Тут Любимко застонал так громко, что мать вздрогнула и испуганно смолкла, а Олянка бросилась к больному и склонилась над ним. Мертвенной белизной были покрыты его щёки, голубые тени залегли под глазами, а лоб блестел от испарины. Движимая мощным порывом сострадания, Олянка взяла его голову обеими руками, уткнулась в его влажный лоб своим и зашептала:

— Всё, всё... Сейчас всё пройдёт, сейчас боль уйдёт... Я с тобой, мой хороший.

Приговаривая это, она гладила его чуть влажные от пота волосы, изливала на него потоки тепла и милосердия, переполнявших её душу. О, если б она могла, она взяла бы всю боль себе!.. Впрочем, это не понадобилось. Стоны стихли, Любимко приоткрыл глаза и слабо улыбнулся, узнавая её.

— Ты... ты пришла... И опять меня исцелила.

— Сынок, ну что? Полегчало тебе? — тут же встрепенулась мать.

Тот перевёл на неё ласковый, чуть усталый, будто бы сонный взгляд.

— Всё прошло, матушка... Я посплю теперь.

— Ну спи, спи, дитятко, — проговорила та вполголоса с выражением глубокого облегчения на лице.

А Любимко добавил мечтательно-сонливо, снова переведя глаза на Олянку:

— Пусть она останется... Хочу увидеть её, когда проснусь. Это самое чудесное пробуждение...

Язык еле ворочался в его рту — так он был слаб и измучен болью. Едва выговорив это, он тут же провалился в крепкий сон. Мать всматривалась в его разгладившееся, посветлевшее лицо с увлажнённой слезами улыбкой.

— А ты и правда исцелять можешь, — прошептала она. — Это же чудо! Никакие лекари не могли помочь Любимко, и только тебе это удалось.

— Что ты, госпожа, я вовсе не целительница, — тоже вполголоса ответила смущённая Олянка. — То, что я могу облегчить боль твоему сыну, и выяснилось-то случайно.

Мать взглянула на девушку пытливо, изучающе. Она пожелала знать, как Олянка познакомилась с её сыном, что они делали, о чём разговаривали. Олянка всё рассказала бесхитростно и без утайки, умолчав лишь о Радимире. Женщина слушала с жадным вниманием, кивала, и в её лице, сперва показавшемся Олянке высокомерным и холодным, проступало теперь иное выражение. Сейчас она смотрела на девушку как будто благосклонно и даже ласково. Спохватившись и вспомнив о гостеприимстве, она повела Олянку за стол и накормила ужином, который показался той праздничным пиром. Она не то что не пробовала — даже названий этих яств не знала. После ужина они вернулись в опочивальню к Любимко, который продолжал спать глубоким, здоровым сном. Выражение нестерпимого мучения совершенно изгладилось на его лице, бледность отступила, даже румянец небольшой показался.

Они провели у его постели всю ночь, слушая его ровное дыхание и лишь изредка переговариваясь шёпотом: мать задавала какой-нибудь вопрос, Олянка охотно отвечала. Любимко пробудился поздно, когда солнце уже лилось в окна, и первым, что он увидел, было лицо Олянки, слегка утомлённое бессонной ночью.

— Как же хорошо, какое же это счастье — видеть тебя, — промолвил он. И, заметив рядом мать, чуть смутился.

А та сказала:

— А для меня счастье — видеть тебя в здравии! Как твоя головушка, сынок?

— Хорошо, матушка, — ответил Любимко и вдруг зарделся румянцем.

Мать, переводя проницательный взгляд с него на Олянку и обратно, едва заметно улыбнулась.

Любимко встал с постели, умылся и оделся, и они втроём отправились за стол. Ярополк всё ещё отсутствовал дома по служебным делам.

— Раз уж Олянка всё знает о твоём недуге, сынок, быть может, будет лучше, ежели она останется у нас, — сказала матушка Вестина. — Коли у тебя головушка опять разболится, она тебе тут же и поможет. А может, и припадки тебя оставят наконец-то!

— Я бы не хотел, чтоб она видела меня таким, — смутившись, проговорил Любимко. — Это страшно, матушка.

— Думаю, она девушка храбрая и не испугается, — устремив полный надежды взгляд на Олянку, ответила матушка Вестина.

— Это может быть ещё и опасно для неё, — заметно волнуясь, добавил Любимко. — Нет, матушка, отпусти Олянку домой! Она не обязана неотлучно около меня находиться.

— Думаю, за вознаграждение... — начала было матушка Вестина.

— Не нужно мне вознаграждения, госпожа, — перебила Олянка. — Прости, что прервала речь твою, матушка... Я просто хотела сказать, что целительницей себя не считаю и награды никакой брать права не имею. Коли мне удастся твоему сыну помочь, тем я и буду довольна.

Родители Олянки всем этим были сильно озадачены и смущены, но матушка, похоже, втайне лелеяла надежду, что Олянка наконец-то... Впрочем, вслух она этого не высказывала, но и в голосе её, и во взгляде читалась эта надежда. Со слов Олянки она быстро и проницательно сделала выводы, что парень по уши влюблён, а значит, всё возможно.

В пугающие подробности недуга Любимко Олянка родителей не посвящала, следуя просьбе матушки Вестины. Та опасалась распространения слухов, но Олянка и сама не стала бы болтать. Она понимала, что предложение поселиться в усадьбе было нацелено не только на лечение Любимко, но и на предотвращение разговоров и пересудов. Ярополк с супругой скрывали болезнь сына.