Но кто же такая Вера Николаевна Малиновская и кем она приходилась Родиону Яковлевичу? Рассмотрим все возможные варианты их родства. Принимая во внимание ее отчество, чисто теоретически можно допустить, что она была старшей дочерью Николая Антоновича, тогда как мать Родиона, Варвара Николаевна, была его младшей дочерью. В этом случае, принимая во внимание примерно тридцатилетнюю разницу в возрасте между Верой Николаевной и Варварой Николаевной, придется предположить, что Николай Антонович был женат, как минимум, дважды. Данная версия представляется мне маловероятной. Гораздо более правдоподобной кажется другая версия, согласно которой Вера Николаевна была либо женой Николая Антоновича и, следовательно, матерью Варвары Николаевны и родной бабкой Родиона Яковлевича, либо женой одного из родных братьев Николая Антоновича и родной теткой Варвары Николаевны. В этом последнем случае Родион приходился Вере Николаевне внучатым племянником.

Можно также с большой долей уверенности предположить, что она происходила из рода Хирьяковых, иначе необъяснимым становится постоянное проживание в усадьбе в Старом Белоусе Рахили Модестовны и частые наезды туда остальных Хирьяковых. Конечно, Вера Николаевна не могла быть родной сестрой Рахили Модестовны, но вполне могла приходиться ей двоюродной сестрой, если допустить, что у Модеста Николаевича был родной брат Николай Николаевич, чьей дочерью и могла быть Вера Николаевна.

Если она действительно была матерью Варвары Николаевны, то вполне объяснимым выглядит то, что она более чем на десять лет усыновила своего внука. Ее непутевая дочь родила в 19 лет вне брака, да еще от человека, старше ее лет на сорок и принадлежащего совсем к другому сословию. Такие случаи в жизни достаточно обыденны. Ребенок мешал попыткам Варвары Николаевны устроить свою личную жизнь, особенно после смерти Якима Ивановича, когда всякая помощь с его стороны, если и была, то, естественно, прекратилась. Поэтому вполне возможно, что она постаралась поскорее сплавить ребенка матери или кому-то из родственниц. В одной из следующих глав будет приведено надежное свидетельство того, что Варвара Николаевна Родиона не воспитывала, передав его вскоре после рождения на попечение родных. За это сын всю жизнь был на нее сильно обижен. Вполне вероятно, что содержащееся в романе утверждение о смерти бабки Вани Гринько вскоре после смерти деда неверно. Оно могло лишь маскировать достаточно тесную и длительную связь Родиона со вдовой деда, оказавшей значительное влияние на его становление как личности.

Есть весьма серьезные доказательства того, что сообщаемое в письме Рожалина — правда. Во-первых, все лица, которых он упоминает, реально существовали и сведения о них весьма точные. Зачем было давать столько точных сведений ради всего одного придуманного персонажа? Главное же, как вспоминает Наталья Родионовна, замечание о небольшом выпячивании кожи у левой ноздри Родиона Яковлевича вследствие детской травмы — абсолютно верное, и знать об этом дефекте мог только тот, кто близко его знал. Кроме того, присланную Рожалиным фотографию, на которой Рон Малиновский запечатлен в Старом Белоусе в 1913 году, Наталья Родионовна показала одному знакомому эксперту-криминалисту, который, сравнив ее с фотографиями маршала Малиновского, сделал вывод, что с вероятностью 80 % можно утверждать, что Рон Малиновский и Родион Яковлевич — одно и то же лицо.

Малиновский, как мы видим, имел довольно благополучное детство, с гувернанткой, любящими родственниками, отдыхом в деревне, сытой и привольной жизнью барчука. Но эта идиллия не продлилась слишком долго. Еще до начала Первой мировой войны у Рона произошел какой-то конфликт с Верой Николаевной, и они, как кажется, расстались навсегда. По всей вероятности, на Малиновского удручающее впечатление произвело известие о том, что «мама Вера» не является его родной матерью, и что родная мать, Варвара Николаевна, оставила его еще в младенчестве. Время, когда он покинул гостеприимный дом Веры Николаевны, точно определить не представляется возможным. Судя по рассказу Рожалина, это должно было произойти не позднее апреля 1914 года, но нельзя исключить, что это было еще в конце лета или осенью 1913 года. Если верно последнее предположение, то в 1913 году Малиновский должен был оставить учебу в гимназии или в реальном училище. Там учебный год продолжался с 17 августа по 1 июня. Возможно, что Родион даже не стал сдавать экзамены за очередной класс. Тогда правдиво утверждение, содержащееся в его автобиографии 1938 года, что он отправился в Одессу после августа 1913 года. Когда будто бы перестал работать на фольварке Шендеров. Вполне возможно, что названием этого фольварка он маскировал Старый Белоус, а Гниванью — Мариуполь. Скорее всего, после отдыха в Белоусе он направился к своей матери в Клищев, но там не поладил с отчимом и поехал к родственникам в Одессу, где и поступил приказчиком к купцу Припускову. Не исключено, что он надеялся заработать денег для поступления в кадетский корпус. Вполне вероятно, что Родион не хотел больше сидеть на шее у Веры Николаевны и решил самостоятельно зарабатывать себе на жизнь.

В анкете Малиновский писал, что с сентября 1913 по май 1914 года работал «мальчиком-подростком» в галантерейном магазине купца Припускова в Одессе. Вероятно, с сентября 1913 года Малиновский излагает в анкетах свою подлинную биографию, хотя по всей видимости, у купца он работал полноценным приказчиком. И в своем романе Малиновский это признает.

Дочь Родиона Яковлевича Наталья вспоминала:

«В последнюю поездку в Одессу летом 66-го, словно прощаясь, папа обошел все с детства памятные места. Показал маме дом купца Припускова, улицу и дом, где жила семья дяди Миши, закоулки Одессы-товарной, Аркадиевку и гавань. Миновали они только площадь, на которой по правилу о дважды Героях стоит папин бюст работы Вучетича.

— Посмотрим? — предложила мама, когда оставалось только свернуть за угол.

— Иди одна, если хочешь.

И, думаю, дело не в том, нравилось ему или нет сделанное Вучетичем. Не стоять же и в самом деле перед собственным бронзовым изваянием.

Зашли они в тот день и к сыну дяди Миши, папиному двоюродному брату Вадиму Михайловичу Данилову, вспомнили первую после детства и последнюю встречу отца с дядей Мишей в день освобождения Одессы, 10 апреля 1944 года. О ней мне рассказывал очевидец — Анатолий Иннокентьевич Феденев, в ту пору офицер для особых поручений при командующем фронтом:

“Родион Яковлевич объяснил шоферу, как ехать, и мы сразу нашли тот дом на окраине Одессы. Вышли, собрался народ. Я хотел было спросить о Данилове, но Родион Яковлевич уже шагнул к стоящему поодаль старику: «Не узнаешь меня, дядя Миша?» Михаил Александрович, хоть и знал об удивительной судьбе двоюродного племянника, все же никак не мог поверить, что стоящий перед ним боевой генерал и есть тот самый бедный родственник, мальчишка на побегушках”».

Поскольку в 1-й класс гимназии обычно поступали в возрасте 9 лет, в 1913 году Малиновский, скорее всего, окончил 5-й класс гимназии. Согласно внесенным в 1912 году изменениям в Устав о воинской повинности, вольноопределяющимися могли быть только лица с высшим или со средним образованием не менее чем в 6 классов гимназии. Лица, не удовлетворявшие этому цензу, могли сдавать специальный экзамен за 6 классов гимназии, причем из экзамена исключались иностранные языки. Вольноопределяющиеся производились в офицеры после сдачи особого экзамена, приблизительно соответствующего курсу юнкерского училища и включающего только специальные военные дисциплины. Поскольку Малиновский поступил в армию не вольноопределяющимся, а только добровольцем (охотником), что зафиксировано, в частности, в списках русских военнослужащих, отправленных в Русский экспедиционный корпус во Франции в 1916 году, можно предположить, что он окончил не более пяти классов гимназии. Возможно, он надеялся со временем сдать экстерном экзамены за гимназический курс и поступить в военное (юнкерское) училище. Но тут началась война. Думаю, что на войну Родион пошел из патриотических побуждений и давней склонности к военной службе, а отнюдь не из жизненной безысходности, как он пытался представить в позднейших автобиографиях и романе. По всей видимости, на самом деле никто Малиновского из приказчиков не выгонял, просто он предпочел пойти добровольцем на фронт.

В автобиографии, написанной 28 декабря 1938 года, Малиновский рассказал, как началась его военная служба: «Уже в вагоне меня представили начальству, и я был зачислен официально добровольцем в пулеметную команду 256 пех. Елисаветградского полка, в команде я отличался строптивым характером, мало оказывал почтения начальству, за что оно меня не любило, я все время был в строю, сперва подносчиком патронов, а затем наводчиком и начальником пулемета — разумеется, участвовал абсолютно во всех боях, а наград все же не получал, был награжден Георгием 4 степени, да и то по представлению чужого командира б-на — кажется 290 Валуйского, на поддержку которого был брошен один батальон нашего полка и наш пулеметный взвод во время прорыва немцев в марте 1915 г. у Кальвария (Севернее Сувалки) (одновременно, как это полагалось по статусу Георгиевского креста, Малиновский был произведен в ефрейторы). В октябре 1915 г. я был ранен под Сморгонью (здесь — косвенное доказательство того, что с начальством, по крайней мере в России, Родион не очень ладил; обладателю первого Георгиевского креста (4-й степени) следующий крест могли дать за ранение: так, например, получил свой второй крест (3-й степени) Георгий Константинович Жуков, но для этого нужны были хорошие отношения с начальством; Малиновский же крест за ранение не получил), лечился в г. Казани в 66 городском госпитале, по излечении прибыл в 1 зап. пулеметный полк в г. Ораниенбаум в 6 роту командиром отделения, в конце декабря 1915 г. был назначен в маршевую пулеметную команду особого назначения и попал вместе с командой в г. Самару во вновь формируемый 2 полк, который в январе 1916 г. был отправлен через Маньчжурию на погрузку на пароход в порт Дайрен, а оттуда через Индийский океан, Суэцкий канал в Марсель во Францию, куда прибыли в апреле 1916 г., нас в порту вооружили и привели в Лагерь Майи, где целый месяц производили все короли и президенты беспрерывные смотры и парады, а в июне 1 бригада (1 и 2 полки) была направлена на фронт под Мурмелон — недалеко от Реймса, потом были переброшены под Силери, а затем под форт Бримон, там нас захватила февральская революция, там же на фронте с выходом приказа № 1 я был избран председателем ротного комитета, 17 апреля 1917 г., после долгих дебатов на собраниях и делегатских совещаниях, бригада приняла решение все же участвовать в общем Апрельском наступлении союзников, мы пошли в атаку на этот форт Бримон, в первый же день атаки я был ранен разрывной пулей в левую руку с раздроблением кисти и очень долго лечился в госпиталях в г. Бордо, Сен-Серван, Сен-Мальо — где также избирался в госпитальные комитеты. В конце июля 1917 г. произошло разделение бригад по приказу Генерала Занкевича в лагере Ля Куртин, я не закончив хорошо лечения, поторопился в полк и прибыл в Ля Куртин, когда 1-я бригада была объявлена взбунтовавшейся, на деле бунта никакого не было, просто бригада отказалась сдать оружие и отказалась идти на фронт, а требовала отправки в Россию, по прибытии в роту я опять был избран в ротный комитет и делегатом отрядного комитета. В конце августа отрядный комитет не хотел доводить дело до вооруженного подавления, вынес решение сдать оружие, с этим не согласились солдаты на митинге всей бригады и был избран тут же на митинге новый состав отрядного комитета. В этот период у меня открылась рана и я с большим трудом был направлен опять в госпиталь в Сен-Серван (лагерь был уже в это время сильно изолирован и прибывали французские части на обложение лагеря Ля Куртин), в 15 числах сентября в этот же госпиталь прибыли раненые солдаты и мы узнали, что 13 сентября Лагерь Ля Куртин был расстрелян (т. е. по лагерю был открыт огонь и лагерь сдался). По выходе из госпиталя был направлен в лагерь Курно (там была другая половина русских войск и реакция), там был подвергнут аресту, хотели даже учинять суд надо мною, как и над всеми Куртинскими комитетчиками, но успели допрос только провести, как произошла Октябрьская революция, Французское правительство после этого издало приказ о разоружении всех без различия русских войск и об отправке их на работы, т. к. дескать во время войны нечего даром хлеб есть, а кто мол не захочет работать то будет направлен в Африку на принудительные работы. Я пошел на работы в район Бельфор, — ссылаясь на свою раненую руку я манкировал работой пока не был заключен под стражу. После расстрела двух наших товарищей — одного т. Ушакова, а другого фамилию не помню, это мне показало полную нашу беззащитность с одной стороны, и все же я чувствовал моральную необходимость побить немцев — в это время они оккупировали Украину издеваясь над народом — я решил пойти на фронт и был направлен в иностранный легион 1-й Марокканской дивизии французской армии, куда попал в январе 1918 г. (следовательно, о своей готовности идти в добровольческий Легион чести Малиновский заявил не позднее января 1918 года, а возможно, еще в декабре 1917 года. Однако даже в январе 1918 года немцы ни в коем случае не оккупировали Украину; наоборот, в это время на Украине наступали советские войска, которые заняли Киев и теснили войска украинской Центральной рады к линии австрогерманского фронта. Значит, Малиновский пошел в легион из патриотических побуждений самого общего свойства, а отнюдь не потому, что его родную Украину заняли немцы. Однако признаваться в желании добровольно продолжать «империалистическую войну» в советское время было не принято. Поэтому Родион Яковлевич придумал про оккупированную Украину, а также про принудительные работы, на которые его будто бы послали. Дескать, лучше уж воевать, чем заниматься бессмысленным трудом), а в марте 1918 г. дивизия была брошена навстречу немецкому Мартовскому прорыву в Пикардии и с этого дня эту дивизию безжалостно избивали во всех тяжелых боях 1918 г., я был наводчиком, а затем начальником пулемета, вплоть до перемирия. В январе 1919 г. нас всех русских изъяли из иностранного легиона, — кроме тех которые подписали контракт служить 5 или 10 лет независимо от возраста, за это давалась единовременная денежная премия и на эту удочку многие попались, — и собрали в деревне Плеер недалеко от гор. Сюзана, первоначально думали направить всех к Деникину, но встретили отпор, что мы мол подписывались воевать только против немцев, о чем делалась пометка в наших солдатских книжках, все же им удалось направить в Новороссийск одну стрелковую роту — человек 200, остальные — около 300 человек так и остались в деревне до подписания Версальского договора. В июле стали записывать кто куда хочет ехать в Россию — писали уже по городам, нас человек 20 записалось ехать в Одессу, — в августе 1919 г. нас направили в г. Марсель и погрузив 14 августа на пароход Поль- Лека и оказалось что повезли не в Одессу, а во Владивосток, куда мы и прибыли 7 или 9 октября 1919 г.».