За сто лет, пролетевших с той поры, вслед за крепостью на Неве появился город – и стал столицей, Россия сделалась империей, Летний сад отгородили от невской набережной кованой решёткой редкой красоты, а вдоль строгих аллей расставили итальянские скульптуры. Жаль только, этому великолепию изрядно доставалось от частых наводнений, и ещё при Екатерине петровские фонтаны были смыты окончательно…

…зато в саду теперь играли оркестранты, услаждая слух фланирующих горожан и аккомпанируя танцам. Князь Львов норовил подвести Толстого поближе к танцорам – благо, лето ещё не пришло, и столичные красотки только собирались разъехаться на пригородные дачи. Граф отказался, угрюмо буркнув:

– Не затем я просил о встрече, чтобы на барышень глазеть.

– Изволь, Фёдор Иванович, – согласился Львов. – Отойдём туда, где потише. Расскажешь.

Они пошли по центральной аллее прочь от Невы, в сторону рыжей громады Михайловского замка. Прохожие с интересом разглядывали эту пару в зелёных мундирах: седого поджарого генерала в шляпе с плетёной золотой петлицей и белым плюмажем – и молодого коренастого гвардейского поручика с непомерными кошачьими бакенбардами. Звуки оркестра за спиной делались всё тише. Наконец генерал опустился на садовую скамью.

– Слушаю тебя, – сказал он. – Чем обязан?

Толстой остался стоять и помедлил с ответом.

– Сергей Лаврентьевич, – наконец произнёс он, – это я хотел спросить вас, чем обязан своей участью.

– Участью?! О чём ты?

– Об этом! – Толстой ударил себя кулаком в широкую грудь, обтянутую мундиром Преображенского полка. – Вы знали мечты мои! Знали, что по выпуске из Корпуса ждал я производства в мичманы, чтобы тотчас попасть на любое судно. Ведь если и было в целом свете место, где я хотел оказаться, то это – Америка!

Львов усмехнулся.

– А-а… Так вот, значит, почему ты – Американец?!

– Да! Но теперь не видать мне Америки, и моря никакого не видать, – с горечью заговорил граф, – ибо вашею волей сделался я пехотинцем, сижу в казарме посреди Петербурга, и гнить мне там…

– Попридержи язык, любезный! – прикрикнул князь. Толстой от неожиданности осёкся, а Львов снизил тон и продолжал уже спокойно, но без тени улыбки: – Преображенский полк – это начало российского войска, его история, душа и гордость. Оказаться лейб-гвардии преображенцем – великая честь, которой удостаивают лишь лучших. Все государи и государыни наши, начиная с великого Петра и до нынешнего Александра Павловича, были шефами полка. Ты говоришь про горькую участь?! Об эдакой участи кто только не мечтает! Мне пришлось хорошенько просить за тебя графа Татищева Николая Алексеевича, который уважил по старой памяти, и потом ещё командира полка увещевать, родственника твоего. Да и то согласились они, только когда узнали, как спас ты меня с Гарнереном… Америка! Да что ты о ней знаешь?

– Всё, что в книгах прочесть можно было, – ответил смущённо граф, не ожидавший такой отповеди.

Оказывается, в судьбе его принял участие сам генерал от инфантерии Татищев – легендарный воин и авторитет непререкаемый! А столичный военный губернатор, генерал-лейтенант Пётр Александрович Толстой, на днях был назначен командиром Преображенского полка и в самом деле доводился Фёдору Ивановичу дальним родственником – седьмая вода на киселе: он происходил не из старшей, а из младшей графской ветви Толстых…

– Садись, – велел генерал, – и послушай то, чего не в каждой книге сыщешь.

Теперь уже Толстой сидел на скамье, а Львов по-учительски расхаживал перед ним. С давних пор славился Сергей Лаврентьевич прекрасным рассказчиком, за что – помимо воинской доблести – особо отмечен был ещё Потёмкиным.

Князь поведал своему молодому другу, что Америка – вовсе не рай, о котором только мечтать можно. Начать с того, что Америк даже в самой Северной Америке не одна, а две. Первая – это недавно соединившиеся Штаты, которые в долгой войне завоевали независимость от Англии, а к ним ещё испанские и французские территории, из-за которых по сию пору грызутся в Европе…

…а есть вторая Америка – русская. Это острова Кадьяк, Ситка и другие, где российские поселенцы обжились и потеснили индейцев-тлинкитов.

– Знаю, тлинкитов ещё колюжами называют, – вставил Толстой, – за то, что в губе колышек такой специальный носят.

Князь одобрительно кивнул и продолжил. Ещё есть русское тихоокеанское побережье Аляски и Алеутские острова. Свирепые туземные племена налётами то и дело жгут русские форты. Монахи открывают духовные миссии – индейцы их грабят и выпускают монахам кишки, а российских солдат и купцов убивают зверски. Когда-то, чтобы получить премию за убитых индейцев, европейцы стали снимать с них скальпы в доказательство смерти врага. Краснокожие переняли жуткий обычай: теперь они вовсю скальпируют бледнолицых. Не так давно в Русской Америке построен был корабль «Святой Дмитрий» – индейцы сожгли его где-то возле острова Умнак, вырезали команду и скальпы унесли с собой.

Само собой, поселенцы из России вполне могли бы договориться с туземными племенами о мирном соседстве, говорил князь. Но русские – кость в горле для британцев и тех белых, что стали называть себя американцами. Они-то и подзуживают колюжей! Британцы вчерашние и сегодняшние даже во сне видят, как бы освоенные территории прибрать к рукам, а главное – загрести под себя всю тамошнюю торговлю пушниной. Это же золотое дно!

Был бы в тех краях российский флот, были бы военные гарнизоны, говорил князь, – другое дело. Тогда была бы возможность по морю снабжать Русскую Америку всем необходимым, доставлять людей и товары, а обратно вывозить меха. Встала бы Российская империя в Америке так же крепко и уверенно, как стоит сейчас в Европе…