Фронтовое образование не требовало такого неусыпного наблюдения и побуждения, как научное. Каждый кадет второй и третьей рот, если он не был кривоножка или слабосильный, сам старался поскорее быть «фронтовиком», то есть попасть в строевой состав роты, потому что с того времени он приобретал право ходить на парады и в лагерь. <…> А это возбуждало немалое соревнование между кадетами этих рот, пожалуй, через это возбуждалась и зависть между ними. <…>

Еще сильнее волновались кадетские страсти вне стен корпуса, когда происходило состязание между военно-учебными заведениями в присутствии царя. Это состязание происходило в Петергофе, где начиная с 1828 года все корпуса с половины июня до начала августа жили в палатках; каковое блаженное время для кадет я и намерен описать с некоторою подробностью.

С 1 июня изменялся в некоторых отношениях образ жизни кадет. Уже не раздавался ни по утрам, ни в два часа пополудни барабанный бой, сзывавший кадет в классы. С 1 июня классы закрывались, и место научного образования заступало фронтовое. С утра до вечера кадеты были заняты ротным и батальонным ученьем, а также пригонкой одежды и амуниции. На то и другое обращалось особенное внимание со стороны ротных командиров по той главной причине, что с выпуском в офицеры изменялся состав рот. Кроме ранжира и других мелочей нужно было согласовать ружейные приемы и уравнять шаг. Кроме обновления и пригонки новой мундирной одежды нужно было пригнать патронные сумы с перевязями, ранцы и лагерные кивера. Особенная деятельность в это время проявлялась между ротными командирами гренадерской и первой рот, которые изменялись в своем строевом составе почти наполовину.

Но с 1831 года для ротного командира гренадерской роты, которым был в то время подполковник Сивербрик, явилась новая, ни с чем не сравнимая забота – это блюсти за августейшим гренадером. В этом году государь император осчастливил корпус двумя высокими милостями: назначением себя по кончине своего брата Константина Павловича «шефом корпуса» и приказанием старшему сыну своему находиться в рядах гренадеров в продолжение лагерного времени и нести одинаковую службу с кадетами. Поэтому наследник всероссийского престола являлся с пунктуальной точностью в сопровождении своего воспитателя генерал-адъютанта <Карла Карловича> Мердера на все время ученья, совершал с кадетами походы, маневрировал с ними, стоял на аванпостах, проводил ночи на бивуаках. Несмотря на то что прошло полустолетие, но я ясно представляю себе тот бивуак, когда после утомительного перехода усталый цесаревич спал на соломе среди кадет, а престарелый его дядька дремал, сидя на складном стуле, под деревом, в нескольких шагах от своего августейшего питомца.

Да и сколько других благоговейных воспоминаний воскресает о лагерной жизни! <…> Кто не припомнит ласкового обращения царицы с кадетами, <…> которых она поила чаем, бросала конфекты и апельсины? Кто не помнит штурм каскада, что между фонтаном Самсона и Большим дворцом, когда царица раздавала часы, кольца и другие призы первым взобравшимся на верх каскада облитым водою кадетам?

И много других разнородных воспоминаний роится в моей голове…

Воспитанники одного из старших классов кадетского корпуса и преподаватель во время урока физики.

Фото (конец XIX – начало XX вв.)

[25]

…До 11 лет я рос в деревне, среди множества дворовых мальчишек, на полной воле. Постоянно борьба, бабки, кулачки, купанье, беганье и вообще развитие той физической силы, для которой теперь придумываются целые системы.

В 1841 году мать моя привезла меня в Петербург, где меня с помощью большой протекции зачислили экстренным кандидатом [26] в 1-й кадетский корпус. В этот корпус принимали только потомственных дворян, родители которых не ниже полковничьего чина.

В корпус меня отвез мой дядя, генерал <Владимир Иванович> Панаев. Он представил меня в неранжированную роту к капитану Михаэлю, который его расспрашивал, под чьим я руководством воспитывался дома, под женским или под мужским.

«Это для того, – пояснял Михаэль, – чтобы знать, обращаться ли с ним мягко, по-женски или быть иногда суровым и требовательным».

Дядя когда-то сам был кадет, понимал, что если в роте 200 шалунов, то нельзя различать, с которыми обращаться по-женски и с которыми – по-мужски. Видел только, что Михаэль желает втирать очки как родителям, так и своему начальству.

В Петербурге некоторое время мне пришлось жить у моих бабушек Воиновых, бывших фрейлин двора Екатерины II. По праздникам к бабушкам приходили их родственники-кадеты, которые и подготовляли меня в корпус. Они мне говорили, что сначала ко мне, как к новичку, будут приставать и бить меня, но чтобы я отнюдь не жаловался, а всегда сам расправлялся: «Прямо в нос кулаком, чтобы кровь пошла!»

Учили меня и тому, что если кто передо мной нашалит что-нибудь и меня начальник будет спрашивать, кто это сделал, то говорить: «Не знаю». Если будут сечь или морить голодом, то все-таки никогда «не выдавай товарища». Крепко засели мне эти уроки в памяти, и я поступил в корпус с хорошей подготовкой.

Неранжированная рота была переполнена, все кровати были заняты, и поэтому меня поместили в отдельной комнате вместе с черкесами, которых было человек двадцать в лезгинских и черкесских нарядах. Кровать мне отвели рядом с сыном Шамиля, знаменитого имама и воителя на Кавказе. Шамиль был переведен в 1-й кадетский корпус из Александровского малолетнего корпуса, который помещался в Царском Селе. В малолетнем корпусе он пробыл более года, научился говорить по-русски и усвоил кадетскую жизнь: лгать начальству, заступаться за товарищей и своих не выдавать. Словом, был он кадетом обстрелянным и взял меня под свое покровительство. Он обладал силой и кошачьей ловкостью, обижать меня не давал и очень быстро спроваживал тех озорников, которые намерены были приставать ко мне, как к новичку. Дрался он отлично и руками, и ногами; а когда его одолевали, то другие черкесы охотно за него заступались. <…>