Никита Романович поклонился царю, молвил с лаской в голосе:

— То тебе правду сказывали, государь-батюшка. Нездоровье, вишь, одолело. Ноги так скрутило, что думал, не встать мне боле.

Никита Романович запнулся, словно пристальный взгляд царя сковал его язык.

— Так ли худо у тебя со здоровьем, как сказываешь? Или пустое наносят на тебя, будто ты, Микита, помышляешь, как бы в Литву отъехать? Собака Курбский всем изменникам путь указал.

Говоря это, Иоанн незаметно наблюдал за шурином, и ни одна чёрточка в его лице не выдавала коварного лукавства.

Чувствуя, как тяжело забухало сердце, Никита Романович, молитвенно сложив руки, произнёс со спокойной твёрдостью в голосе:

— Великий государь! Захарьины испокон веков поступали честно перед великими князьями и царями. Чёрные изменные дела за ними не водились. И ты, государь, шептунов не слушай! Я, московский природный человек и твой верный холоп, готов живот свой положить за твою державную милость...

Царь продолжал пристально смотреть на него. Улови он малейший ропот в голосе Никиты Романовича — и несдобровать бы боярину. Ни в голосе его, ни в лице не было даже намёка на подобную «крамолу». Но Грозный был упорен в своих подозрениях.

— Ты знаешь, Микита, что Захарьины были у меня в чести, да тем тебе боле не отговориться. Ты дерзко повелеваешь мне: шептунов-де не слушай. Ты, может, думаешь, что бояре истину мне приносят? Или, может быть, не знаешь, что у бояр правды нет?

— Не ведаю, о каких боярах изволишь говорить, государь, но я тайны от тебя не таил.

Иоанн бросил на своего шурина недобрый взгляд.

— Или ты не держишь у себя латинские образа и книги? Или неправда, что людям своим ты не велишь ходить в церковь?

— Государь, шептуны наклепали на меня. Тебе открыты моя душа и мои помыслы. Доселе я жил твоими милостями и мудростью.

— Коли так, пошто сын твой в неправде и неверии живёт? Весь в деда-крамольника, казнённого мной князя Суздальского-Шуйского!

Никита Романович почувствовал, как от лица отлила кровь, как похолодели губы. Кто наклепал на Фёдора? Царевич? Бориска?

Собравшись с силами, он произнёс:

— Дозволь сказать тебе, государь: мой сын Фёдор — истый Захарьин. Будет тебе верным слугой.

У Никиты Романовича не случайно вырвались эти слова. Иоанн ненавидел Шуйских. Когда же по его велению псари затравили до смерти князя Андрея Шуйского, он уже не гневался на представителей этого рода. В своё время сами Захарьины в борьбе за место у трона теснили Шуйских. Но после того как Никита Романович женился на дочери князя Горбатого-Суздальского при содействии царя-свата, можно ли было отрекаться от родства с древним княжеским родом Шуйских?

И всё же в эту опасную минуту Романов-старший отрекался, как бы забыв, что Фёдор был внуком достойного деда — князя, большого боярина и казанского наместника Александра Борисовича Суздальского. Но именитый князь был казнён Иоанном. Станешь ли гордиться таким родством?

Царь молчал. В его лице чувствовалась скрытая досада. Казалось, мысли его были далеко. Наконец он поднялся с кресла и строго, но без гнева произнёс:

— Ныне мне недосуг говорить о твоём сыне. Ныне мне надобна твоя служба.

Помолчав некоторое время, он продолжал с приливом раздражения:

— Соберём Боярскую думу, игумен Паисий привёз из Соловецкого монастыря свитки. Ты в Писании горазд, прочитаешь перед боярами те свитки, дабы сыскать вину Филиппа... Суд учиним над Филиппом, сведём его со святительского престола.

Никита Романович задрожал, не зная, как уклониться от богопротивного дела. Или не знает Иоанн, что не подобает царям расследовать дело святителей? Согласно правилам и чину Филиппа могут судить только епископы. Никита Романович опустил голову и произнёс:

— Как будет воле твоей угодно, государь!

Кровожадная мстительность Иоанна определила неотвратимо-беспощадное решение судьбы митрополита Филиппа. Задумано было по-иезуитски. Для начала царь послал своих прислужников в Соловецкий монастырь, где ранее Филипп был игуменом, чтобы привезли в Москву дурные вести об его игуменстве. Или неведомо было ему, что дурных вестей не могло быть, ибо Филипп во время пребывания в Соловецком монастыре прославился святостью?

Известно, что посланные царя применили и самые тяжкие угрозы, и льстивые обещания. Но самыми верными оказались угрозы. Ими и удалось склонить к предательству игумена Паисия — ученика Филиппа. Печальный пример того, что охваченный страхом человек перестаёт быть человеком. Составленные Паисием обвинения были недостоверными и, что особенно прискорбно, глумливыми. Клеветника привезли в Москву лжесвидетельствовать.

Суд над Филиппом вершили не в новой столице царя, а в Москве. Хотя и перенёс Иоанн столицу в Александровскую слободу, Москва продолжала оставаться центром государственной жизни Руси. Многие понимали, что переезд царя в слободу был вызван не столько разумной волей и необходимостью, сколько желанием устрашить подданных своим отъездом и тем сделать их более послушными. Да и привольная жизнь в слободе позволяла Иоанну тешить свою плоть содомскими развлечениями.