— Такое я тоже слышал, — загорелся я.

— Согласен, согласен, — парировал полковник; ему явно не хотелось продолжать разговор на эту тему. — Сделаем, сделаем выводы. Верно, комэск?

— Верно, — нехотя отозвался тот.

— И глядите у меня, Яшин, чтобы командир звена капитан Рязанцев летал с инструкторского сиденья в облаках. Тоже поленились его выпустить? Хватит самим катать летчиков на «спарке». Методику обучения лучше совершенствуйте.

Яшин промолчал, только его маленькие глаза, казалось, стали еще меньше, точно сплющились. Может, сейчас он свои первые шаги в небо вспоминал, как трудно давались ему элементы выдерживания самолета на разбеге: направление, направление…

А вот Потанину вроде бы и вспоминать было нечего, словно он и не ходил в молодых летчиках. И все «первое» у него не такое, как у других, было, без особых волнений, что ли. Вернее, как без волнений? У каждого есть волнения. Просто он не думал так, как мы, что наши проблемы самые серьезные, а боли самые сильные. Скромнее у него все это было. В училище Потанин пришел облетанным, все ему давалось легко в технике пилотирования. Летал стрелком-радистом, а думал, как бы занять переднюю кабину, где сидел командир. И все-таки ее занял. А в строевой части пошел в зону техники пилотирования, в первый самостоятельный полет. Оторвал истребитель от земли, перевел в набор высоты, но не успел выполнить первый разворот, как у самолета остановился двигатель: в реактивное сопло птица-дура попала. Согласно инструкции, если у самолета «обрежет» двигатель до первого разворота, летчик должен садиться прямо перед собой. Но Потанин не стал так садиться. Ему было двадцать пять лет, а впереди была тайга и сопки. Он прекрасно знал, что истребитель не широколобый бульдозер — деревья с корнем не вырвет и землю не сровняет. Летчик развернул машину на сто восемьдесят градусов, выпустил шасси и отлично сел на свой аэродром. Сел, как говорится, безо всякого шуму. Перехитрил, превзошел он эту самую инструкцию. Видно, от природы у него такое чутье было, а что природа человеку дает, то и мылом не смоешь.

На полетах тогда присутствовал командующий. Он обнял лейтенанта Потанина, потом снял с руки золотые часы и вручил их молодому летчику. При этом намекнул командиру части, чтобы тот подыскал Потанину должность командира звена. Далеко не каждому пилоту суждено сверять свое время но часам, которые носил командующий, тем более с ним обниматься. Должность Виктору нашли сразу, а уж командовать он горазд был.

А вот майору Яшину следовало бы почаще вспоминать свои первые взлеты, делиться опытом с молодежью, рассказывать, почему сам когда-то не мог точно выдержать направление на разбеге. И воспитывать таких летчиков, каким он мечтал стать сам…

В комнату вбежал запыхавшийся капитан Валиков; его белые кудри слиплись на взмокшем гладком лбу.

— Разрешите, товарищ полковник? — бойко обратился он к Потанину.

— Что случилось, Валиков? — спросил командир.

— Прохоров самостоятельно в облаках вылетел, товарищ полковник. Надо, чтобы инспектор его летную книжку оформил, записал все. Он ведь его выпускал. — Капитан положил передо мной летную книжку, с обложкой, обернутой в свежую желтую бумагу.

— Небось Яшин распорядился? — миролюбиво спросил Потанин, потягивая компот. — Верно, комэск? Дескать, теперь моя хата с краю…

Яшин промолчал.

— Во всем, товарищ полковник, порядок должен быть. Вот я и стараюсь, — угодливо доложил Валиков и, распрямившись, крепко прижал руки к голубому канту галифе. На пальцах левой руки у него болталась связка ключей.

— Старайтесь, старайтесь…

Потанин отвернулся к окну. Начальник штаба опять обратился к нему с вопросом:

— Разрешите узнать, товарищ полковник, футбол на завтра планировать?

— А как же! — резко повернулся командир.

— Вы едете в штаб? — спросил Валиков у Яшина. — У меня дежурная машина. Поедемте?

— Поезжай! — небрежно махнул рукой комэск. И когда Валиков скрылся за дверью, Яшин сказал: — Все-таки, товарищ полковник, разрешите мне самому со Смирновым на групповой пилотаж слетать?

— Нет, Яшин, не надо, — спокойно ответил Виктор Иванович. — Зачем крайности? Я просмотрел пленку. Чепуха там на постном масле, а не пилотаж. Лучше уж я с вами на свободный воздушный бой схожу, — хитровато сощурился полковник. — В гарнизон с нами поедете? — спросил он.

— Нет, поеду на автобусе с летчиками.

— Ну, поезжайте с летчиками…

На аэродром легла полная, ошеломляющая своей непривычностью тишина. Мы с Потаниным сели в «газик» и поехали в летную столовую. В гарнизоне машина развернулась у здания из белого кирпича с широкой стеклянной стенкой, с громким названием «Космос» — магазин военторга. Возле круглого, похожего на дзот киоска «Мороженое» дорогу нам перешли два офицера. Они несли большой с полированной крышкой стол. Рослый офицер шел впереди — это был старший лейтенант Смирнов, сзади, высоко поднимая ноги в башмаках с задранными носками, семенил лейтенант Анохин.

Виктор Иванович, обернувшись, размягченно-устало заметил:

— Квартиру Смирнову дали. Видишь, мебелью обставляет. В воскресенье в гости приглашал. Надо зайти с Леной. Между прочим, на то, что необходимо менять нормативы оценок, меня Смирнов и надоумил. Он повел в первый раз своего друга на полигон стрелять по наземным целям. Анохин с первой очереди промазал. Смирнов это увидел. И на втором заходе спикировал на его мишень и положил в нее несколько своих снарядов. С другом поделился, чтобы фамилию Анохина на разборе полетов плохим словом не упомянули. Для него-то попасть — пара пустяков. Думал, конечно, не заметят. На разборе полетов он у меня уж постоял телеграфным столбом. А ты говоришь… Летчик он сильный, инициативный. А хорошие летчики и нас кое-чему учить должны. При первой возможности Смирнова командиром звена сделаю.