Оставленная в нищете церковь Сент-Этьен вызывает восхищение и волнение; оскверненная реставраторами базилика Сен-Фрон погублена навсегда.

Я уверен, что у вещей, как у женщин, нежная кожа.

Базилику Сен-Фрон, сантиметр за сантиметром, отскребли, подправили, «подделали». Исказили все: лжецы, фальсификаторы. По какому праву? Трагическая ошибка! Я точно знаю, что намерения у них были добрые. Увы, увы!

Опасность реставраций. Почему бы не заняться строительством новых соборов? Я хочу сказать, почитая и созерцая подлинные вещи, направить свой ум вперед, а не обращаться столь упорно, столь трусливо, назад!

Раскрашенные гипсовые статуи бога и святых на алтаре, в приделах и на паперти базилики Сен-Фрон являют пример чудовищного упадка.

Тот Бог, которого мы так четко распознаем на Востоке или в Северной Африке, тот богочеловек, которого мы встречаем там в толпе: неистовый, страстный, деятельный (о чем, впрочем, в каждом стихе свидетельствует Его Слово), Иисус превращен в размякшее пирожное.

И Бог штампуется серийно, любых размеров, и продается по любой цене, недорого, чтобы его можно было поставить на этажерки среди мелких домашних безделушек. Идолопоклонство, поощряемое ради наживы.

Ради наживы были фальсифицированы самые возвышенные понятия.

Я ехал в Пессак, предместье Бордо, чтобы попытаться распутать гадкую интригу, которая в течение шести лет тормозила и стремилась свести на нет щедрую и горячую инициативу Анри Фрюжес [13] .

«Я хочу доказать моей стране, – решил он, – что в архитектуре наступили новые времена и что дерзкими методами, руководствуясь свежими этическими принципами, можно создать жилье, приносящее радость и отвечающее новому сознанию». В Пессаке был построен пятьдесят один дом из железобетона. С применением столь новых методов… что общественное мнение пришло в волнение.

Сперва местные промышленники, потревоженные в своей косности; затем архитекторы – просто-напросто пришедшие в бешенство. Подняли общественность; а общественность можно довести до непостижимого градуса. Если бы Пессак был построен возле Парижа, всего этого никогда бы не случилось, потому что парижан не так-то легко надуть. Короче говоря, мэрия, префектура и компания по водоснабжению и канализации отказались дать в поселок воду! Это длилось шесть лет. Энергично вмешались два министра: сначала господин Анатоль де Монзи [14] , а затем господин Луи Лушёр [15] . Они даже приехали. Но деревенский мэр могущественней двух министров. Последовали насмешки и письма: пасквили и серьезные доклады. В результате был сделан вывод, «что особый характер этой архитектуры не дает возможности проживания там и что все жители уехали».

Поселок стоял пустым, да; и пустовал все шесть лет, потому что не было воды. Господин Фрюжес был истерзан. Но его детище, которое восхваляли повсюду за границей, обсуждалось в журналах и газетах и послужило отправной точкой для обширных проектов, реализованных вне Франции. Муниципальный совет Парижа для наведения справок посылал в Германию комиссии разработчиков, а в это время Пессак зарастал сорняками высотой в метр.

Итак, летом 1930 года, ближе к вечеру, я оказался на вокзале Бордо. Вокзал отвратительный. Ни одного служащего на запруженных толпами народу платформах. Обер-кондуктор с позолоченной цепью не знает времени прибытия парижского поезда. В кабинете начальника вокзала от ответа увиливают, никто не может дать точного ответа. Всё громыхает, грязь омерзительная. Щербатый пол почернел и провалился, огромные витражи покрыты копотью. В двадцать один час скорый поезд останавливается у четвертой платформы, сплошь заваленной ящиками с овощами, рыбой, фруктами, шапками, кудахчущей и квохчущей птицей, пустыми мешками (все эти детали я записал на месте).

Конец ознакомительного фрагмента.