— Хайль Гитлер!

— Хайль.

— Гузик, Василий Семёнович, начальник управы, — почти на чистом русском, лишь с лёгким акцентом представился низкорослый, небритый тип с противной рожей.

— Я есть рад это слышать. Ми с мой денщик ехать в Ровно, нам нужен спать и есть.

— А, переночевать хотите? Да Бога ради! Всё устроим, не волнуйтесь… Маша!

На пороге появилась улыбающаяся и довольно симпатичная женщина средних лет.

— Здравствуйте, господа! — тоже на русском сказала она, при этом неловко кланяясь.

— Маша, вот господа немцы в Ровно едут, им нужно где-то переночевать. Ничего, если они у тебя остановятся?

— Конечно, добро пожаловать! — ещё шире улыбнулась женщина. — А я как раз домой собиралась.

— Айн момент, — притормозил нас ряженый ефрейтор. — Наш машин нужно бензин. Ви есть бензин?

— О-о, не извольте волноваться, сейчас обеспечим.

Через тридцать минут мы переступили порог добротной хаты, в которой обнаружились сидящие под замком забитые на вид девочка лет десяти и мальчуган лет пяти. Мария, непрерывно улыбаясь с таким видом, будто в чём-то виновата, накрывала на стол, достав из печи тёплый горшок пшённой каши со шкварками, варёную картошку, хлеб и поллитровую бутыль с чуть мутноватой самогонкой. Молока не было, но в качестве запивки нам выставили жбан чего-то вроде морса. Не ахти какое изобилие, однако на голодный живот и так сойдёт.

— Где есть ваш муж? — спросил я, разобравшись с тарелкой каши.

Глаза женщины забегали, она прикусила губу, и после паузы, глядя в сторону, тихо ответила:

— Забрали его… в Красную армию.

— О, Красный армия! Пехота?

— Он был трактористом в колхозе, в танкисты взяли. Ни одного письма не успел мне отправить. Не знаю уж, живой ли…

— A la guerre comme `a la guerre, — с философским видом прокомментировал я. — И после этого вас взять работать в управа? Как такое возможно?

Она окончательно смешалась, принялась мять стянутый с шеи платок, а в её глазах заблестели слёзы.

— Ну, говорить! — прикрикнул я, сам не ожидавший от себя такой настойчивости.

— Я… Я сплю с начальником управы, — чуть ли не шёпотом выдавила она из себя.

— Он вас насиловать?

— Нет, но… Он сказал, что расскажет немцам… то есть вам, что мой муж в Красной армии, что мой дом сожгут, а меня с детьми отправят на работы в Германию. А так… так хоть кусок хлеба есть, а то померли бы с голоду. Гузик ещё до войны на меня поглядывал, хоть я и замужем уже была. А когда Федю забрали и пришли вы, сказал, что теперь я точно буду его.

Она подняла на меня взгляд, полный слёз, и я едва не поперхнулся сладковатым морсом. Вот же ведь, война, сука, всех корёжит, нормальных баб под сволочей подкладывает. Во всяком случае, мне хотелось думать, что она нормальная. И Медынцева, похоже, посетили те же мысли, вон как ноздри раздуваются.

— Почему Гузик не есть служить в Красный армия?

— Его хотели забрать, но он на хуторе у родственников спрятался. А когда вы пришли — вернулся в город.

Мы с Медынцевым снова обменялись взглядами, после чего я с наигранным безразличием заявил:

— Гут, карашо еда. Теперь ми спать, ви есть нам стелить кровать.

Ну а куда деваться, приходилось играть роль наглых оккупантов. Нам постелили в горнице, а женщина с детьми уединилась в дальней комнате. Мне предстояло спать на хозяйской кровати, чувствуя себя настоящим захватчиком, а майору было предложено провести ночь напротив меня у другой стены, на маленькой тахте, почти на уровне пола. Но перед сном он, будучи всё-таки соображающим в технике человеком, немного повозился с машиной, проверяя уровень масла и утрясая прочие технические моменты. А я тем временем с наслаждением стащил с ног хоть и слегка разношенные, но всё ещё жмущие мне сапоги. Поморщился, уловив исходящее от носков амбре, затем вспомнил, что в портфеле у убиенного майора были запасные, и решил, что утром одену их, попросив перед самым сном хозяйку не без чувства внутреннего стыда постирать вонючий элемент туалета.

Когда в доме наконец установилась тишина, Медынцев шёпотом спросил:

— Ефим Николаевич, вы спите?

— Нет ещё, а что?

— У меня всё никак эта Мария из головы не выходит и этот её начальник, Гузик. Какая сволочь, бабу под себя положил, угрожая её с детьми немцам сдать. Так бы и придушил паскуду.

— Согласен, сволочь он распоследняя. Только ведь их судьбы сейчас между собой переплетены оказались. Придушишь Гузика — эту Марию с детьми и впрямь немцам сдадут, а дом спалят к чёртовой матери. Он хоть и гнида, но что-то вроде её охранной грамоты, а больше ей держаться здесь не за кого. Опять же, детей кормить чем-то надо.

— Это точно, детей не бросишь, — вздохнул майор и замолчал, задумавшись, видно, о чём-то своём.

А я повернулся на бок и под далёкое пение цикад постарался отключиться. Однако всякие мысли роились в моей голове, не давая нормально уснуть и, прежде чем провалиться во тьму забытья, перед моим мысленным взором промелькнул образ Вари.

Видно, неспроста промелькнул, потому что дальнейшие события, хоть и могли на первый взгляд быть плодом бурной фантазии какого-нибудь дешёвого беллетриста, но имели место случиться в реальности. Но обо всём по порядку…