Но кто же пытался с меня ее содрать? Я вспомнил эту остановку на таможне в Техасе. Они вытащили Ладьела из самолета, одного — лишь для того, чтобы скопировать его документы, возможно, по приказу… чертова Кевина Даунинга! Но если это был Даунинг, то как он узнал, куда я направлюсь после Вашингтона? Возможно, он поставил прослушку на мой телефон и послал за мной хвост — тогда они могли следовать за мной до аэропорта, а там запросить маршрутный лист нашего самолета. Когда мы летели домой, у таможенников уже были четкие инструкции, а министерство юстиции подставило им мальчика для битья — Ладьела, уважаемого инвестиционного банкира со швейцарским паспортом.

Моя кровь вскипела. Кто-то в правительстве США — Даунинг со своими чертовыми подручными или кто-то еще — всеми силами пытался засадить меня в швейцарскую тюрьму.

Или хуже того, убить меня.

Когда тебя предает правительство твоей собственной страны, это удар такой силы, будто тебя изо всех сил лягнул в живот мул.

Я вырос убежденным в несокрушимости краеугольных камней нашей американской системы правосудия. Именно этому меня учили с детства — что бы ни случилось, мои права как американского гражданина защищены Конституцией и Биллем о правах, величайшими документами, созданными в мире после Десяти Заповедей и Великой хартии вольностей. И если бы даже меня обвинили в нарушении законов страны, то мою судьбу должны были решать «12 разгневанных мужчин» [63] , такие же люди, как я сам, хорошие и справедливые, а не один-единственный чиновник правоохранительного ведомства, возможно, озлобленный, или коррумпированный, или лично заинтересованный.

Да, в американской истории были дни, которыми не гордится никто из патриотов страны, но допущенные ошибки все же исправлялись. И конечно же, даже в недавней истории в правительстве страны оказывались негодяи. Однако я никогда не мог и представить себе, что мне когда-нибудь доведется испытать то, что случилось. Я не мог поверить, что американские прокуроры и правительственные агенты окажутся мерзавцами. В стране существовала система сдержек и противовесов, в которой любой страж порядка находился под придирчивым и бесстрастным наблюдением. Мы не в Германии 1930-х годов, а министерство юстиции не гестапо. Я был твердо убежден в этом, но теперь я чувствовал себя рядовым членом мафии, который ради общего блага решил предать «крестного отца» и рассказать обо всех кровавых историях, связанных с омертой [64] , но агент ФБР, которому он доверился, оказался Майклом Корлеоне.

Письмо Джафарли потрясло мой мир. Кому теперь доверять? И это было не то же самое, что узнать об измене жены. Представьте себе, будто вся ваша семья сговорилась, оформила вам страховку на 5 миллионов долларов и наняла киллера, чтобы тот всадил вам пулю в затылок.

Сейчас мне очень неудобно рассказывать об этом Ладьелу, но тогда я вспоминал каждое слово каждого разговора с ним — с его первого звонка в вашингтонскую гостиницу, во время нашего путешествия по Мексике и вплоть до последнего рукопожатия и объятий в аэропорту имени Даллеса. Во всяком случае, каждое слово, которое я мог вспомнить, поскольку в некоторые моменты путешествия мы были совершенно пьяны. Однако я не мог вспомнить ничего особенного — ни странных оговорок, ни неловких вопросов, ни чрезмерной заинтересованности моими отношениями с UBS, карьерными планами или тем, насколько я был удовлетворен итогами судебного разбирательства. Я прокрутил все в голове и понял, что Ладьел вне подозрений. Но это было по-настоящему отвратительно, и я почувствовал стыд и гнев на ублюдков из министерства юстиции за то, что они заставили меня это сделать.

Итак, это устроили именно они. Список подозреваемых был коротким, и их можно было перечислить по пальцам одной руки. Мой брат Дуг знал, что я делаю, потому что я все ему рассказал, когда во время своей последней поездки оказался в Бостоне. Но это точно не мог быть Дуг, разве что он не решил мне отомстить за какую-то шалость в детском возрасте. Загибаем один палец. И это не был Ладьел, еще один палец. И конечно же, это не могли быть два моих адвоката, если только в юридической школе их не учили брать у клиентов деньги, а затем вышвыривать их вон. Итого четыре пальца, и остался один — Даунинг и министерство юстиции. У меня в голове звучала знаменитая реплика Марлона Брандо из фильма «В порту»: «Это был ты, Чарли. Это был ты».

Но зачем же Даунингу нужно было бы это делать? Министерство юстиции и Кевин Даунинг меня подставили, они следили за тем, как мы с Ладьелом отправились в Мексику, затем стащили Ладьела с самолета, заполучили его идентификационные данные и использовали его имя в какой-то темной схеме, чтобы засветить меня и заставить отступить. Но почему? В этом не было никакого смысла, если только они действительно не хотели, чтобы я заткнулся. И хотя я совершенно не переносил Кевина Даунинга, мне казалось, что за ниточки здесь тянул кто-то другой. Кто твой долбаный кукловод, Пиноккио?

Кто-то наверху ненавидел меня так же сильно, как Даунинг, а может быть, еще сильнее, но я не собирался выяснять, кто именно. Это не имело особого значения. Министерство юстиции было всесильным. Я сражался против дракона. Нужно было вести себя еще осторожнее с телефонными звонками, электронной почтой, факсами и разговорами. В UBS все еще работали люди, которых я считал своими отличными друзьями, но мог ли я доверять им? Единственными, на кого я мог полностью рассчитывать, были Дуг и мой лучший приятель со времен State Street, Рик Джеймс, но они жили не в Женеве. И пока я оставался в Швейцарии, я был одиноким волком, держащим охотников в страхе.