Я даже спросил потом о. Ивана:

– Отец Иларион не русский?

– Нет, русский, крестьянин Подольской губернии.

Отец Иларион одет «почище», на нем черный, хороший подрясник. И держится иначе, чем пустынник: мне кланяется очень низко, а о. Ивана перебивает и не дослушивает.

Мне сразу показалось, что о. Иларион видит во мне человека, от которого многое зависит в вопросе о разрешении постройки монастыря. Впоследствии оно так и оказалось. А пока я видел только низкие поклоны и заискивающую улыбку. Несколько раз во время разговора он, как к своему служке, обращался к о. Ивану:

– Ты бы о чае похлопотал. Им, верно, с дороги чайку хочется.

«Ты бы о чае похлопотал» он говорил резко, почти грубо. А «им, верно, с дороги чайку хочется», – перегибаясь, с полупоклоном в мою сторону.

Очень скоро о. Иларион свел разговор на интересующий его вопрос. Рассказал о притеснениях со стороны лесного ведомства и администрации. Вздохнул и сказал:

– За границей живут русские люди, а тут, в своем отечестве, не могут найти приюта.

Вздохнул снова, но сейчас же усмехнулся в бороду своей странной усмешкой, которую никак нельзя было связать с темой разговора, и спросил неожиданно:

– А как вы полагаете, можно надеяться на разрешение монастыря?

– Не знаю, право… Вероятно, это возможно. Но разве вопрос, нужен ли монастырь, решен окончательно?

– Пустынники подписались. Я все бумаги представил, – сказал о. Иларион, перестал бегать глазами и уставился на меня в упор.

– Я знаю. Но вы сами-то убеждены, что это нужно?

Отец Иларион перевел глаза на о. Ивана. Быстро взглянул в окно, потупился и ответил не сразу.

– А почему же нет? В церковь недалеко будет ходить. Разбойники не обидят. С земли никто не прогонит. А жить по-пустынному можно. Я все бумаги подал.

Мне показалось, что он опять усмехается. И что-то в тоне его задело меня за живое. Я – человек «мирской». Не жить мне никогда ни в монастыре, ни в пустыне, но как он не сознает, что делает? Или, может быть, сознает?

Вопрос о значении для пустынножительства постройки монастыря был для меня ясен как день. И я сказал прямо:

– Хлопотать о монастыре может только заклятый враг пустыни. Постройка монастыря, о котором вы хлопочете, будет гибелью пустынножительства.

– Почему? – не то с любопытством, не то с иронией спросил о. Иларион.

– Потому что одно другое исключает. Монастырь весь держится на послушании игумену и уставу. Пустынножительство – на религиозной свободе. Это – сторона внутренняя. А внешняя – раз монастырь, да еще «пустыннический» – значит, богомольцы, гостиницы для приезжающих, странноприимные дома и проч. Какое же тут безмолвие? Монастырь будет расти. Явятся послушники, монахи и совершенно поглотят горсть пустынников, которые приютятся вокруг него.

– Я не сам, – перебил меня о. Иларион, – все хотели… Кто не хочет, может не жить…

В лице его было что-то трусливое. И в то же время почти злое.

Отец Иван сидел бледный, опустив голову. Я взглянул на него и невольно сказал:

– Только знайте, о. Иларион: какой бы вы монастырь ни построили, всегда найдутся люди, которые будут уходить в пустыню. Сгонят их с этих гор – они подымутся выше.

– Истинно так, – твердо сказал о. Иван.

Отец Иларион и трусил чего-то, и злился, и решительно не знал, что сказать.

– В этом монастыре, – сказал он, злобно косясь на о. Ивана, – будут жить только те пустынники, которым нечего богомольцев бояться, которые окончательно утвердились.

Отец Иван весь так и вскинулся. Что-то на миг блеснуло в его лице. Горячо, прямо и смело он сказал:

– А кто утвердился? Я скажу за себя: я всегда в колебании. Всегда борюсь с помыслом: верно ли избрал путь? Думаешь: не ошибся ли? Уйти с горы! Погибаешь здесь!.. И так будет до последнего часа.

– Разве не бывает, что веришь? – опять не то с любопытством, не то с иронией спросил о. Иларион.

– Бывает. Но никогда не можешь сказать, что не усомнишься.

– Я так думаю, – видимо желая переменить разговор, начал о. Иларион, – коли Богу угодно – монастырь разрешат. Для пустынников некое великое дело будет: свой монастырь и покой…

Мне тоже хотелось кончить разговор о монастыре, и я спросил в шутку:

– А что, пустынники не разбегутся от меня, если я буду снимать их фотографическим аппаратом?

Вопрос этот произвел самое различное действие.

Отец Иван просто ответил:

– По-моему, нет.

А о. Иларион застыдился, законфузился, заерзал на месте и, как кокетливая провинциальная барышня, ответил жеманным вопросом:

– Зачем вам?

– И знать ни к чему, – резко перебил его о. Иван и, не дав мне ответить, встал.