— Который с усиками? Евгений Игоревич?

— Ага.

— Позвони, — она одобрительно кивнула. — Хороший мужик.

Паша вылез на улицу и облокотился на капот. В этот момент ему было наплевать на толстый слой засохшей московской грязи. Было душно, от густого, пропитанного выхлопами воздуха першило в горле. Казалось, небо растаяло, как мороженое на солнце, и теперь липкой тяжестью стекало за шиворот. С запада наползали тучи, усиливая нехорошие предчувствия. Паше нужна была опора. И ей, как обычно, стал Поспелов.

Снял трубку моментально, выслушал, ни разу не назвав Исаева придурком. Успокоил и сказал, что договорится с рентгеном. И Паша физически почувствовал, как отлегло. Хоть кто-то в этой ситуации мог рассуждать здраво и по делу.

Вместе с Никой они пошли к корпусу. Ветер швырял в лицо пыль, и они старались прикрыть спящего ребенка. В обход зудящей от недовольства очереди прошли в кабинет, где уже поджидал Женя.

— Ты спустился? — удивился Паша.

— А куда ж ты без меня, — Поспелов усмехнулся. — И почему наша с тобой усеченная кишка носит тяжести?

— Здрасьте, Евгений Игоревич, — кивнула Ника. — Он совсем не тяжелый…

— Это был единственный способ заставить его замолчать, — с неохотой признался Паша.

— Ладно, артист, иди, фотографируй племянника.

Он манипуляций медсестры ребенок проснулся, расплакался снова, а Ника всеми правдами и неправдами висела рядом и пыталась утешить ребенка песнями, стихами и прочими прибаутками. Паша удивлялся ее неиссякаемой фантазии и терпению. Сам он от детских воплей терял рассудок и хотел просто взвыть и испариться. Вдобавок и сестра беспрестанно ворчала себе под нос, что специально пошла работать со взрослыми, но нет, и тут достали спиногрызы.

Исаев боролся с внутренними демонами. Сжимал все мышцы, чтобы не сорваться, и не тряхануть обрюзгшую тетку, не расколотить вдребезги старый медлительный аппарат, который не мог передать снимки сразу на компьютер. Мерзкие розовые стены, познавательные плакаты и особенно календарь с котятами сводили Пашу с ума. Ждать проявленных снимков под плач племянника, пение Ники и гомон возмущенной очереди было выше его сил.

И вот, когда он уже почти разодрал на себе одежду и превратился в Халка, сестра все же выдала мутные серо-черные пластинки. Паша кинулся к лампам, бок о бок с Поспеловым посмотрел на просвет и чуть не прослезился. Внутри Никиты не оказалось никаких посторонних предметов.

— Ну, что? — взволнованно спросила Ника, растрепанная от бесконечного укачивания.

— Чисто, — выдохнул Паша, с трудом шевеля языком.

— И почему он тогда плачет? — резонно поинтересовалась Карташова.

Паша переглянулся со старшим товарищем.

— Не смотри на меня, я бездетный, — мотнул головой тот. — Может, зубы?

— Да не похоже, — Исаев заглянул младенцу в рот, благо тот был широко раскрыт. — Десны спокойные… Температуры нет. Стул был сегодня…

— Так вы бы показали в неонатологию, — вмешалась медсестра, явно недовольная присутствием маленького пациента.

— Слушай, а правда! — оживился Поспелов. — У Черемисова там дочку наблюдали, у них в корпусе есть отдельный вход для консультаций. Дети до года, вроде. И УЗИ, и педиатры, что хочешь.

— Думаешь, они вот так меня примут? — засомневался Паша: неонатологи существовали в отдельном здании, и он никого из них даже в лицо не помнил.

— Почем я знаю? Звони Черемисову.

И пошли звонки бесконечной чередой. Одной рукой Паша прижимал телефон, второй — затыкал свободное ухо, чтобы хоть что-то расслышать в клоаке приемника. На улице бушевала пыльная буря, и с ребенком туда не стоило выходить раньше времени. Сначала набрал Колю Черемисова: абонент — не абонент. Потом в хирургию — он в оперблоке. Кадровикам, чтобы выяснить домашний телефон. По городскому ответила теща, которая довольно сообщила, что супруга Николая на даче. С трудом раскололась и продиктовала мобильный Марины, а Марина ответила только с третьего раза и то недовольно, потому что как раз кормила маленькую Сонечку. Долгожданное спасение пришло: Черемисова сдала, наконец, все явки и пароли в консультационном центре при неонатологии. И Паша с Никой и сипло хнычущим ребенком совершили последний марш-бросок до небольшого желтого здания, стоящего в дальнем углу больничной территории.

К счастью, очереди там не было: родители грудничков любят посещать врачей по утрам. Правда, и с врачами оказалось не густо, даже ресепшн пустовал, и лишь недопитый чай на столе говорил о том, что кто-то в здании все же есть.

На детский плач прибежала молоденькая сестра в розовом костюме. Паша в спешке выгреб из заднего кармана собственные документы и сбивчиво, ссылаясь на Черемисову и для верности еще козыряя именем главврача, изложил всю историю.

Девушка безмолвно выслушала и позвала заведующую. Элегантную даму с осанкой гимназистки и огромными малахитовыми серьгами, оттягивающими мочки. Строгая, с очками в черной оправе, она напомнила Паше ненавистную преподавательницу по инфекционке, которая в итоге влепила ему три очка, и он занервничал еще сильнее.

Алевтина Константиновна окинула коротким опытным взглядом посетителей и, минуя Исаева, обратилась сразу к Нике:

— Проходите.

Проводила в кабинет, расстелила на пеленальнике одноразовую простынку и жестом предложила взволнованным взрослым отойти. Погладила Никиту по голове, в том месте, где у него еще не зарос родничок, потрясла погремушкой.

— Ну-ка, где у нас медвежонок? — в ее тоне не было ни намека на заискивание или сюсюкание, но ребенок стих и недоверчиво уставился на врача.