Мои пальцы судорожно сжимают вилку. Я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать, но в голову приходят лишь те самые развеивающие иллюзии вопросы, что я ему уже задавала. Вопросы, от ответов на которые наш флер счастья испаряется, точно капли воды на горячих углях. Поэтому я молчу, и в наступившей тишине Мэзер поднимает на меня глаза.

— Странно думать о том, что в последний раз винтерианцы видели этот медальон на шее моей матери. — Уголки его губ изогнуты, взгляд направлен куда-то вдаль — в полотно, сотканное из чужих воспоминаний, которыми с ним тоже делились остальные: о его матери, королеве Ханне Динам; о том, как Ангра вступил в дженьюрианский дворец, убил ее и разломал накопитель надвое. Узнаю этот взгляд. Точно такое же разочарование отражается на лице Мэзера, когда он не попадает в цель на тренировке, когда Генерал побеждает его в спарринге или когда я спрашиваю его, на что бы он использовал магию, если бы мог, — разочарование в себе самом, в своей неспособности сделать то, что нужно, даже если он сам в этом не виноват. Мэзер проводит по лицу ладонью, и вот на нем снова непроницаемая маска и искренние эмоции спрятаны за улыбкой.

— Ты чокнутый, — качаю я головой.

— Да? — улыбаясь, выгибает он брови.

— Ага. — Я всаживаю в репу вилку и оставляю ее там. — Мы достали половинку медальона. Сейчас ты должен быть счастлив, по-настоящему счастлив, без всяких оговорок, а не строить из себя мистера «Наследник Винтера» с нацепленной фальшивой улыбкой.

Лицо Мэзера мрачнеет. Он некоторое время молчит. Его руки на коленях лежат так, будто он держит в них все свои волнения и тревоги.

— Я ничего не почувствовал, — почти шепчет он, погрузившись в свои мысли, — когда увидел половинку медальона. До этого я не видел ни единой вещи, принадлежавшей моей матери. Я должен был хоть что-то почувствовать.

У меня учащается сердцебиение, и я опускаю взгляд на костровую чашу. Ведь я сама волнуюсь так же. Порой я забываю, насколько мы с Мэзером похожи, — мы оба слишком юны, чтобы чувствовать какую-то особую привязанность к Винтеру. Только Мэзер переживает из-за этого сильнее меня. Ведь он король. Но у меня нет ни мудрых слов для его утешения, ни понимания, как вселить в него уверенность, если бы они были, то я бы и со своими сомнениями разобралась.

— Сейчас это всего лишь половинка медальона, — пробую я успокоить его. — Может, ты почувствуешь что-нибудь, когда у нас будет целый накопитель.

Мэзер пожимает плечами.

— Забыла, что у меня с ним никакой связи не будет? Я ее сын, и только. — Его щеки вспыхивают от стыда, и он качает головой. — Прости. Ты права. Сегодня удачный день. Я должен быть счастлив. Ты достала половинку медальона. Спасибо. — Он наклоняется вперед, пристально глядя мне в глаза. — Я правда очень благодарен тебе, Мира.

Мое лицо наверняка отражает смятение, но я ничего не могу с этим поделать. Я не знала, что Мэзер возлагал такие надежды на половинку медальона, что он так отчаянно хотел почувствовать связь со своей матерью. Я не помню своих родителей и даже не знаю, кем они были. Но мне и в голову не приходило, что Мэзеру может быть так больно из-за людей, которых он, как и я, давно потерял. Он скучает по своему отцу? Муж Ханны, Дункан, до того как стать королем, был винтерианским лордом. Жалеет ли Мэзер, что не может поговорить с человеком, который оказался в такой же ситуации, как и он, — стал королем в королевстве, где правит женская линия королевской династии?

Чувство вины и тревога терзают душу. Я мучительно желаю помочь Мэзеру, но знаю, что это так же не в моих силах, как не в его силах заставить работать магический накопитель. К счастью, в этот момент распахивается полог палатки и появляется Генерал. Он окидывает взглядом почти опустевшие чаши с едой и мои влажные волосы. У меня екает сердце. Совсем забыла, зачем я здесь: чтобы доложить генералу о случившемся.

Генерал молча садится рядом со мной. Он не выговаривает мне за вольное поведение с нашим будущим королем, не бранит за несоблюдение формальностей и появление в перепачканном виде.

— Итак, — вынимает он из кармана шкатулку, — не потрудишься ли все объяснить?

Я вдруг ощущаю себя непослушным ребенком, который донимал Генерала, предлагая ему помощь, размахивающим мечами, точно нелепыми стальными крыльями, и не проявляющим никаких боевых качеств, пока не взялся за оружие дальнего боя — шакрам — и не доказал, что может быть полезным. Ребенком, каким меня всегда видит Генерал.

Шакрам! Сердце ухает вниз. Снег насущный, я должна сказать Генералу, что потеряла еще один диск! В связи со снижением добычи железа в Примории из-за закрытия винтерианских рудников, оружие значительно подорожало. А наше бродяжничество — не шибко прибыльное «ремесло». Я хватаю ягоду, избегая взгляда Генерала.

— А больше никто не придет? Финн, например?

Он качает головой.

— Только мы. А теперь говори.

Это приказ. Он почему-то злится, а я ума не приложу почему. Живот болит. Генерал не имеет права злиться или выражать недовольство. Я раздобыла половинку медальона! Может, именно этим он и расстроен? Тем, что я наконец доказала, что он нуждается во мне?

— Она была там, где, по вашим словам, и должна была быть, — пронзаю я его взглядом. — В Цитадели. Вот и все.

— Ты хочешь сказать, — начинает он, — что тебе удалось беспрепятственно пробраться в оплот Лайнии и украсть медальон без единого выстрела, без единого убитого человека и без капли пролитой крови? Синяк на твоей щеке и запах говорят об обратном. Что случилось, Мира?

На лице Генерала прорезаются глубокие морщины. Он выглядит состарившимся, как будто годы враз отразились на его лице. И волосы его еще белее от возраста — ему больше пятидесяти, — а не оттого, что он винтерианец. Огладив шкатулку пальцами, он открывает ее и показывает мне половинку медальона. Я вижу ее впервые: заднюю часть кулона в виде сердца, обвитую серебряной цепочкой, которая ярко поблескивает на свету, хотя ей уже несколько сотен лет. Половинка винтерианского медальона. Я, поникнув, вздыхаю. Не верится, что она здесь, на расстоянии вытянутой руки.