– Что это?

Вместо ответа он цыкает и закатывает глаза.

Жужжание усиливается и приближается. И вот в окно (только сейчас я осознаю, что мы стоим в пустой комнате у распахнутого окна) влетает насекомое. Оно похоже на стрекозу, только её тело изогнуто запятой так, что хвост торчит впереди головки.

– Что это за тварь?!

– Замри и не двигайся… – шепчет писака.

Невольно подчиняюсь. Насекомое делает несколько кругов над потолком, долетает до дальнего угла комнаты, кружит там и медленно летит прямо на меня.

Пячусь, попеременно оглядываясь то на писаку, то на стрекозу. Отступать некуда – за спиной стена. Насекомое зависает в воздухе где-то в метре от меня…

А потом неожиданно нападает! Успеваю выставить руки и чувствую, как жало впивается в кисть. Писака громко хохочет.

– Что за…?

Пробую стряхнуть стрекозу, но она держится цепко. Хватаю её свободной рукой – насекомое, не высвобождая жала, изворачивается и вгрызается в палец, откусывая от него кусочек плоти. Меня окатывает ледяной волной ужаса: у стрекозы миниатюрная человеческая головка с лицом бритоголового писаки.

– Что происходит? Что ты делаешь?

Ответ доносится сквозь смех:

– Прививаю идею! Ты ведь этого боишься больше всего…

***

Не открывая глаз, обдумываю приснившийся кошмар. В салоне включают лампочки – от света закрытые веки кажутся залитыми красным…

– Приближаемся к границе. Кто ещё не заполнил – заполняем миграционные карты, – полностью выводит из сна голос стюарда.

Спать в кресле было неудобно, покалывают затёкшие ноги, из ранки на левой руке сочится и струйкой стекает кровь.

– Сейчас будем проходить таможенный контроль – готовьте паспорта и с ручной кладью на выход, – инструктирует стюард.

– Покурить бы? – просит мужик с кресла перед моим.

– После того, как пройдём контроль…

Поднимаюсь, прохожу вдоль рядов до туалета, закрываю за собой. Из зеркала смотрит бледное, почти белое лицо с уставшими глазами и двухдневной щетиной. Щёки впалые, чёрные круги под глазами…

Умываю лицо, смываю с руки уже запекающуюся кровь, обматываю рану бумажным полотенцем – кровь просачивается сквозь бумагу, зажимаю рану сильнее. Возвращаюсь на сидение.

Пассажиры в полупустом салоне суетятся, кто-то тянется за сумками на верхние полки, кто-то копошится на своем месте. Мужик, спрашивающий у стюарда, можно ли закурить, повернувшись в кресле, пристально смотрит на меня, на мою руку.

– Когда это ты успел? – кивает на рану. – У меня пластырь есть, дать?

Не дожидаясь ответа, лезет в рюкзак, что-то ищет, протягивает мне переносную аптечку.

Кивком благодарю, беру пластырь, срываю и комкаю промокшую бумагу, заклеиваю кровоточащую язву на руке.

– На вот, выпей.

Между сидениями появляется фляга. Не раздумывая, откручиваю пробку и из горла отпиваю. Виски разливается по нутру, сонное тело прошибает потом, металлическое послевкусие остаётся на нёбе…

– Ганин! – громко представляется мужик.

Киваю, возвращая флягу.

– Ганин А Пэ, почти как мой знаменитый тёзка.

– Понятно.

– И как мой тёзка – поэт! Только я осетин… – отпивает из фляги.

Внимательно смотрю на Ганина – лицо, обтянутый высохшей, загрубевшей кожей череп; карие пуговицы глаз; хаотичные чёрные и седые жидкие пучки волос на голове раскиданы, как фигуры в завершающейся шахматной партии.

Неужели судьба свела с ним не случайно и действовать придётся так скоро? А что я хотел? Вступая на путь войны, некогда расслабляться. Раз уж меня выбрали карающим перстом.

Но зачем так слепо? Провернуть такое в автобусе и уйти безнаказанным невозможно. Или?

Автобус останавливается. В окне виднеются контрольно-проходные пункты, перекрытые шлагбаумами, слева небольшое одноэтажное здание таможни.

Ганин снова протягивает флягу:

– На посошок, – подмигивает.

«Как бы не за упокой», – думаю цинично, отпивая.

– Ты, кстати, не представился.

Смотрю на него хмуро, но отвечаю:

– Веха.

– Здорово! – одобряет Ганин. – Ёмко и кратко. Тоже в Питер?

– Автобус ведь без остановок.

– Мало ли… – Ганин подвисает, – поди, пишешь чего?

– Не понял?

– Стихи? Прозу?

Автобус распахивает двери. Пассажиры выходят в ночную прохладу. Поднимаюсь, Ганин вслед за мной.

– Даже в мыслях не было.

– А зачем тогда в Питер? – удивляется, словно других причин быть не может в принципе.