В январе 1935 года назначен начальником штаба 3 кав. корпуса, а в июне 1936 года Пом. армейского Кавинспектора БВО».

В 1931 году, в связи с назначением приказом РВС от 16 марта в штаб Белорусского военного округа, Малиновский получил следующую аттестацию: «Военно-теоретическая подготовка хорошая. В обстановке разбирается быстро и умело. Обладает данными для выработки хорошего штабного командира крупного масштаба. Имеет вполне достаточные для командира волевые качества, более склонен к работе в роли строевого командира.

Здоров, вынослив, хорошо подготовлен в стрелковом деле. Отлично владеет личным оружием. Может быть выдвинут на должность нач. сектора или командира стрелкового и кав. полка. Вполне соответствовал должности помощника начальника 3 сектора 1 отдела штаба округа».

В 1932 году аттестация была столь же положительной:

«Обладает волевыми качествами командира, на занятиях с начсоставом принимает грамотное решение и твердо проводит решение в жизнь. Политически развит хорошо.

Подлежал выдвижению вне очереди на должность начальника штаба дивизии, командиром стрелкового или кавалерийского полка — единоначальником.

Достоин продвижению на начальника сектора 1 отдела Штаба округа К-10».

И вот наконец приказом от 14 марта 1933 года Малиновский был назначен начальником 2 сектора 1 отдела штаба БВО. Аттестации 1933 и 1934 годов констатировали его полное соответствие занимаемой должности и возможность назначения командиром-единоначальником стрелкового полка или начальником штаба стрелковой дивизии.

Но в результате последовало неожиданное повышение.

Приказом от 10 января 1935 года Малиновский был назначен начальником штаба 3-го кавалерийского корпуса, располагавшегося в Минске, куда Родиону Яковлевичу пришлось переехать из Смоленска. Но в июне 1936 года его вернули в штаб Белорусского округа в Смоленск, назначив помощником армейского кавалерийского инспектора по оперативному отделу.

После введения 22 сентября 1935 года в Красной армии персональных воинских званий Малиновскому было присвоено звание полковника.

Бросается в глаза, что, достигнув высоких штабных должностей, Малиновский так никогда и не командовал ни полком, ни дивизией, хотя по итогам аттестаций его неоднократно выдвигали на должность командира полка. Вероятно, несмотря на то, что сам Малиновский всегда стремился командовать в строю, его больше ценили как штабного работника.

В принципе до командировки в Испанию карьера Малиновского была вполне успешной, но ничего особо выдающегося в ней не было. В Красной армии были сотни командиров с похожими послужными списками, которые в Великую Отечественную в лучшем случае доросли до командиров дивизий и корпусов.

В 1936–1937 годах Малиновского не обошли доносы. Позднее ему довелось их читать, хотя доносчиков он знал еще тогда. Его дочь вспоминала:

«Не знаю, откуда появилась на папином столе папка устрашающего размера (жалко, не помню, как она называлась, хотя, наверное, просто номером), исчезнувшая через несколько дней. Я полюбопытствовала, полагая, что это белый ТАСС, но в папке обнаружилось невообразимое количество доносов, подшитых в хронологическом порядке. (Сейчас могу предположить, что в конце пятидесятых некоторых лиц ознакомили с их особыми личными делами. Можно только гадать, зачем ознакомили и кого именно, но полагаю, что вернулись эти папки, конечно же, не в архив.) По детской глупости из всего множества доносов я прочла только первый и последний.

В последнем известный мне персонаж с большими звездами на погонах извещал кого следует об имевшем место на его глазах криминальном факте беседы Р.Я. Малиновского на таком-то приеме с иностранным дипломатом на иностранном же языке. О предмете беседы автор бумаги по незнанию языков сообщить ничего не мог, в чем и расписался. Так ругательное слово из родительских разговоров “сексот” впервые наполнилось очевидным смыслом. И надо же было на другой день нам с папой, неся из магазина “Сыр”, что на Горького, кусок рокфора (то было наше традиционное зимнее гулянье), встретить автора доносной бумаги! Я отвернула нос. Папа поздоровался, даже как будто весело, и, выждав, заметил: “С взрослыми ты всегда должна здороваться. А со своими — сама разбирайся”. Значило ли это, что дети не должны сводить родительские счеты или что счеты вовсе не надо сводить? Или правомерны оба ответа?

История первого доноса не в пример длиннее. Она растянута во времени на полвека и никак не укладывается в два абзаца. Жизнь странно выстроила ее — не то как драму, не то как роман, путая жанры, меняя протагонистов и рассказчиков.

Итак, действие первое — излагается по документу. В бумаге (жаль, не посмотрела, куда адресованной и когда именно сочиненной) соседи по коммуналке извещают, что проживающий рядом комбриг (или как-то иначе) Малиновский так и не снял со стены портрет врага народа Уборевича с дарственной надписью, хотя жены нижеподписавшихся командиров “обратились к жене Малиновского с соответствующим замечанием”, а она-де, на другой день, сказала, что мужу слова их передала и получила ответ: “Что я повесил, то будет висеть”…

Прошло по меньшей мере пять лет. Война, видимо, конец сорок четвертого или начало сорок пятого. Почти ночь. Входит дежурный офицер с докладом:

— Товарищ маршал! Генерал такой-то прибыл по случаю назначения на такую-то должность! (Формулировка в моем штатском изложении, естественно, условна.)

Отец (спокойно, негромким голосом):

— Скажи этому сукиному сыну, чтоб через полторы минуты и духу его тут не было! А то лично приду морду бить».

Здесь имелся в виду следующий случай. В 1937-м или в начале 1938 года соседи Малиновского по коммуналке в Смоленске написали на него донос. Доносчиками были Николай Дмитриевич Яковлев, тогда начальник артиллерии Белорусского военного округа, а позднее — маршал артиллерии и начальник Главного артиллерийского управления, и комбриг Иван Андреевич Найденов, до февраля 1938 года — помощник инспектора кавалерии Белорусского военного округа по связи, а в дальнейшем — генерал- лейтенант войск связи и начальник Управления связи РККА, в 1940 году пониженный до заместителя начальника Управления. В доносе сообщалось, что на стене комнаты Родиона Яковлевича висит портрет врага народа Уборевича с дарственной надписью (что-то вроде «моему ученику»). Поскольку Найденов, очевидно, не позднее конца февраля 1938 года из Смоленска перебрался в Москву, а до июня 1937 года ничего криминального в портрете Уборевича не было, донос, скорее всего, был написан в период с июня 1937 по февраль 1938 года, когда Малиновский был в Испании. Не исключено, что именно с этим доносом связаны настойчивые попытки отозвать Родиона Яковлевича назад. Скорее всего, Малиновский никак не был наказан за портрет Уборевича просто потому, что в момент его отъезда в Испанию связь с Уборевичем никак нельзя было ставить ему в вину, а находясь там он в любом случае не мог убрать злосчастный портрет.