Какие же были у братьев Салтыковых основания провозгласить болезнь царской невесты неизлечимой? Царь и Филарет решили послать боярина Фёдора Шереметева и чудовского архимандрита Иосифа вместе с врачами в Нижний Новгород, чтобы убедиться подлинно, что Хлопова здорова. Следователи нашли царскую невесту в полном здравии. Боярин Шереметев спросил её, отчего она занемогла, когда была во дворце, и Марья Хлопова ответила, что супостаты задумали её извести. Отец её Иван тоже утверждал, что дочь отравили Салтыковы.

Проделки Салтыковых и их злой умысел были очевидны. Был составлен указ об их ссылке. В этом указе было написано, что Салтыковы учинили помеху «государской радости и женитьбе». «Вы это сделали изменно, — говорилось в указе, — забыв государево крестное целование и государскую великую милость; а государская милость была к вам и к матери вашей не по вашей мере; пожалованы вы были честью и приближением больше всей братьи своей, и вы то поставили ни во что, ходили не за государевым здоровьем, только и делали, что себя богатили, дома свои и племя своё полнили, земли крали и во всех делах делали неправду, промышляли тем, чтоб вам при государской милости кроме себя никого не видеть, а доброхотства и службы к государю не показали».

Однако наказание было милостивым. Старшего Салтыкова, Бориса, сослали в Галич, пригороды которого считались имением Салтыковых, Михаила — в Вологду, а их мать — в Суздальский монастырь.

Но дальнейшие события приняли неожиданный оборот. Царь объявил, что хотя Марья Хлопова и здорова, он на ней всё равно не женится. Филарет понимал, что тут были интриги Марфы, которая в делах семейных была прозорливее и сильнее его. Для начала он обратился с укоризной к сыну. Михаил плакал, но твердил одно и то же:

— Жениться на Марье Хлоповой не стану.

— Ты понимаешь ли, сын, что и свои люди, а тем более иноземные станут говорить: «Такова-то у русских честь царская»?

— Не могу, государь-батюшка, жениться на Хлоповой. Что хочешь делай — не могу.

— Поверил в затейливые доводы матушки? — осторожно наступал Филарет.

Михаил подавленно молчал.

— Как пойти против родительской воли? Или я тебе не родитель?

— Виноват, государь-батюшка. Отпусти мне мою вину. Нет у меня воли прекословить матушке.

— Грозилась проклятием? — строго спросил Филарет.

В лице Михаила что-то дрогнуло. Филарет сокрушённо опустил голову. Он видел, что сын его устал от злобной суеты Салтыковых, от борьбы за невесту. Его мягкая натура хотела покоя и мира. А покоя не было, и этим Марья Хлопова стала ему немилой.

Филарет понял, что Михаилу надо искать другую невесту. Но с Марфой у него будет разговор особый. Ей лишь спусти — снова оседлает и его и сына.

Неожиданно Марфа сама пришла к нему. Деспоты по натуре обычно отличаются нетерпеливым нравом, а может быть, она не была уверена в своей окончательной победе.

Филарет сидел в своём кабинете и читал письмо из Казанской епархии, когда вошла Марфа.

— Садись, матушка, — кивнул он.

Отложив в сторону письмо, он добавил:

— Знаю, зачем пожаловала. Нелегко идти грозой на собственного сына, тем более на царя.

От этого укора Марфа зло прищурила глаза.

— Это ты навёл грозу на всю державу. В галичских деревнях холопы умирают с голоду, а недоимки тебе плати. Когда это было, чтобы налоги брали даже с сохи? За ведро воды, принесённое с речки, плати, за поваленное дерево — опять же прибавка к пошлине. Зато ярыжкам да целовальникам раздолье.

В злобе своей Марфа всё смешала: и правду, и прямую ложь. Филарет слушал её в немом изумлении, потому напомнил ей, что все решения принимались собором. Так было принято установление нового перечня земель, обременённых налогами. Надо было собрать недоимки и дать укорот чиновникам за злоупотребление властью. Впервые была сделана правильная государственная роспись доходов и расходов. Или Марфе неведомо это? Или она не знает, сколь бедна государственная казна?

— Дивлюсь тебе, Марфа. Или ты запамятовала, сколь суров был сын твой царь Михаил, когда дело шло о недоимках? И не ты ли сама повелела связать верёвками и кинуть в холодный овин холопа, который не осилил возложенное на его двор тягло? Мне сказывали, что того холопа спасли от смерти бродяги, услышавшие стоны из овина. Так в чём же ты хочешь меня обвинить? Да, я бывал суров, но бывал и милосерден. Спроси о том галицких крестьян... «Зачем я об этом? Словно оправдываюсь перед ней... Ужели она взяла надо мной такую силу?» — мелькнуло в уме Филарета. Марфа тут же поймала его на слове.

— Вот о ближних наших крестьянах я и хочу спросить тебя. Не ты ли наложил запрет на их обельные [36] грамоты?

— О каком запрете ты говоришь, Марфа?

— Вот и выходит, что не у меня, а у тебя короткая память...

Он терпеливо молчал, зная её манеру «тянуть душу».

— Да, ты наложил запрет на обельную грамоту для семьи домнинского старосты Ивана Сусанина.

Филарет изумлённо слушал.

— Ну, что молчишь? Теперь моя очередь сказать: «Дивлюсь тебе, Филарет». Или ты запамятовал, что Иван Сусанин жизнь положил, чтобы отвести ворогов от Ипатьевского монастыря, где укрывалась я с Михаилом?