Пятая книга "Время понимать" – это попытки главных героев понять, как получилось, что в девяностые, окунувшись с головой в перемены, они не заметили, как более пронырливые, бесталанные, но уже призванные золотым тельцом, делили за их спиной общее имущество. А выходит – и общее будущее.
Время понимать
Несомненно, это было предупреждение. Как и тогда, два десятилетия назад, как раз накануне событий девяносто первого (все-таки судьба каждого неотделима от судьбы страны).
Так же, как и тогда, он возвращался из Минеральных Вод после встречи, обещавшей развитие бизнеса, поглощенный (как и тогда) мыслями о материальном, суетном и оттого уверенный в своем превосходстве над обстоятельствами, подвластности его желаниям всего вокруг, зараженный уже (хотя все думал, что имеет иммунитет) насаждаемой средствами массовой информации, и прежде всего телевидением, бациллой всемогущества и бессмертия богатого человека, и вдруг эта нелепая, глупая, как ему показалось, авария… Поэтому прежде возникло раздражение на того, кто сидел за рулем машины, с которой он столкнулся, потом на досадную потерю времени ожидания инспекторов, те нынче нарасхват (город давно уже перегружен машинами и авариями), а значит, не поторопятся, настраиваться надо на пару часов ожидания, не меньше…
…Тогда, двадцать лет назад, после столкновения, он о подобном не думал. Он лежал на обледеневшей дороге и был не в силах подняться, глядя на неотвратимо приближающийся свет фар идущей в его сторону машины, не надеясь, что ослепительные солнцеподобные шары замрут, судорожно загребая руками по ледяной корке и тщетно пытаясь отползти к обочине… Но машина остановилась, не доехав пару метров до его бессильного тела, и крепкие руки подхватили его, закричавшего от боли, вскинули на сиденье. И была долгая мучительная дорога в теплой, пахнущей соляркой, высокой (так что совсем не страшно было парить в ней над гололедом) кабине КамАЗа, с пробуксовками, остановками, словно специально данная ему для того, что-бы осмыслить и свое прошлое, и будущее, в котором он уже видел себя инвалидом, но хотел жить, невзирая ни на что, и ясно осознавал, что ничего ценнее жизни и любви не было и нет.
Потом еще было время подумать, основательно разобраться в себе – долгие месяцы на больничной койке способствовали этому, обучая терпению и пониманию неподвластности человеку самого главного – собственной жизни…
Тогда было достаточно времени для постижения случившегося – сейчас нет, потому что авария была похожа на множество подобных в переполненных машинами городах, когда страдают прежде всего автомобили, а сидящие в них лишь сожалеют по поводу непредвиденного нарушения планов и в ожидании инспектора торопятся сообщить родным, знакомым, начальству или подчиненным о нелепой случайности, в которой, естественно, виноват другой, тот, кто слишком медленно ехал впереди или слишком быстро нагнал сзади (как правило, нагнавший виноват априори). И он на неподвижном островке в потоке объезжающих машин, тоже спешащих, как только что спешил он сам, сразу не понял, что это столкновение не случайность, и отнесся к происшедшему внешне спокойно, как и девица, вылезшая из отлетевшей вперед машины, и они обменялись первыми впечатлениями по поводу нарушенных планов.
Он не стал ее обвинять в излишней медлительности, подумав лишь, что, по-видимому, он предчувствовал случившееся, всегда опасаясь женщин за рулем. Она вскользь отметила, что не следовало бы ему так спешить, а лучше было бы выдерживать положенный интервал. Ему оставалось только согласиться и развести руками – виноват, мол…
И только спустя время понял: нет, это не было случайностью.
Как не были случайными переделки, в которые он попадал в детстве и юности, чреватые если не смертью (тонул ведь в проруби, падал с моста, замерзал в полярной ночи), то испугом, причинением вреда его телу… И все, что случалось с ним в последующие за детством годы, включая такие серьезные испытания, как лавина или аварии, имели свой непостижимый прежде и вот только теперь осознаваемый сакральный смысл…
Человек предполагает, а Бог располагает…
Он родился и вырос в атеистической стране, в которой хрестоматийное выражение «Человек – это звучит гордо» было столь же неоспоримо, как авангардная роль коммунистической партии в деле построения коммунизма, то есть рая на земле. Не менее бесспорным был лозунг о покорении природы в разных вариациях, от ломоносовского пророческого «Могущество России будет прирастать Сибирью» (стела с этими словами стояла на одном из изгибов дороги, ведущей по берегу Енисея к Карлову створу, перегороженному плотиной Саяно-Шушенской ГЭС, и эти слова воспринимались им и всеми, кто строил эту гигантскую гидростанцию, не без гордости) до курьезно-водевильного: «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики». Это изречение неведомого активиста агитпропа украшало плотину в Карачаево-Черкесии недалеко от Черкесска, и каждый раз, проезжая мимо, он не мог удержаться, чтобы не повторить эти слова с улыбкой, иронией или с сарказмом (по настроению), потому что на дворе уже были восьмидесятые годы, развитой социализм со старческим лицом вождей, при котором молодой дух революционных мифов начала двадцатого века воспринимался уже как анекдот и утратил свое влияние.
И он вместе со всей атеистической страной не задумывался, что «гордо» – слово, однокоренное с «гордыней»…
Впрочем, его если и заносило в самоедство, то не часто и не надолго. Может, оттого, что производственным и карьерным успехам он в молодости предпочитал сердечные переживания, увлекаясь часто и страстно. Потом встретил Елену, и окрыляющая любовь позволила им вдвоем создать свой мир и в нем защититься от надуманных страстей. Именно любовь сделала его счастливым. Любовь и удовлетворение маленьких исполнимых желаний. И этого было вполне достаточно, чтобы любить жизнь в целом, и он ее любил изначально и без сомнений, считая, что земная жизнь по замыслу того, кого называют Богом (а он понимал, что это олицетворение главного Вселенского закона), – это место, где человек изначально должен был быть счастлив, реализуя желания, наслаждаться удовлетворением.
В этой понравившейся ему гипотезе, противоречащей многим догмам (зачем же все валить в кучу, не все желания порочны), был детский задор и игнорирование той истории, которую он изучал и знал со слов признанных толкователей прошлого. Он считал, что именно этой эмоциональной триаде – «желание – удовольствие – удовлетворение» – предназначено продвигать человека от низменных страстей к постижению более высоких, уже не физических удовольствий, а тех, что приносят познание окружающего, творческое преображение, полет мысли…
Но мнение оппонентов все же поколебало его уверенность в том, что он все правильно понял в этой гипотезе (а как же первородный грех?), заставив искать ответ на этот вопрос.
И опять же, все не случайно в этом мире. Даже те или иные книги приходят к человеку в предназначенный час. Во всяком случае трактат «Посвященные» француза Шюре, жившего в девятнадцатом веке, пришел к нему тогда, когда стал очень нужен.
И открыл то, о чем в атеистической стране, при атеистическом воспитании он не мог и подумать.