– Мальчик из нормальной еврейской семьи и вдруг пошёл в пограничники, чтобы задерживать на границе наших родственников. Ой, горе мне!

И её можно понять. Боря честно проучился три курса. В классе он сидел на первом столе сразу у входа в аудиторию. Преподаватель спецподготовки, подполковник с лошадиной или с хоккейной фамилией, соответствующей фамилии внешности, с кулаками с голову жеребёнка, но добрейшей души человек, правда тот, кто об этом не знает, при встрече с ним отдаст всё и ещё сдунет несуществующую пылинку с его костюма, всегда заканчивал свои занятия одинаково, и мы все ждали её как финальную сцену в "Ревизоре" русского писателя Н.В. Гоголя:

– Так что, Борис Михалыч, допустим мы, чтобы проклятые империалисты безнаказанно ходили через наши советские границы?
– громко говорил подполковник и стучал огромным кулаком по столу Бори.

Съёжившийся в комок Боря тихо отвечал:

– Не допустим, товарищ подполковник.

– Вот то-то. Дежурный, занятие окончено.

– Встать, смирно!

– Вольно, перекур.

– Ну, чего он ко мне прицепился? Каждый раз одно и то же, - жаловался нам Боря.

Как ему объяснишь, что все лихорадочно искали повод.

И повод нашёлся. На офицерской стажировке на Дальнем Востоке застава Бори разгружала ящики из вагона, пришедшего из Кореи. Что за ящики, никто не знал. Сказали, что это спецгруз и попросили быть осторожнее с ним. Но где вы найдёте такого советского солдата, который бы при слове "тайна", "спецгруз" остался равнодушным? И такой солдат не нашёлся. Ящики были не тяжёлые и поэтому один из них аккуратно треснули об рельс. Оттуда посыпались авторучки северокорейского производства. В эпоху тотального дефицита такая ручка приравнивалась к позолоченному "Паркеру", корпус которого затейливо расписан алмазным резцом. Один ящик "скоробчили", на учебной заставе тридцать человек, потом кореша на других заставах, сунули курсанту авторучку:

– Нашли вот, вам ещё учиться, а мы и карандашом письма домой напишем.

Но фраера всегда губит жадность. О пропаже ящика доложили, почти все ручки собрали, а одна лежала на Бориной тумбочке в палатке. Нельзя доверять "данайцам, дары приносящим". Кто всё организовал? Товарищ курсант приказал. Все в один голос говорят. Как в тысяча девятьсот семнадцатом году. Бедные разнесчастные, что поделаешь, если без пяти минут офицер приказывает. Всем была ясна подоплёка, но что поделаешь, если человек с пятой графой. Отправили служить в Забайкалье, в спецотряд, где уже служили три еврея - начальник отряда, старший инструктор политотдела, врач медсанчасти и четвёртый Боря. А нам объявили, что Боря совершил акт международного терроризма и за это отчислен из училища рядовым в погранвойска. И доказать обратное было невозможно.

Служил он недолго, три курса училища это как шесть лет в армии. Уволился старшиной.

Последний раз видел его в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, незадолго до окончания академии. Мы группой слушателей летели в Петропавловск-Камчатский подработать в отпуске в качестве студентов в студенческом стройотряде, все в гражданке и вдруг Боря с женой. Рад до невозможности, а мы задержаться не можем, несёмся с рюкзаками на отходящий самолёт, только успел сказать: "Боря не волнуйся, свидимся". Свидеться не пришлось, но меня потом так неназойливо спрашивали люди из органов, а что хотел от меня этот человек в аэропорту? Ответил: обознался.

А Забайкалье интересное место. Туда испокон веку ссылали самые лучшие умы России и от нас уезжали не самые плохие люди.

В училище нас серьёзно учили стрелять. Не менее одного раза в месяц выезд на стрельбище на одни или на двое суток. Стрельба днём и ночью. Из пистолетов, автоматов, пулемётов, гранатомётов. На выполнение упражнений хватало половины выделенных Курсом стрельб боеприпасов. Старшины жаловались - опять боеприпасы сдавать на склад.

Хорошие результаты стрельбы достигались не натаскиванием на боевых патронах, а на стрелковых тренировках. Лежишь в тире, прицеливаешься в уменьшенную мишень и учишься держать "ровную мушку". Добиваешься автоматического плавного спуска курка. Это основа основ меткой стрельбы. Сорок девять очков из пятидесяти возможных при скоростной стрельбе из автомата одиночными выстрелами на дистанцию сто метров в течение одной минуты. Сутки увольнения из расположения училища. Это что-то значит. Правда, всего лишь второе место в училище. Мой товарищ был точнее - двое суток увольнения.

На выпускных экзаменах по огневой подготовке в ночных условиях я выполнил упражнение двумя очередями, затратив три патрона (последний одиночный выстрел допускается) и получил отличную оценку. Из пистолета на государственном экзамене выбил двадцать девять очков из тридцати возможных (такой результат показал впервые, выше двадцати восьми очков не поднимался). "Огневики" на экзаменах волновались больше нас. Как они научили, так мы и стреляли.

Стрелять мы любили. Два раза в год сами пристреливали своё оружие. Автоматы знали на ощупь, не глядя на заводской номер. В дождь прикрывали автомат шинелью, хранили от резких ударов и толчков. Поэтому и автоматы стреляли туда, куда хотели мы.

До сих пор я помню мнемоническое правило для стрельбы с поправкой на ветер: "Ветер умеренный - пулю так относит, как от прицела два с половиной отбросить". То есть при среднем ветре и при прицеле "три" (на триста метров) нужно сделать вынос на половину фигуры мишени в сторону ветра.

В тысяча девятьсот семидесятом году на войсковой стажировке в Приаргунском пограничном отряде Забайкальского пограничного округа в должности заместителя начальника пограничной заставы мне пришлось работать на учебном пункте с только что призванной молодёжью.