И я пошел обратно вместе с этой женщиной и ее малюткой, пошел под дождем обратно к отелю «Ройял Иберниен», и по пути мы говорили о толпе, которая прибывает с аэродрома, озабоченная тем, чтобы не остаться без стопочки и без номера в этот поздний час – лучший час для сбора подаяния, этот час никак нельзя пропускать, даже в самый холодный дождь.

Я нес младенца часть пути, чтобы женщина могла отдохнуть, а когда мы завидели отель, я вернул ей его и спросил:

– А что, неужели за все время это в первый раз?

– Что нас раскусил турист? – сказал ребенок. – Это точно, впервые. У тебя глаза, что у выдры.

– Я писатель.

– Господи! – воскликнул он. – Как я сразу не смекнул! Уж не задумал ли ты…

– Нет, нет, – заверил я. – Ни слова не напишу об этом, ни слова о тебе ближайшие пятнадцать лет, по меньшей мере.

– Значит, молчок?

– Молчок.

До подъезда отеля осталось метров сто.

– Все дальше и я молчок – сказал младенец, лежа на руках у своей старой сестры и жестикулируя маленькими кулачками, свеженький как огурчик, омытый в джине, глазастый, вихрастый, обернутый в грязное тряпье. – Такое правило у нас с Молли никаких разговоров на работе. Держи пять.

Я взял его пальцы, словно щупальца актинии.

– Господь тебя благослови,– сказал он.

– Да сохранит вас бог, – отозвался я.

– Ничего, – сказал ребенок, – еще годик, и у нас наберется на билеты до Нью– Йорка.

– Уж это точно, – подтвердила она.

– И не надо больше клянчить милостыню, и не надо быть замызганным младенцем, голосить под дождем по ночам, а стану работать как человек, и никого стыдиться не надо – понял, усек, уразумел?

– Уразумел. – Я пожал его руку.

– Ну, ступай.

Я быстро подошел к отелю, где уже тормозили такси с аэродрома.

И я услышал, как женщина прошлепала мимо меня, увидел, как она поднимает руки и протягивает вперед святого младенца.

– Если у вас есть хоть капля жалости! – кричала она. – Проявите сострадание!

И было слышно, как звенят монеты в миске, слышно, как хнычет промокший ребенок, слышно, как подходят еще и еще машины как женщина кричит «сострадание», и «спасибо» и «милосердие» и «бог вас благословит» и «слава тебе, господи», и я вытирал собственные слезы, и мне казалось, что я сам ростом не больше полуметра, но я все же одолел высокие ступени, и добрел до своего номера, и забрался на кровать. Холодные капли всю ночь хлестали дребезжащее стекло и, когда я проснулся на рассвете, улица была пуста, только дождь упорно топтал мостовую.