Шрифт:
– Ну, диржи, диржи, бири, грабь меня, о шайтан!
С этими словами он швырнул мне в лицо мои покупки:
– Забирай сибе и скатерть, и падушку. Ти хочишь миня разарить, я это сразу понял! Ну и подавись ти сваим кавром!
И в тот же миг этот предмет пролетел над моей головой.
Разозленный купец забился в угол, отказавшись помогать мне упаковывать товар, и, всхлипывая, принялся пересчитывать мои деньги. После этого случая он часто попадался мне на рынке, умоляя что-то купить у него: значит, сей плут все же не остался тогда внакладе, и, несомненно, намеревался провести меня опять. Однажды он предложил мне бирюзу.
– Она настоящая? – поинтересовался я, равнодушно перебирая камешки.
– О-о-о! – воскликнул он с возмущением. – Абижяешь, дарагой! Канечно, канечно, все, все настаящие!
– Жаль! Мне нужен всего лишь один, для подарка, и поэтому вполне устроит дешевенькая подделка.
– О-о-о, дарагой! – продавец не догадался, что я его разыгрываю. – Здесь пално таких!
Все бухарцы, хивинцы и киргизцы ежедневно посещают мечеть [61] , моля своего Магомета помочь им перехитрить русских. Один из них даже как-то признался мне, что жульничать, конечно, плохо, но если мусульманин обманет христианина, то это не считается большим грехом. Однако я сразу подумал: а если будет наоборот, как тогда быть?
61
Нижегородская ярмарочная мечеть была построена в 1822 г. (по др. данным в 1827-м) и находилась на Магометанской площади на набережной у Бетанкуровского канала, разрушена в 1930 г.
Каждый вечер торговцы проводят в ресторанах, где пьянствуют, играют в карты и крутят романы с заезжими певичками. После ряда громких скандалов губернатору пришлось на год запретить этим женщинам появляться в Нижнем. Поэтому в этот мой приезд амурных приключений там поубавилось, зато спиртного стали употреблять больше.
Как правило, все ярмарочные переводные векселя должны быть оплачены до конца августа, ибо 10 сентября конторы и магазины закрываются на целый год. Хотя жизнь на торговой площади после этого замирает, а город входит в привычный ритм и с его улиц исчезают ярмарочные атрибуты, нижегородский порт еще долго продолжает работать в напряженном режиме.
На сей раз я оказался в Нижнем вскоре после закрытия ярмарки, но на причале было полно народа: стоял сентябрь и в город все еще прибывали гости. Агенты судоходных компаний рыскали по причалу, заманивая клиентов, а те выбирали ту фирму, у которой самый громкий зазывала. Один такой светлобородый детина из пароходства «Кавказ и Меркурий» [62] буквально вынудил меня купить у него билет до Астрахани. Потом я отправился на торговую площадь через протяженный пригород Кунавино [63] , который своими гостиницами, фабриками, церквями напоминает самостоятельный город. Большинство лавок уже опустело, а на дверях гостиниц висели замки. К причалу подъезжали большие телеги с товарами, затем эти огромные тюки исчезали в трюмах кораблей. Торговцы подгоняли и торопили грузчиков – зима в России наступает быстро и мешкать с отъездом нельзя.
62
«Кавказ и Меркурий» – одно из крупнейших пароходств на Волге, существовало в 1849–1918 гг.
63
Город Кунавино (позднее Канавино) в 1928 г. вошел в состав Нижнего Новгорода, ныне его Канавинский р-н.
Я ехал в плохонькой коляске с провалившимся сиденьем и попросил кучера остановиться перед зданием губернской администрации.
– Так ты опоздал, дяденька, – расхохотался кучер, – уже восемь дней как все закончилось!
Заплатив этому омерзительно грязному «племянничку», я вышел на опустевшую и безжизненную торговую площадь. Ого-го! Мне открылся вид на длинные и безлюдные улицы, заколоченные дома, над которыми летали и каркали стаи черных ворон. У ворот прямо на тротуаре спал привратник в овчинном тулупе; казалось, что он не проснется до следующей ярмарки. Его лежавшая рядом собака удивилась не вовремя появившемуся очередному иностранцу, навострила уши, но не залаяла. Я как будто попал в мертвый город, по неизвестной причине внезапно покинутый населением в самый разгар торжества.
Ярмарка – это на самом деле праздник: большие афиши, расклеенные на стенах, сообщали о театральных постановках, на прохожего смотрели портреты американских циркачей, рекламировались имена известных русских, венских и парижских певиц, выступающих в ярмарочных кабаре. Вдоль улицы стояли маленькие, одинаковые дома с чердачными окнами, а в воротах вместо ручек висели кольца. Вывески магазинов были написаны красными, синими или черными, иногда даже золотыми буквами, преимущественно на русском, реже на французском, немецком, персидском и китайском языках.
Неожиданно передо мной возник уже другой сторож и спросил, чего мне здесь надобно. Я ответил, что просто хожу, и тогда он вслед за моим кучером (только вместо «дяденьки» назвав меня «батюшкой») воскликнул:
– Ты пришел сюда слишком поздно!
Желая развеять скуку, он увязался за мной. Одет этот мужик был в большие войлочные сапоги из бараньей шерсти, серую каракулевую шапку, а его длинный широкий кафтан был подпоясан красным кушаком.
– Откуда ты будешь? – поинтересовался он.
– Из Парижа. Знаешь, где это?
– Да где уж мне! Я человек темный, но думаю, что город твой находится на юге России, куда богатые ездят гулять на всю катушку. Россия ведь так велика, что всех мест и не запомнишь!
Да, подумалось мне, он представлял свою родину намного большей, чем она была на самом деле.
– Должно быть, теперь, когда ярмарка закончилась, ты скучаешь? – спросил я.
– А то! Но не могут же эти два месяца длиться вечно, – ответил мне привратник.
– Как в этом году прошла торговля?