынских князей, в 1241 году приютил в Северной Польше мазовецкий князь Болеслав.