— Аллах проклял неверных и приготовил им пламя гнева своего! — убеждал мулла Альжапар. И мальчик, а потом подросток и юноша Архет вслед за ним считал, что аллах ненавидит русских.

— Близится ночь могущества, когда аллах покарает неверных и они исчезнут так же, как и возникли! — читал священный Коран мулла. — Отвернись от них и жди!

Архет повторял за муллой, что эта ночь могущества неизбежна, что власть русских будет низвергнута силами неба.

Потом оказалось, что вовсе не неба, а силами их, казахов, таких же, как сам Архет Об этом тоже не раз говорил мулла:

— Сражайтесь с ними! Пусть накажет их аллах вашими руками, и опозорит их, и поможет вам против них! Избивайте их, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засады против них во всяком скрытом месте. О, люди, бойтесь гнева аллаха! Велик аллах, — говорил мулла, и Архет верил, что это так.

Вокруг него жила степь. Над степью жарко сияло солнце, в степи паслись отары и кони. И все это принадлежало, по словам муллы, самым любимым сынам аллаха — Алтынбаю и сыну его Толебаю. Значит, только по их милости он, ничтожнейший из ничтожных, дышит воздухом, который принадлежит роду великого Алтынбая, лежит на их траве, ходит по ней, радуется жизни.

Велик Алтынбай. Все здесь принадлежит ему — степь, небо, трава и кони. Так хорошо вокруг, что хочется петь. И Архет поет:

— Как люблю я степь Алтынбая! На озере Коянсу тысячи тысяч гусей и уток. Коршун летает. Суслик выскочил из норы. Прыгнул кузнечик. Хорошо здесь всем, и ему, рабу Алтынбая, ничтожнейшему Архету!..

Отец продал мальчика Алтынбаю за половину барана в голодный год, когда бедняки вымирали от голода и болезней в степных аулах сотнями, как во время чумы. И за двадцать лет жизни раба он привык к своему положению, покорно служил Алтынбаю, а теперь — Толебаю. Пас вместе с другими батраками — полурабами хозяйские отары и табуны и просто не знал другой жизни. Привык к голоду, к побоям, к нищей одежде, к горькому, но и привольному степному одиночеству пастуха. Неграмотный, темный, суеверный и доверчивый, он верил в аллаха, боялся его, соблюдая все требования муллы.

— Хвала аллаху, господину мира! — говорил ахун Альжапар, и Архет повторял про себя:

— Хвала!

— Бойся Судного дня! Отвернись от неверных — и жди: день возмездия близок!

И Архет в это верил, ждал.

Он часами следил за тем, как по велению аллаха по небу бегут то светлые, то темные отары облаков. Как они в день дождя сбиваются в огромную тучу. Как в ней справа налево, слева направо и сверху вниз до самой земли мелькают страшные молнии, на короткий миг уносящие зрение из глаз, а потом опять возвращающие в глаза цветные круги.

Он видел, как день превращается в ночь, а за ночью приходит утро. Как восходит солнце и как поднимается над далекими озерами большая багровая луна, или острый, как лисье ухо, вылезает из-за ковылей новый месяц. Как жаворонки взлетают от земли в небо и поют славу аллаху. Или как дрофы ходят вдали, время от времени склоняя к земле толстые шеи.

К своему одиночеству он уже привык. И лишь иногда все в нем как бы вдруг начинало темнеть и томиться, подобно тому, как это бывает в степи накануне большой грозы. Степь казалась в такие дни безрадостной и чужой. Тянуло к людям в аул, а злой жеребец Шайтан, вместе с ним охранявший табун, вызывал непонятную злость. Хотелось хлестнуть камчой по его черногубой морде.

Именно такое томящее раздражение владело Архетом в тот день, когда Абдуллаев, землемер Устинов и порученец уездного военкомата Вазыхов наехали на него в степи. Он еще издали увидел их: легкую пароконную тележку с людьми и всадника, красиво гарцующего возле тележки.

Потом этот всадник дал повод коню — и тот понес его к табуну, навстречу возликовавшему от радости Архету: не словами, а как бы всем телом тот понял, что именно люди нужны ему в этот день. И когда подъехали остальные, когда начались приветствия и расспросы, он был готов ответить на что угодно, лишь бы подольше задержать проезжих у опостылевшего табуна.

Расспросив обо всем, о чем полагалось расспросить земляка в степи, Ашим наконец спросил и о главном:

— Толебай показал во время учета, что у него после ухода отца в Китай осталось всего шестьдесят лошадей, тридцать коров и одна отара овец. Но я вижу, что только в твоем табуне не меньше чем сто коней, не считая лошат. Сколько же их у тебя?

Архет удивился лжи Толебая и честно сказал — не словами, а взмахами красноречиво растопыренных пальцев. Получилось — ровно сто двадцать.

— А кто еще вот так же пасет коней, верблюдов или коров и овец Толебая в этой степи?

Архет снова честно ответил, что если ехать дальше к восходу солнца, то в урочище Якшикуль можно найти табун и верблюдов, которых пасет байгуши Сагит. Возле Ола-Текле коров и овец пасет одноглазый Махмуд. Второй глаз ему выбил носком ичига сам Алтынбай еще в юные годы. На самом дальнем и самом богатом кормами пастбище Табын-уй охраняет два табуна отборных лошадей лучший из байских табунщиков старый Бакберген. А вон в той стороне, где заходит солнце, — отец мой Шакен…

Когда Абдуллаев с Устиновым и красиво сидящим на коне Вазыховым объехали эти урочища и по резвому бегу коней измерили те длинные десятки верст, которые самовольно занял под свои табуны Толебай, а потом более или менее точно подсчитали верблюдов, коней, коров и овец в табунах, гуртах и отарах, то даже и по неполным подсчетам вышло, что у Толебая Алтынбаева сейчас одних лишь коней больше полутора тысяч.