Живущее вокруг меня множество считает меня психом, сумасшедшим, умалишенным, но это неважно, пока мой желтый дьявол затыкает их рты и наполняет их желудки. Извержения их слюнявых ртов не имеют никакого значения, поскольку никто из них не застанет предначертанного часа, равно как и никто из них не способен видеть того, что дано прозревать мне.

Когда строительство было закончено, нечто поселилось в моем детище.

И именно это нечто заставило меня отказаться от окон и дверей: ежели хоть одно из них занимало уготованное им место, то наутро я находил лишь битые стекляшки да покореженную древесину… Иногда они буквально взрывались в руках устанавливавших их рабочих, рассекая и уничтожая внутреннее убранство помещений. Перепуганные насмерть люди при этом, как ни странно, всегда оставались невредимыми.

У этого места есть незримый хранитель, который наконец проявил себя. Он бдительно следит за тем, чтобы Солнце могло свободно играть с тьмой, не оседая на стеклах и не упираясь в двери. За Солнцем он всегда приводил ветер и море. А за ними уже следовал и весь мир. Так и будет…

Всё это переполняет меня божественным озарением и откровением, что указывает на истинность и завершенность моих действий. Это место вне времени и разумов примет того, кто будет последним и первым. И он будет не один…

Так смешно и забавно наблюдать за людьми – с их сомнениями и страхами, с их бесплодными чаяниями и несбыточными надеждами на грядущее, что никогда не настанет. Никто из них даже не подозревает, какая судьба уготована им и их потомкам. И это прекрасно. Так и ягненок перед закланьем должен быть чист, светел и спокоен.

Я предвижу конец и начало, будущее, прошлое и настоящее, соединенные в одном-единственном месте – в этом. Многие пытались выведать, в чём его секрет, в чём его тайное предназначение, и каждый раз, когда я вещал об этом, никто мне не верил. Все искали что-то такое, что смог бы принять и переварить их скудный рассудок; что-то такое, что омыло бы их мысли от страха.

Как человек никогда не сможет подчинить себе то, чего он действительно страшится, так и данное послание никогда не будет найдено ему подобными. Только тот, кому должно, только тот, кто станет чистым истоком для всех нас и всего этого мира, сможет его коснуться.

Я, Астгаф Зодик, зодчий и архитектор этого места, единственный его владелец и смотритель, вручаю его тебе.

Астгаф Зодик.

3 сентября 1918 года».

Меня снова бросило в озноб. Сто лет. Он так и написал: «чуть более ста». И от этой даты до самой поздней из записей прошло чуть более ста лет!

«Что он имел в виду? То, что происходит сейчас? Может, это просто совпадение?.. А если нет? Если этот… Астгаф Зодик, – подсмотрел я имя писавшего, – не просто знал, о чём он пишет? Если он действительно "прозревал" будущие события? Тогда что? Человечество обречено и здесь на самом деле скрывается нечто, хранящее это место?.. Следы! – сумрачно вспомнил я. – Чьи они? Не могут же они принадлежать этому самому "хранителю"?! Или могут?..»

Я окончательно поник, чувствуя, что и зодчий, и Кенис с Лив писали об одном и том же – наступающем или уже наступившем финале для человека и всего мира. «Последний и первый», «чистый исток» – вот кто должен был получить это послание. Я заторможенно взглянул на конверт и отрешенно отметил, что до меня его не вскрывали: оттиск печати под подписью зодчего был близнецом оттиска на конверте.

«"И он будет не один", – повторил я про себя. – С кем? С кем он будет? С этим существом, оставившим следы? Или со мной? Или это всё обо мне?»

Я тихо уткнулся головой в сложенные руки и беззвучно засмеялся. Силы и уверенность, вернувшиеся благодаря вмешательству Солнца, медленно покидали меня. Подавив через секунду безликую улыбку, я еще раз проверил пожелтевший от времени конверт и обнаружил, что, помимо листа, в нём было еще кое-что. Пресно размышляя о прочитанном, я вытащил свою находку.

Это была небольшая и старая черно-белая фотография с изображенным на ней огромным строением. Само строение напоминало угрюмый замок, ютившийся на гигантской скальной площадке, от которой до фотографа шел длинный широкий мост без перил. Окаймлением этого архитектурного монумента выступали далекое море с кромкой горизонта и обрывавшаяся вниз высота.

Вглядываясь в пустые глазницы фасада запечатленного строения, я увидел нечто знакомое. Повернувшись к «розе», я обреченно сопоставил видимые мне изнутри форму и расположение окон и выхода с аналогичным у строения с фотографии. Мгновение сердобольно затянулось, а потом я понял: они были идентичны.

По моему пересохшему горлу прокатился давно застрявший ком дурных предчувствий. Я сдержанно перевернул фотографию обратной стороной. Обнаруженная на ее обороте надпись гласила: «Мой Малинис». Судя по почерку, и надпись, и письмо в конверте принадлежали руке одного и того же человека. И судя по всему, этим же рукам принадлежало и это место…