— Ваше величество, — бормотал он, — не оставьте милостями, не казните, пощадите...

— Встаньте, Платон Александрович, — поднял его с колен Павел, — друзья моей матушки — мои друзья. Исполните свой долг, выполните свои обязанности...

Зубов шатающейся походкой отошёл от Павла и медленно повалился на пол — у него случился обморок. Павел кинулся к маленькому столику, где стоял графин с водой, налил воды и передал слуге, уже склонившемуся над фаворитом.

Павел вышел в кабинет матери, следом прошёл князь Безбородко, один из самых любимых секретарей императрицы в молодости, человек, возглавлявший потом всю внешнюю политику Екатерины.

— Надо опечатать все бумаги государыни, — тихо сказал Павел, — все её записки, это бесценно...

— Будет сделано, ваше величество, — отозвался Безбородко. — А пока посмотрите, есть ли какое письмо для вас...

— А ведь и верно, — вздрогнул Павел, — я как-то не подумал, что матушка может оставить мне...

Он прошёл к шкафам и ларчикам, сел за материнский письменный стол, наугад открыл один из ящиков. Сверху лежал пакет, залитый сургучами и перевязанный чёрной ленточкой. «Вскрыть после моей смерти в Сенате», — крупным почерком Екатерины было написано на нём. «Вот оно, — подумал Павел, — тут её завещание...»

Он разорвал ленточку, разодрал обложку пакета, вынул несколько листков плотной бумаги глянцевитого оттенка.

Углубился в чтение — да, Александр не ошибся, он сказал отцу об этом завещании ещё тогда, после разговора с императрицей. Она оставляла империю не сыну, а внуку, указывала Сенату на невозможность ввести на царство его, Павла. Лицо наследника вспыхнуло от негодования и злости — столько лет она держала его в высокомерном презрении, не давала ему права вмешиваться в дела государства и под самый конец приготовила ещё один сюрприз...

В камине жарко пылал огонь. Безбородко отошёл к самому окну, далеко от камина.

— Есть и ненужные бумаги, — легко сказал он, — камин зажжён, кое-что может и сгореть без остатка. Бумага что — сгорела, и нет её...

Он отвернулся к окну и долго стоял так, не смея повернуться. Воспользуется ли Павел представившейся возможностью или честность не позволит ему сжечь завещание матери? Тонкий дипломат и умнейший человек, Безбородко полагал, что это завещание вызовет лишь раздоры между отцом и сыном, может быть, и кровь. И он стоял, не поворачиваясь, до тех пор, пока Павел не сказал ему:

— Да, кое-что ненужное можно и сжечь...

В камине коробилось и чернело то, что осталось от завещания Екатерины. Ещё можно было прочесть выступившие строчки, ещё можно было увидеть надпись на пакете, но плотная и глянцевитая бумага запылала, наконец, ярким огнём, строчки пропали, пепел рассыпался на горящих дубовых поленьях.

— Не забуду, — тихо произнёс Павел.

И тогда князь Безбородко повернулся. Теперь Павел уже стал императором, завещания Екатерины больше не существовало...

— Но есть одна бумага, которую я ждал прочесть тридцать четыре года, — глухо сказал Павел.

— Посмотрите в секретере, — так же тихо отозвался Безбородко. Он знал, о какой бумаге идёт речь.

Тридцать четыре года думал Павел, что мать лишила отца жизни, но никаких письменных подтверждений этому у него в руках не было.

— Нет, искать я не буду, — неслышно проговорил Павел. — Со временем найдётся.

Письмо это действительно нашлось. Граф Фёдор Васильевич Растопчин писал об этой записке:

«Кабинет ея был запечатан графом Самойловым и генерал-адъютантом Растопчиным. Через три дня по смерти императрицы поручено было великому князю Александру и графу Безбородко рассмотреть все бумаги. В первый самый день найдено это письмо графа Алексея Орлова и принесено к императору Павлу. По прочтении было им возвращено графу Безбородко. И я имел его с четверть часа в руках (Растопчин успел снять копию с этой записки). Почерк известный мне — графа Орлова. Бумага — лист серой и нечистой, а слог означает продолжение души сего злодея и ясно доказывает, что убийцы опасались гнева государыни, и сим изобличает клевету, падшую на жизнь и память сей великой царицы. На другой день граф Безбородко сказал мне, что император Павел потребовал от него вторично письмо графа Орлова. Прочитав в присутствии его, бросил в камин и сам истребил памятник невинности Великой Екатерины, о чём и сам после безмерно соболезновал...»

Павел читал эту записку.

Пьяной, неумелой рукой Орлова на «серой нечистой» бумаге стояло:

«Матушка милосердная государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному рабу твоему. Но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь! Матушка — его нет на свете! Но никто того не думал, да и как нам думать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда! Он заспорил за столом с князем Фёдором, не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принёс, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил — тебя прогневили и души свои погубили навек...»