– Вот и покажите, что настоящие, - улыбнулся хозяин, разводя руки над богато накрытым столом.

Чего ж не показать? Богатыри киевские к рати застольной столько же привычны, сколь и на поле супротив басурмана. Алешка к себе осетра подвинул, Иван - птицу какую-то, хозяин - зайца, - это только для начала, - и пошла потеха. Лопают, ровно взапуски. Приостановятся, дух перевести, кваском хмельным съеденное сверху зальют, и опять мечут. Правда, чем дальше, тем чаще дух переводится. Слуги, что к столу подают, с ног, должно быть, сбились, квас с ледника таскаючи. А там, глядишь, слово за слово, и разговор завелся. Вот только понимания между ними никакого нету, потому что каждый о своем говорит. Алешка поначалу по сторонам поглядывал, не покажется ли где дочь Митряева, а потом напрямую спросить решился. Ан хозяин про гостьбу речи ведет, про барыши, у кого где что купить подешевле можно, и куда это везти надобно, чтоб продать с выгодой. Иван же - и того пуще. Мычит чего-то, и не поймешь: то ли песню поет, то ли сказку сказывает. А как еще ведерко хватили, так тут уж, кроме как об делах, и говорить не о чем. Вспомнилось хозяину, будто гости его с поручением от князя прибыли, вот и пристал как банный лист. Вынь ему да положь, что это за наказ им к нему даден. Ежели ладьи какие с товаром куда гнать, так это он завсегда пожалуйста. Он, хотя дальше Нова города не поднимался, но коли надобно, в какое угодно царство готов, хоть на север, хоть на юг. Или вот, про терем расписной князь наслушался, такого же захотелось, так и мастеров найдет. Потому, понятное дело, негоже князю без терема расписного.

Иван, к счастью, задремал, Алешка же - все никак речь Митряеву оборвать не может. Тот как взялся считать, сколько гривен на работу ушло, сколько - на дерево, сколько - мастерам на содержание, еще на что-то, - не остановить. Глядит, у Ивана из-под ворота рубахи краешек грамотки выглядывает, где князь волю свою отписал. Выпростал, хозяину протянул. Сам, мол, гляди, в чем поручение княжеское. Нашел, как говорится, время и место. Крутит Митряй в руках грамотку, не знает, с какой стороны смотреть. Ему, небось, пятерня десятериком сейчас мнится, а Алешка ему - грамотку. Так таращился, и эдак, - никак не выходит. Ты мне лучше на словах передай, молвит, наконец, а прочитать и завтра успеется. Здесь чужих нету, никуда грамотка не денется.

Алешка, знамо дело, подбоченился, и начал, как сам когда-то видел.

– Вот ты, значит, гость, так мы к тебе, как к гостю, и прибыли. Потому как у тебя, значит, товар, а у нас - купец...

– Погоди, - помотал головой Митряй и, на всякий случай, еще кваску хлебнул.
– Это что же такое получается? То вы богатыри, а то - купцы...

– Ты не перебивай, - Алешка говорит, и тоже хлебнул.
– Я и сам, без тебя, собьюсь, когда надо будет. Удивляться тут нечему. Потому как богатыри мы - каждый день, окромя сегодняшнего. Сегодня мы - купцы, и прибыли к тебе за товаром красным, за красной девицей.

– Что товар красный, это ты правду сказал, - в свою очередь подбоченился Митряй, пропустив мимо ушей "девицу".
– Пенька у меня, вдесятером не порвать, а уж деготь березовый - всем дегтям деготь. Вы такого дегтя от Киева до Нова города не сыщете. Много ли князю надобно? Коли по сусекам поскрести, так кое-чего и найдется, а коли больше, - подождать придется. Да и дешево не отдам, хотя бы и самому князю. Не даст цены, мне только свистнуть, враз с руками оторвут.

Митряй хотел показать, как свистеть будет, ан вместо того издал такое могучее "тпрррууу", что мирно сопевший Иван на мгновение приоткрыл глаза, прислушался, головой помотал и снова засопел.

И началось. Алешка Митряю все про девицу сказать норовит, а тот, как про товар услышал, иного и слышать не желает. Он уже, небось, гривны в уме перебирает, да считает, как не продешевить. До того дошло, что в сарай Алешку вести собрался, бочки с дегтем показывать. Потому, слова хорошо, а самому убедиться - важнее. Такой деготь, что хоть с хлебом ешь. Хочешь - меха выделывай, хочешь - лечи кого, а нет - телегу смазывай. Али там дверь с воротами... Хорошо, два шага шагнул - и повалился, захрапел. Алешка встал было, поднять, ан и сам не устоял. Не слыхал, как домашние по лавкам растаскивали...

Только наутро и разобрались, за какой надобностью посланные от князя в Любеч заявились. Как у колодца поплескались, да снова за стол присели.

Прочитал Митряй грамотку, глаза вылупил. Снова прочитал. Отложил в сторону, бороду теребить принялся. Потеребит-потеребит, поскребет затылок пятерней, - и снова теребит. Алешке подумалось - это он от счастья, нежданно-негаданно привалившего, слова потерял. Нельзя сказать, чтоб в родственники княжеские попал, так ведь и не совсем чужой, вроде...

Митряй же, осушив ковшик квасу, обтер усы с бородой, да и поведал, отчего над волосней измывался. Коли коротко - есть у него товарищ в Нове городе, тоже гость. Они, как задружились, - давно это было, - порешили промеж себя детей своих обженить. Как сговорились, так и сделали. Прислал новгородец сватов, Авдотья с ними, да с братьями своими, к жениху и отправилась, а сам он задержался. Сегодня-завтра тоже плыть собирался...

Чего ж вчера не сказал?

А разве кто спрашивал? Так ведь еще и то рассудить: с дочерью, с ней дело решенное, в Нове городе обождут малость, а князя, - как не уважить, ежели товар надобен...

Что ж за народ такой, купцы эти самые? Дочь выдает, ан о прибыли не забывает... Только чего уж теперь делать. Засиживаться, вроде, тоже не из-за чего. Утекла невеста Иванова, аки вода из рук. Поклонились хозяину поясно, за хлеб-соль его, за привет, и подались себе восвояси. Из-за стола, да не солоно хлебавши. Иван - туча тучей, Алешка же - с легким сердцем. Обоих понять можно.

Уж от города сколько отъехали, и тут видит Алешка, нет рядом Ивана. Потерялся где-то. Обернулся испуганно, а тот застыл невдалеке на дороге, будто решил что-то, ан сомневается.